Я продолжал колебаться:

– Барак женат, у него маленький ребенок и скоро должен родиться второй. Я бы не стал подвергать его опасности, даже потенциальной. У меня есть ученик Николас Овертон, но…

– Оставляю это на ваше усмотрение, – перебил меня Парр. – Возможно, ему можно поручить некую рутинную работу. Но только ни слова о «Стенании грешницы»! – Он снова многозначительно посмотрел на меня.

Я согласно кивнул и повернулся к королеве. Она наклонилась и, приподняв жемчужину у себя на шее, тихо спросила:

– Знаете, кому раньше принадлежало это украшение?

– Нет, ваше величество, – ответил я. – Жемчужина очень красивая.

– Екатерине Говард, которая была королевой до меня и умерла на эшафоте. Это быстрее, чем сгореть на костре. – Ее величество издала долгий безысходный вздох. – Она тоже была глупа, хотя и по-другому. Все эти богатые наряды, что я ношу, шелка и золотое шитье, яркие самоцветы – сколь многие из них переходили от одной королевы к другой… Видите ли, они всегда возвращаются в королевский гардероб на сохранение или на переделку. Все эти вещи так дороги, что от них не избавиться, как и от гобеленов. – Ее величество подняла богато расшитый рукав. – Видите? Когда-то это было частью платья Анны Болейн. Это постоянное напоминание о прошлом. Я живу в страхе, Мэтью, в великом страхе.

– Я сделаю все возможное, чтобы помочь вам, отложу все прочие дела. Клянусь.

Екатерина улыбнулась:

– Спасибо, Мэтью. Я знала, что вы придете на помощь.

Ее дядя наклонил голову, давая понять, что я должен встать. Я поклонился королеве, которая вымучила еще одну печальную улыбку, и Кранмеру, который кивнул в ответ. Лорд Парр провел меня назад, к окну, откуда мы видели короля, гулявшего во дворе. Теперь двор был пуст. Я понял, что окно располагалось в углу коридора, где нас не было видно, – идеальное место для конфиденциальных разговоров.

– Благодарю вас, сэр, – сказал старый лорд. – Поверьте мне, мы высоко ценим вашу самоотверженность. Пойдемте со мной, я сообщу вам дополнительные подробности о Грининге и выдам доверенность от его родителей, вы ведь теперь их официальный представитель. – Он бросил взгляд во двор и, поколебавшись, подался ближе ко мне. – Вы видели, сколь плачевно физическое состояние короля. Но, как вы поняли из того, что мы вам рассказали, ум его по-прежнему остер, ясен и холоден. Не забывайте, король Генрих правит всеми нами.

С чувством облегчения я снова проехал под дворцовой аркой и медленно направился к Чаринг-Кросс. Бытие фыркал и тряс головой от пыли, летевшей со стороны мастерских Скотленд-Ярда, где бесконечно производили кирпичи и прочие строительные материалы для украшения и улучшения Уайтхолла. День выдался жаркий, и на улице стоял смрад. Собираясь нанести визит в жилище печатника, я решил взять с собой Николаса. Не повредит, если рядом со мной будет кто-нибудь помоложе и поздоровее.

На ступенях у каменного креста, как обычно, сидели попрошайки. В последние два года, после введения подушного налога и снижения и без того скудного жалованья за счет резкого обесценивания денег, нищих становилось все больше и больше. Кое-кто называл их пиявками, сосущими пот с работающих в поте лица, но большинство нищих вовсе не были лентяями и сами когда-то вовсю трудились. Я посмотрел на этих людей, мужчин и женщин с детьми, одетых в старые грязные отрепья, с красными, загрубевшими от постоянного пребывания на солнце лицами. Некоторые демонстрировали язвы и мокнущие струпья, чтобы разжалобить прохожих. Один человек, выставлявший напоказ обрубок ноги, был в донельзя потрепанном солдатском мундире – наверняка он потерял ногу на недавней войне в Шотландии или во Франции. Я отвел глаза от греха подальше, так как хорошо известно, что, поймав взгляд кого-то из попрошаек, можно привлечь к себе всю ораву, а мне многое нужно было обдумать.

Я понимал, что ввязался в дело, которое может оказаться опаснее всего того, что я испытал раньше. Оно касалось самого сердца королевского двора, да еще в такое время, когда интриги достигли апогея. Мне невольно вспомнился немощный Генрих, с трудом гулявший по саду. Теперь я понял, что все происходившее с начала года являлось частью борьбы, которая решит, кто будет фактически править страной после смерти Генриха, когда трон перейдет к малолетнему ребенку. В чьих руках оставит монарх свою державу? Норфолка? Эдуарда Сеймура? Пейджета?

Я обрек себя на долгие дни страха и тревоги, а также на хранение опасных тайн, которые не хотел знать. Однако мудрый человек знает о своей глупости, и я, конечно, прекрасно понимал, почему сделал это. Потому что – смешно сказать – питал в глубине души нежные чувства в отношении королевы. Безнадежная глупость стареющего человека. Но в это утро я осознал, как по-прежнему глубока моя любовь к ней.

И все же, говорил я себе, нужно трезво посмотреть на ситуацию: религиозный радикализм Екатерины навлек на эту очень осторожную и дипломатичную женщину страшную опасность. Она называла это проявлением тщеславия, но по мне так это было скорее потерей рассудительности. Я грешным делом даже подумал, уж не доходит ли она до фанатизма, как столь многие в наши дни. Но потом решил, что нет: ее величество пыталась отступить, покорившись королю, и спросила мнение Кранмера о своем сочинении, но ее отказ избавиться от книги привел к последствиям, способным обернуться катастрофой.

Тут мне в голову пришла мысль: а почему бы не дать придворным партиям сразиться насмерть? Чем радикалы лучше консерваторов? Вот и пусть себе грызут друг друга. Но потом я вспомнил, что королева никому не причиняла вреда по своей воле. Как и епископ Кранмер. А вот что касается лорда Парра… Тут я призадумался. Он был стар и выглядел нездоровым, и хотя я видел его безусловную преданность племяннице, но также ощущал и беспощадность этого человека. Сейчас я полезен ему, но, повернись ситуация иначе, он, вероятно, решит, что мною вполне можно и пожертвовать.

Парр официально наделил меня полномочиями доверенного лица родителей Грининга. Теперь мне надлежало обойти улицы вокруг собора Святого Павла и поговорить сначала с констеблем, а потом – с соседом Грининга мастером Оукденом и его подмастерьем, который видел предыдущую попытку проникновения в дом бывшего хозяина. И еще мне следовало попытаться разузнать поподробнее о друзьях убитого.

Лорд Уильям велел мне вернуться во дворец к семи. Похоже, теперь я буду по уши занят много дней подряд. К счастью, судебная сессия еще не началась, хотя в сентябре предстояли разбирательства. Придется попросить Барака выполнить дополнительную подготовительную работу по моим делам и проконтролировать Николаса и Скелли. Мне было неловко лгать Джеку и Николасу: я мог сказать им, что занят расследованием убийства печатника по просьбе его семьи, но ни в коем случае не должен был упоминать об охоте за книгой королевы. Особенно огорчала меня перспектива обманывать Барака, с которым нас всегда связывали доверительные отношения, но я не видел другого выхода.

Движимый каким-то импульсом, я свернул на север и направился на улицу с маленькими домишками, где жили мой помощник и его жена Тамазин. Оба они были моими давними друзьями. Мы втроем прошли через многое, и мне так захотелось поговорить с каким-нибудь простым, здравомыслящим, далеким от всяческих интриг человеком, а заодно посмотреть на своего крестника, маленького Джорджа. Барак должен был быть на работе, но Тамазин, скорее всего, в это время дня дома. Неплохо бы провести время в простой обстановке, – возможно, в следующий раз мне не скоро доведется отдохнуть душой.

Я привязал Бытия к столбу возле дома и постучал в дверь. Открыла их помощница по хозяйству, вдова средних лет, которую все называли мамаша Маррис. Она сделала книксен:

– Мастер Шардлейк, мы вас не ждали.

– Да вот, был поблизости и решил заглянуть. Миссис Барак дома?

– Да, и хозяин тоже. Он пришел на обед. Я как раз собралась убирать посуду.