Через месяц Ивана забрали в армию и уже там, в Афганистане, на первом же году службы он и его товарищи почувствовали эту силу. Как результат – ордена, медали и, одновременно, страх вперемежку с недоумением в глазах товарищей и офицеров. В то время он, почувствовав свою разудалую неуязвимость, просто упивался этим, лез в разведку, в секреты, к черту в логово, всегда предпочитая рукопашную затяжным перестрелкам. Ребята из взвода падали на землю, когда работал снайпер, а Кругляка это веселило. Он в самом деле считал забавным то, что снайперские пули непосредственно ему ничуть не вредили, попадая чуть дальше или ближе цели, а вот выбитые из камня, острые, как бритва осколки оставили заметные шрамы на его щеке, шее, плече.

После войны вернулся в колхоз и устроился в лесное хозяйство. Встретил Галю и уже намерился жениться, когда, собираясь на очередное свидание, в один из теплых, летних вечеров, не увидел у своего дома знакомую рыжую «Ладу».

Иван с трудом вспомнил имя своего гостя, а тот, напротив, коротко и обстоятельно рассказал Кругляку то, что тот пережил за эти годы, будто сам все это видел. Другой бы удивился, но Иван уже знал, что за персонаж перед ним: на похоронах матери он, дядя Коля, только махнул рукой и все односельчане, что шли за машиной с гробом, вдруг повернулись и отправились по домам, будто так и надо. На кладбище Николай Анисимович проделал то же самое с мужиками, что копали яму и ждали с рушниками, чтобы опустить в нее покойницу. Даже водитель ГАЗика ушел с ними далеко за ограждение и курил там, пока дядя Коля не позвал их обратно.

Обряд, что маг Теребеж провел у гроба матери, отчего-то исчез из памяти Ивана. Как потом пояснял ему Николай Анисимович: «Ты все это еще не раз увидишь, но помнить этого о матери тебе не нужно. Начнут негожие, любопытные люди с вопросами лезть, а ты и не знаешь ничего, вспомнить не можешь».

В тот памятный вечер Кругляк очень спешил к Гале, а дядя Коля имел к нему какой-то очень серьезный разговор. Пришлось Ивану открыть карты. Николай Анисимович все спокойно выслушал, а потом попросил провести его до машины. Возле нее он, открыв дверь, вдруг обернулся и сказал: «Не ту ты девицу выбрал, парень, ну да сердцу, как говорится, не прикажешь. Она не из наших. Это значит, что твой потомок не сможет быть ни Проводником, ни Деваной. Трудно ей будет зачать от тебя, почти невозможно. Простому человеку тяжко носить такое семя, но если ты решил и другой жены себе не видишь – бери эту. А как захотите родить потомство – звони мне, вот номер».

Дядя Коля достал из кармана аккуратно сложенный листок. «Не потеряй, – напутствовал он, – с этой женщиной ты сможешь иметь только одного ребенка, да и то, если попить специальные лекарства».

Иван и Галя женились через четыре месяца, а через полтора года, когда у них случился очередной домашний скандал, Иван в сердцах бухнул в стену кулаком и из-под телефонной полки ему под ноги выпал тот самый листок. Ярое сердце сразу утихло. Иван извинился перед Галей и с улыбкой добавил:

– Мы же ругаемся с тобой только потому, что у нас нет детей.

– Думаешь, я не знаю этого!? – взрываясь слезами, ответила жена. – И по бабкам ходила, и по докторам, будто ты сам меня не возил. Не может их у нас быть, понятно тебе! Параскева сказала, что в тебе дурная сила сидит, нечистая. Ни бог, ни какое-то чудо нам не поможет.

– Ну-ну-ну, – обнял супругу Иван, – так уж и не поможет. Да и зачем богу докучать, пока люди сами могут с чем-то справиться? Видишь бумажка? Есть у меня человек, что обещал нам чудо…

Через два дня приехал Николай Анисимович. Насколько Галя его остерегалась до этого, настолько привязалась к старику за один вечер. Дядя Коля дал каждому из этой пары по стеклянному пузырьку с каким-то маслом, и приказал пить каждый день по три-пять капель.

Переночевали, а назавтра к их двору подъехал белый Запорожец. Из него вышел смуглый, похожий на индейца мужчина. Так Иван познакомился с Олегом Марадовым – «Марадоной». Как выяснилось позже, в свой первый приезд, когда Кругляку по причине свидания не было времени поговорить с дядей Колей обстоятельно, Теребеж уже привез в Жидчу Геню Сорокина. Тот тогда устроился работать к ним в Лесхоз, но попал на другой участок. Кто бы мог представить, что за компания тесно связанных между собой секретным делом друзей у них вскоре организуется?

Через неделю после того, как Галя и Иван допили масло, женщина вдруг почувствовала знаменитое «что-то не так». «Почему не так? – вспоминая те дни, улыбался Кругляк, – все так. Это к нам пришел наш Мишка».

Галя, обретшая счастье материнства, дала слово дяде Коле молчать и не лезть в дела мужа. Женщина достойная, слово свое держала. Плакала тихо в подушку, если прижмет, как в ту ночь, когда узнала, что друга Ваниного – Геню подстрелили в лесу. Да и то… Все, что она сказала мужу на утро было:

– Отец, ты сам-то как хочешь, но Мишку береги. Вон как тянется за вами, везде следом ходит. Сами, ваше дело, мужики же, что с вас взять, а он у нас один, других уж не будет.

Мишка… Да разве ж Иван не понимал? Этот парнишка был даже не частичка, это добрая половина его сердца. Рос мужиком. Дедовские и батины столярные цацки из рук не выпускал. Его одноклассники вон с телефонами, смартфонами, ноутбуками, а этот, то в столярке, то с мотоциклом возится, то с машинами. Учится хорошо. Уроки дома – одной левой и за отцом в лес. Что за голова? Откуда в ней столько разумного, правильного? Иван в его годы был дундук дундуком.

Вон он. Знает, что батька после обеда собрался на дальние луга ехать забрать стожок прошлогоднего сена и, чтобы старик не забыл сына, вчера весь вечер мозолил глаза – ковырялся с двигателем машины. Ивану перед отъездом и осталось-то, что прицепить «Зубренок» и подождать, когда малой поест и переоденется.

– А уроки? – притворно насупил брови отец, когда Мишка выбежал из хаты, на ходу натягивая рабочую куртку.

– Батя, апрель же, мы уже доучиваемся.

– Попрут со школы – доучишься, – садясь в машину, гундел отец.

– Не попрут, – выдохнул, вскочив в Ниву с другой стороны Мишка, – а попрут, в Лесхозе работа найдется.

– Мы на кой с матерью упираемся? – Завел старую песню Иван, выруливая на дорогу. – Чтобы ты, как батя, сучки в лесу всю жизнь обрубал?

– На сучках, пап, на такой дом, две машины, прицеп и прочее не заработаешь. Подрасту – пристроишь меня к вашему делу?

– Что ты…, – старший Кругляк с трудом удержался, чтобы не дать по тормозам. – Рано тебе в него соваться, понял? Опасно это.

– Но говорили же…

– Что говорили? А? …Что Девана даст знак, когда тебе можно будет давать знания, а пока надо в школе поучиться. Этим знаниям тоже не помешает быть у тебя в голове, так ведь было сказано? Значит не надо раньше времени в серьезное дело лезть. Помогаешь по хозяйству – спасибо тебе. Моя опора во всем – честь тебе и хвала! Придет еще твое время, сынок, – добавил Иван мягче, – не беги по жизни, не надо. Она и так несется, как… И не увидишь, как сам будешь с сыном на сенокос ездить…

– Ты же сам только что сказал, что нечего мне в Лесхозе делать, – буркнул Мишка, – да и сено возить скоро будет незачем. Коров в деревне осталось четыре штуки. А было? Штук семьдесят? Сам же мне говорил. Вот только интересно, чего это коров все меньше, а молока в магазине не убавляется? Чего так, а, бать?

Кругляк старший пожал плечами:

– А черт их знает, что они там и из какой химии мутят. Но нам-то с тобой до их коров никакого дела нет. Вон своя, в сарае, и кони. Их до молодой травы кормить чем-то надо, скотине на заправке полные баки не накачаешь.

– Бать, – вспомнил Мишка, – а я в школе видел, по деревне джипы ехали. Черные, красивые! Аж четыре штуки. Вот бы нам такой…

– Джипы? – сдвинул брови Иван. – Куда поехали?

– У Правления стояли. Я в окно видел.

– Не тяни. Что я тебе всегда говорю?

– Замечать все необычное и сразу докладывать тебе, – с готовностью ответил Мишка.