Хартмут наблюдал за мной с видимым удовольствием. Взяв со стола салфетку, он осторожно промокнул ею красные разводы на моих щеках.

– Вкусно?

– Ещё бы! – промычала я с полным ртом и потянулась в сумку за кошельком.

– Не нужно. Я рад, что тебе понравилось. Одно удовольствие смотреть на человека, умеющего так самозабвенно поглощать пищу! Жаль, у меня нет с собой фотоаппарата, – улыбнулся Хартмут.

«А у него приятная улыбка. Добрая и открытая, – невольно отметила я. – Да и сам он ничего, если мамы нет рядом».

Мы бродили по красивейшим улочкам старого города со старинными, восстановленными уже после войны домами. Хартмут оказался интересным рассказчиком и хорошим собеседником, державшимся сегодня свободно и непринуждённо.

Из нашей переписки я знала о его разводе.

– Мы расстались двенадцать лет назад. Биргит ушла к другому. По её мнению, я слишком много работал и слишком мало уделял ей внимания и времени. Патрика она оставила мне. С тех пор всем занимается мама, – рассказывал он, неспешно шагая рядом.

– И устройством твоей личной жизни тоже?

Хартмут усмехнулся.

– Я бы сказал, она принимает в этом самое непосредственное участие, и, надо сказать, не без основания.

– Это как? – удивилась я.

– Патрику было всего пять, когда он остался без матери. Она уехала за своим другом в Австралию и прервала все контакты не только со мной, но и с сыном. Кстати, у нас с ней тоже большая разница в возрасте.

– Тоже?..

– Десять лет, – пояснил он, отвечая на мой вопрос. – Мама изначально была против Биргит, считая её слишком молодой и легкомысленной для семейной жизни, но я любил её, и она меня, как мне казалось, тоже. Я всегда много работал. Это нормально, если у тебя есть своё дело и ты прикипел к нему всей душой с самого детства. Родился Патрик. Сбылась моя мечта о сыне, я был счастлив. Жизнь шла своим чередом, ничто не предвещало перемен к худшему, но, как это часто бывает, человек только предполагает… Вскоре после рождения Патрика скоропостижно скончался отец. Всё, чем мы прежде занимались вдвоём, легло на мои плечи. Я пропадал на работе с утра и до поздней ночи, а Биргит скучала дома с ребёнком, обвиняя меня в одиночестве и собственном скверном настроении. Казавшаяся счастливой жизнь катилась в тартарары, мне всё меньше хотелось возвращаться домой, а Биргит влюбилась. В один прекрасный вечер она без обиняков поведала мне об этом, собрала свои вещи и ушла. С тех пор мы её не видели.

– Что, вот так просто? – не могла поверить я.

– Именно так, – кивнул он.

Рассказ Хартмута поверг меня в шок.

– Наверное, я чего-то не понимаю… Ну ладно, допустим, можно по каким-то причинам разлюбить мужа, уйти от него, но ребёнка… Разве можно разлюбить и бросить собственного ребёнка?

Эта мысль казалась мне чудовищной!

Хартмут горько усмехнулся.

– Я не знаю, как бы всё сложилось дальше, если бы не мама. Вместо того, чтобы отдыхать и наслаждаться жизнью, как это делают её подруги, она переехала к нам и помогла мне вырастить Патрика. И не только. После смерти отца она стала моим равноправным финансовым партнёром. Не так-то просто не считаться с её мнением, как видишь.

Да-а, обстоятельства… С ними не поспоришь.

Некоторое время мы просто шли молча.

– О чём ты думаешь? – спросил Хартмут.

Я пожала плечами.

– Пожалуй, о нас и о наших родителях. Они нас так любят, что, стоит нам в жизни хотя бы чуть-чуть оступиться, как они тут же бросаются нам на выручку, а некоторые – даже с готовым рецептом работы над ошибками.

– Ты считаешь, это неправильно? – с интересом посмотрел на меня Хартмут.

– Кто знает? – усмехнулась я. – Спроси меня об этом позже, в то время, когда, если повезёт, у меня самой будут дети. Вообще-то, я не верю в счастье по предписанию. Это всё равно, что в угоду кому-то пить полезный, но противный рыбий жир, делая вид, что вкуснее нет ничего на свете. У нас ведь всегда есть выбор: ехать по накатанной или попытаться найти собственный путь и стать счастливым по собственному желанию – методом «тыка», проб и ошибок, конечно, но, если повезёт, есть надежда, что судьба воздаст нам за нашу смелость.

– Ты в этом уверена? – с сомнением спросил Хартмут.

– Во всяком случае, я очень на это надеюсь.

– А если не повезёт?

Я пожала плечами.

– Не знаю. У меня нет на всё готового ответа. У каждого он свой: опустить руки, просить у кого-то совета и помощи или начать всё сначала… Думаю, главное, даже совершив ошибку, не причислять себя навеки к разряду неудачников. По-моему, лучше рискнуть и испытать судьбу заново, чем, не рискуя, всю жизнь мучиться чужим, навязанным тебе счастьем.

Наступил вечер. Возвращаться в «гостеприимный» дом фрау Бернхард не хотелось. Радовала лишь встреча с Патриком. Представив себе его физиономию, подмигивающую мне за столом тайком от вездесущего бабушкиного ока, я улыбнулась.

Беседа за ужином не клеилась. Наш с Хартмутом разговор не прошёл бесследно, каждый из нас был поглощён своими мыслями. Наблюдавшая за нами фрау Бернхард, вероятно, делала собственные выводы, а Патрик, переводя недоумённый взгляд с одного из нас на другого, никак не мог взять в толк, что же, собственно, происходит.

С видимым облегчением я восприняла предложение фрау Бернхард «пойти к себе». Думаю, ей нетерпелось поскорее спровадить меня и получить наконец-то возможность обсудить прошедший день с сыном. Хартмут вызвался проводить меня наверх, но, поднявшись вслед за мной по лестнице, не спешил возвращаться к матери.

Я взялась за ручку двери, собираясь войти в комнату.

– Подожди, – остановил он меня. – Я хотел тебе сказать… – он замялся в нерешительности, – по-моему, сегодня был хороший день, во всяком случае, для меня…

– Для меня тоже. Спасибо тебе.

– Мария… – Хартмут смутился. – Ты мне очень нравишься… Если ты решишь…. В общем, дверь моей спальни рядом, – осмелился он наконец, покраснев, как мальчишка.

Мне даже стало чуточку жаль его.

– А как же мама? – я чуть наклонила голову набок. – Вдруг она услышит? Ведь её дверь – вот она, тоже рядом. Не боишься? Или ты больше не считаешься с её мнением?

Хартмут молчал. Другой реакции я, впрочем, и не ожидала. Слегка коснувшись губами его щеки, я вошла в комнату и закрыла за собой дверь.

Стрелки будильника мерно отбивали секунду за секундой, отсчитывали минуты и часы, а я всё ещё лежала без сна, ворочаясь с боку на бок. От бесконечных дум разболелась голова. Комната казалась тесной и душной, мне не хватало воздуха. Встав с кровати, я подошла к окну и, приоткрыв створку, вдохнула свежий, пропитанный ночными ароматами воздух.

Показалось ли мне, или я действительно услышала тихие шаги в коридоре? Я затаила дыхание. Приблизившись к моей комнате, шаги замерли.

Пулей отскочив от окна, я снова нырнула в постель и натянула на голову одеяло. Неужели, не дождавшись меня, Хартмут всё-таки решился сделать решающий шаг первым? Моё воображение рисовало его в длинном полосатом халате и шлёпанцах, а за его спиной – неусыпно бдящую, вездесущую фрау Бернхард. Я тихонько прыснула в подушку.

Лёжа в темноте, я гадала, что же произойдёт дальше. Минута за минутой время шло, но ничего, ровным счётом ничего не происходило. Откинув одеяло, я села в кровати. Снова послышались шаги, только теперь они отдалялись от моей комнаты. Скрипнула, закрываясь, соседняя дверь, и всё окончательно стихло.

Я с облегчением вздохнула. Смеяться расхотелось. Вдруг стало грустно. Я искренне жалела этого большого ребёнка – безобидного, нерешительного, трогательно-беззащитного. Смогла бы я полюбить его когда-нибудь, при других обстоятельствах, оценив его сердечность, порядочность и постоянство? Смогла бы я стать с ним счастливой? Кто знает… Я не исключала этой возможности. Всему мешало лишь одно огромное и весомое «но»: я не готова была встать между ним и его матерью. Я не вписывалась в рецепт счастья, уготовленный ею для сына. В свои сорок восемь он всё ещё довольствовался предписанным ею рыбьим жиром, а я мечтала о шоколаде – настоящем, с горчинкой, с заразительным и опьяняющим вкусом. Я предпочитала делать и исправлять свои собственные ошибки, а не расхлёбывать чужие. Мой будущий муж представлялся мне стеной, за которой я могла бы укрыться. Стены из Хартмута не получалось. Разве что шаткая картонная перегородка.