Иногда Влада гуляет пешком, неторопливо, разглядывает витрины, всегда горящие; заходит в кафе, пьёт вишнёвый коктейль или лавандовый кофе, откусывает половинку хрустящего французского печенья и снова выходит на прохладную улицу. Засовывает руки в карманы ветровки, пальцами обхватывает словарик и разглядывает тёмное небо, где сквозь белесые облака иногда проглядывают звёзды. Засмотревшись, она наступает в самую середину лужи, а потом стоит на одной ноге, сняв шлёпанец, и отряхивает ногу.
Изредка вдалеке проезжает трамвай с тёмными окнами, или у домов урчит оставленный кем-то мотоцикл; шаги и голоса иногда слышны с балконов, из раскрытых дверей кафе, но когда она заглядывает туда, никого не находит, и чаще всего город в её распоряжении целиком, пустой и тихо звучащий.
В час ночи её можно увидеть на набережной — огромной отмели, где есть спуск с ухоженной аллеи к воде.
Сдержанный шум города никогда не смолкает, но здесь он слышен приглушённо, как из динамиков старого радио, записанный на плёнку. Шорох шин, гудение линий электропередач, далёкие невнятные голоса. Где-то наверху, на шахматной плитке, шаги звучат иногда и сразу же затихают. Никому нет дела до волн, бьющихся о камни, и до девушки, которая вслушивается в плеск волн; да и шаги наверняка ей только кажутся.
Она садится на корточки и опускает ладонь в воду. Не холодно и не тепло. До лета ещё шестнадцать дней, и вода не совсем прогретая.
Она отбрасывает сомнения. Тем более что луна светит в полную силу. Купаться в лунном свете лучше, чем в полной темноте.
Она оставляет шлёпанцы у холмика из камней, сбрасывает куртку и тёмные трикотажные брюки, аккуратно складывает одежду на большом камне. Ветер треплет свободную ткань, и девушка решительно берётся за края футболки и снимает её — она тут же запутывается в волосах, и нужно приложить усилия, чтобы распутать узел. Голая кожа тут же покрывается мурашками. Аккуратно сложенную одежду девушка прижимает небольшим обтёсанным камнем, чтобы не унесли ветра.
Галька под босыми ногами мелкая и жёсткая, и требуются усилия, чтобы спокойно дойти до кромки воды, не вскрикивая от боли. Ветер безжалостно налетает колючими порывами. Поначалу девушка оглядывалась, смущённо прикрывая ладонями грудь, но уже давно перестала это делать. Город пуст совершенно, и некому на неё смотреть.
Вздохнув глубоко, девушка входит в воду — быстро по колено, чуть медленнее по пояс, а потом отталкивается ногами и плывёт.
Ветер тут же стихает. Какой смысл дуть, если никто не мёрзнет?
Влада плавает долго, и вода кажется теплее воздуха; волны обнимают её тело, и она чувствует, как растворяется в них, в темноте, в шорохах ветра в небе. Тело скользит легко, девушка ныряет глубже и рассматривает камни, ил и невнятные силуэты, напоминающие остатки древних кораблекрушений. Потом она поднимается на поверхность и вдыхает воздух полной грудью, долго протирает глаза, пока не понимает, что никаких огней не видно, и звёзды скрылись, и даже облака в небе не белеют смутно. Темнота почти полная, и лишь свои руки и плечи можно разглядеть. Девушка обеспокоенно вдыхает, и в этот момент её накрывает высокая равнодушная волна.
Дойдя до берега, волна разбивается на миллион осколков.
Бордовый
Самая большая проблема сейчас — успеть переобуться, пока швейцар не подошёл. Нажимать на педали гораздо удобнее в шлёпанцах, но они, к сожалению, совсем не идут к бордовому платью с открытыми плечами. Девушка успевает скользнуть ступнями в туфли на экстремально высоком каблуке ровно в тот момент, когда швейцар плавно распахивает дверь.
По движению его ресниц девушка понимает: он безмерно удивлён тем, что она без спутника и за рулём. Приглушённо-красный «Альфа Ромео» — слишком мужской автомобиль. И долю секунды швейцар в стильной униформе решает вопрос, уместно ли ему будет самому подать ей руку: он видит и её каблуки, и весь шёлк бордового платья от груди до щиколоток. Но он слишком хорошо вышколен, поэтому с невозмутимым лицом подаёт ей руку — особенно техничным жестом, словно он наименьшая из подходящих кандидатур, но всё равно с достоинством. И единственно удобным для неё способом, чтобы она вышла из машины элегантно и непринуждённо.
Девушка опирается на его руку, с благодарностью улыбается ему глазами и поднимается по лестнице. За спиной она слышит тихий рокот мотора — швейцар ставит её машину на одно из лучших мест. Это она определяет по глухому шуму, тёплому для её сердца.
Вечер, было бы темно, если бы не фонари, окна и прожектора; накрапывает дождь, и девушка опасается поскользнуться, но ступени из такого камня, на котором каблуки не скользят.
На лестнице и у входа разговоры растерянно смолкают, когда она проходит мимо, вежливо улыбаясь. Рассматривают её, струящийся шёлк, который только подчёркивает её фигуру, и светло-русые волосы, не закрывающие обнажённые плечи, и безумно высокие каблуки, и драгоценную цепочку на запястье.
В холле огромный бассейн. Больше всего на свете девушке хочется скинуть чудовищно неудобные туфли, сесть на краешек, поддёрнув платье до колен, и опустить ноги в хрустально сияющую воду. В этом случае она даже не против интервью и журналистов. Однако на неё сейчас смотрят все, и нужно соответствовать статусу. Она — главная гостья вечера. Холл весь огромный, в нём можно было бы развернуться на её автомобиле. Но цветы, деревья, диваны и картины делают его уютным.
— Влада, моя дорогая!
Это Агнесс, хозяйка отеля, в котором проводится вечеринка. По необъяснимой причине Агнесс считает Владу своей ближайшей подругой. По этой же необъяснимой причине маленькие живописные работы Влады стали лакомым кусочком для коллекционеров и стоят безумных денег. «Альфа Ромео» стоил ей примерно половину её маленького холста, пятнадцать на двадцать, с зябликом грейпфрутового цвета, растерянным и весенним.
Агнесс прижимается щекой к уголку губ Влады, и Влада непроизвольно целует её, потому что не привыкла что-то делать для вида. Щека у Агнесс прохладная, и шёлк тоже даёт прохладу, даже в летний вечер, и хорошо, что плечи открытые.
Этот поцелуй — как сигнал. Влада понимает это мгновение спустя. К ней потоками стягиваются гости, поздравляют с открытием выставки, предлагают контракты, умоляют об автографе или интервью, заглядывают в её голубые глаза, что-то обещают…
На неё глядят с любопытством. Её саму не смущают ни ладони в пятнах краски, которые уже не оттираются, ни алая царапина на щеке, ни сбитые коленки, которых, к счастью, не видно под шёлком. Остальных смущают. Для посетителей выставки эта невинная царапина и эти пятна краски — лакомый повод для сплетен. И ещё неясно, что привлекательнее: домыслы о том, откуда царапина, или бешеные суммы, которые отдают за её картины. Шепчутся, что она русская, и это добавляет пикантности слухам.
Через час с шампанским в руках — в тонком толедском бокале, конечно,— она уже на балконе с массивными колоннами. Дождь так и не разошёлся, но улицы внизу блестят, а если прищуриться, покрываются влажными цветными пятнами фонарей, светофоров и сигнальных огней. В сочетании со свежим воздухом это приятно расслабляет. Рядом три мужчины, они соревнуются в галантности и остроумии. Жерар, Жозе и Анри, и почему-то Анри запомнить сложнее всего. Судя по всему, все они холосты.
Влада изысканно облокотилась на балюстраду, потому что сил никаких нет стоять на девятисантиметровых каблуках.
К чёрту каблуки, вдруг думает Влада и допивает шампанское одним глотком. Снимает туфли и по очереди кидает их со второго этажа в фонтан перед отелем. Улыбается Жерару, Жозе и Анри, решает, что от французского языка на сегодня слишком сильно болит голова, и босиком, придерживая платье, спускается в холл. Собеседники провожают её растерянными взглядами, и гости встречают любопытными взглядами — её, и её ноги, её царапины и цветы, которые ей успели надарить.
К чёрту эту выставку; она машет рукой Агнесс:
— Дай мне знать, если будут ещё заказы,— хотя, кажется, все её работы распроданы ещё за месяц до выставки; она бежит по тёплым лужам к машине, сама распахивает дверь и, описав петлю вокруг фонтана с утонувшими туфлями, резко выезжает на Рю де Гренель, мчится, включив дворники и подогрев в салоне, но не в холодные огромные апартаменты на шестнадцатом этаже, а в свою коморку во флигеле, в пригороде.
