Так не бывает в книжных магазинах, подумала я. Только в книжных обычно люди говорят вполголоса, а консультанты ведут себя скромно и ненавязчиво.

— Я справлюсь,— я попыталась улыбнуться. Не получилось.

— Давайте я покажу вам…

Я развернулась и вышла из магазина. Ещё один уголок моего города умер для меня.

4.

В общем, я долго сдерживалась, но решила поехать. Обе девочки написали мне, что они на даче у родителей Даши; держат военный совет, как поступить дальше. Я деликатно спросила, стоит ли мне приехать. Удивилась, когда мне сказали, что пока не надо, но не стала настаивать.

Вечером я не выдержала, вызвала такси и очень туманно объяснила, где находится дача. Таксист, к счастью, понял, я бросила на заднее сиденье рюкзак с необходимыми вещами, а сама села рядом с водителем.

Мне казалось, я точно запомнила описание, когда Даша искала для меня временное убежище. Но дача казалась пустой и необитаемой.

Хуже того — таксиста я уже отпустила, и он тут же умчался.

Я обошла дачу кругом. По карте всё совпадало, вплоть до раскрашенной куклы Барби вместо мини-пугала на заднем участке.

Я совершила преступление: открыла одно из окон на первом этаже и забралась внутрь; хорошо, что у меня хватило ума надеть рубашку, джинсы и кроссовки. Внутри было не просто пусто: я заглянула на кухню и в ванную и сразу же поняла, что тут никого не было с прошлого года. Впрочем, это было ясно и по запущенному саду. Я озадаченно присела на табуретку и стала советоваться сама с собой. Денег в кармане было ещё достаточно; я позвонила в службу такси снова, но мне сказали, что в такую даль время ожидания — почти полчаса. Всё это мне начинало не нравиться.

Через сорок минут я позвонила в службу такси уточнить, как дела. «Прогнозируемое время ожидания — тридцать минут». Я вздохнула и вышла на улицу. Тоже через окно, разумеется.

Неизвестно почему, но я просто пошла по дороге в обратную сторону, беспечно подумав, что в телефоне у меня всё равно есть навигатор, а значит, не пропаду. До вечера было ещё далеко, но небо как-то подозрительно хмурилось. Ни Даша, ни Оля, ни даже Марина не брали трубку.

5.

— Вороны так по-дурацки кричат,— засмеялась девочка.

Я коснулась губами её лба, чтобы пощупать температуру. Ничего критичного, немного повышенная. Но никаких криков ворон я не слышала. Вокруг была предгрозовая тишина, и мне нужно было найти любое место, чтобы мы не попали под ливень.

Закаркали вороны. Я удивлённо поглядела на девочку.

— У меня перед дождём почему-то слух обостряется,— объяснила она.

Я снова звоню Марине. Она снова не отвечает.

И я снова звоню Оле. Её телефон по-прежнему отключен.

Мы с девочкой направляемся в сторону небольшой рощицы. Уже падают редкие капли, а небо стало совсем тёмным. Я время от времени гляжу в экран, но на нём всё без перемен.

— Сейчас она вам позвонит,— и девочка успокаивающе проводит мне ладошкой по плечу.

Наконец звонит телефон; я хватаю трубку; в этот момент становится нестерпимо ярко от вспышки молнии, и телефон выключается прямо у меня в руке.

Гром грохочет так, что Даша зажимает уши ладонями, а я не успеваю.

И наступает чёрно-белая тишина.

Зато отчётливо пахнет полынью. Горький и приятный запах.

6.

Даша доела шоколад и облизала пальцы. Я бы хотела точно так же сделать, но стеснялась. Даша улыбнулась мне и достала из рюкзачка влажные салфетки.

Гроза закончилась удивительно быстро. Мы выбрались из густых ветвей, дошли до дороги и пошли по обочине.

— Кажется, я знаю, где её искать. Тут есть такое заведение…

Через километр я наконец-то вижу то, о чём девочка мне пыталась втолковать. Небольшое приземистое здание. На входе висит табличка: «Белый кролик. Придорожное кафе».

То, что всё черно-белое, не слишком мешает. В такую погоду краски природы не такие уж привлекательные. А вот то, что я слышу девочку через слово, ужасно мешает. Правда, отлично слышу, как она непрерывно кашляет. Я непроизвольно нажимаю на уши ладонями, потом пальцами, но звуков не становится больше.

Я спускаюсь по ступенькам вниз, оступаюсь и с размаху лечу куда-то вниз; испугаться я не успеваю, потому что тут же больно ударяюсь локтём и коленом, а потом слышу дыхание. Достаю фонарик и сразу же вижу Олю.

Сначала мне кажется, что она без сознания. Я стою на коленях и встряхиваю её за плечи, едва осознавая, что делаю. Под ногами всякий мусор, и что-то больно впивается в мою коленку; но в этот момент Оля открывает глаза и улыбается. Говорит что-то, и я, сама себя не слыша, медленно отвечаю:

— У меня временно пропал слух, так что буду читать по губам, говори чётко.

Девочка старательно артикулирует слова, и я разбираю: упала, потеряла сознание, кажется, всё хорошо, нога болит. Я помогаю ей подняться, и через какие-то десять минут мы уже на улице; Даша, свернувшись комочком, сидит на самом пороге. Я хочу осмотреть Олину ногу, но слышу:

— Такси приехало.

И правда: рядом с заброшенным кафе тёмно-синяя машина с шашечками. Спустя мгновение я понимаю, что я слышу и голос Даши, и тихий стон Оли, когда она наступает на подвернутую ногу, и шум ветра.

На мгновение в голове мелькает злорадная, но несправедливая в целом мысль, что из мужчин-таксистов никто не решился ехать в такую глушь в грозу; это потому что за рулём очень молодая девушка. Таксистку я узнаю не сразу. В прошлый раз она была цветной и в коротком платьице; сейчас Нацуко чёрно-белая, в лёгкой куртке и в джинсах. Правда, аромат всё тот же, сладковатый, с клубнично-вишнёвым привкусом на нёбе: она выбегает из машины, и мы вместе бережно усаживаем девочек на заднее сиденье.

— В третью городскую?

— В третью городскую.

Эти фразы мы говорим с ней хором. И обе улыбаемся. Потом я сажусь на переднее сиденье, рядом с Нацуко.

Она едет так быстро, что я непроизвольно упираюсь ногами в пол, словно педаль тормоза в моём ведении. Но быстро привыкаю: ехать не так близко, дороги пустые, и скорость оправдана; правда, один раз нас немного заносит, и я краем глаза замечаю, как очаровательные губы Нацуко говорят что-то такое, не совсем приличное.

Я смотрю на девочек на заднем сиденье. Они обе спят. Это хорошо.

7.

Полуденное солнце заливает холл, где я сижу; зеркальный шкаф, я и операционная образуют равносторонний треугольник, поэтому в зеркальный шкаф я прекрасно вижу, что происходит в операционной. Похоже, такое преимущество есть только у меня: я одна на крошечном диванчике. Впрочем, не знаю, считать ли это преимуществом.

С другой стороны, игра разноцветных бликов на окне мне ужасно нравится, учитывая, что цветное зрение вернулось ко мне только час назад. И то не совсем.

В той самой комнатке, где стоит зеркальный шкаф, высокая, красивая и строгая медсестра велит молодому человеку раздеваться. Он немного смущается, но раздевается до трусов; медсестра молодая и равнодушная. Её напарница, пухленькая и добродушная, в операционной стерилизует инструменты.

— Подавайте,— велит хирург. Слово кажется мне смешным — словно блюдо на стол; я сдерживаю улыбку. Я не вижу хирурга, а только слышу. Он спрятался где-то в недрах операционной, но от его голоса трясутся стёкла в холле. Не исключено, что от страха. Хирург представляется мне могучим бородатым мужчиной с руками толщиной в полторы моих талии.

Молодого человека раскладывают на столе. Через две комнаты я слышу громогласный шёпот хирурга:

— Ничего сложного, обычная атерома. Полчасика, не больше, а то я уже есть хочу. Ввожу анестезию.

Хирург появляется в поле зрения — то есть в зеркальном шкафу. Невысокий мужчина, без бороды и даже без усов. Руки сильные, но вполне человеческих размеров. Он делает инъекцию и спокойно ждёт, пока анестезия начнёт действовать. Молодой человек на столе вроде бы спокоен, но поза всё равно напряжённая. Словно ему неудобно перед медсёстрами. Та, что пониже ростом и постарше, негромко переговаривается с ним, он так же неслышно отвечает.