— В нашем мозге хранится вся информация, которая только может быть. Обо всех фактах прошлого, настоящего и будущего. Обо всех вещах и людях. В нас живут миллионы других людей, и иногда их можно разбудить в себе. Но вся эта информация — как замороженные фрукты в холодильнике, закодирована специальным образом. Эта информация не пригодна к использованию, пока крестики и нолики не сложатся в нужную картину. Ассоциации, сны, прочитанные книги — всё делает своё дело. Иногда нам снится то, что будет, мы просыпаемся и удивляемся. Иногда видим во снах фантастику, которая для кого-то — реальность. Во снах мы можем говорить друг с другом, если находим способ, и иногда просто приходим во сны друг к другу. У нас в мозгу уже всё есть. В человеческой голове так плотно всё зашифровано, что можно восемь раз уместить всю информацию подряд, и ещё место останется. Из-за того, что там всё так плотно, мы и не находим ответы сразу на все вопросы.

Шахимат, как и в моём школьном детстве, любит ходить из угла в угол, пока что-то рассказывает. Он быстро шагает по вагону из конца в конец, и мне очень сложно следить за ним — приходится вертеть головой так, что простынка постоянно сползает с плеч и коленок, и Шахимат наконец замечает:

— Кристина, вы что, голая? Немедленно вон из класса! Простыни сдать в гардеробе! — до ужаса знакомый высокий голос.

Он распахивает для меня вместо двери окно, но слишком сильно, поэтому сам вываливается наружу, в тёмную ночь, и я, вздрогнув, просыпаюсь.

Все мирно спят. К счастью, я немного одетая и даже укрытая покрывалом. Освещение тусклое, под потолком себе под нос. Девушка-соседка чувствует себя как дома, потому что её босая нога свесилась с верхней полки, и я испытываю непреодолимое желание её пощекотать. И не удерживаюсь, конечно. Девушка вздрагивает, убирает ногу и пытается рассмотреть в полумраке, кто это. Я уже мастерски прикидываюсь спящей, но со второй верхней полки раздаётся тихий смешок. Я сама едва сдерживаю смех и изобретательно посапываю в совершенно расслабленной позе. Через полчаса, впрочем, я снова отправляюсь за чаем. Во тьме я вижу на чашке соседки бордовый подтёк. Это значит, что она любит красный чай, но не любит мыть за собой посуду. А утром я сижу у себя на покрывале, поджав ноги, мы все вместе играем в карты, и девушка незаметно пытается меня пощекотать, не зная, что я не боюсь щекотки. Это моя секретная суперспособность.

Мы проезжаем станцию Гремячий Ключ, и я пытаюсь вспомнить, откуда у меня в голове это название и почему оно кажется таким знакомым. Следующий полустанок называется Ключищи, а потом — Малые Ключики, и это нас всех смешит.

Мы несёмся на такой скорости, что телефон совершенно не ловит сеть. Быть вне связи забавно и немного пугает, особенно когда поезд начинает издавать такие звуки, словно оперный хор привидений бродит по пустому замку и пробует голосовые связки. В один момент связь неожиданно появляется, и мне приходит сообщение с неизвестного номера: «Сегодня меня забрало счастье». Я не знаю, как к этому относиться, поэтому мы наперебой придумываем историю, когда телефоны решают поговорить со своими владельцами, но пишут всякую чепуху.

Девушка — Юля — угощает меня мандариновым чаем и изумляется, узнав, что мне не семнадцать лет: она говорит, что я выгляжу, как её ровесница. Я оставляю ей свой адрес и приглашаю в гости.

5.

Я люблю поезда за то, что они меня привозят туда, где встаёт солнце; или нежный вечер заливает улицу медовым цветом; или в ночи восторженно вопят цикады и сверчки; привозит в моменты, которые я пробую на вкус, а остальные при этом спят или бегут по делам.

Я вышла из вокзала и села на лавочку в сквере неподалёку. Приземистое и красивое здание с надписями на трёх языках было золотисто-розовым от огромного оранжевого солнца; небо расступилось, и облака осели на горизонт; деревья, звенящие на ветру зеленью, были апельсиновыми на просвет. И все люди — загорелыми по-мексикански, в красную медь и бронзу. Резные деревянные лавки, оправленные в нагретый ажурный чугун. Бордовая трава, пробивающаяся между плитками дорожек в сквере. Город встретил меня так тепло, как только мог.

Я выключила телефон. За секунду до того, как погас экран, я увидела, что мне пришло какое-то новое сообщение. Но решила быть сильной и не поддаваться любопытству. Положила телефон в сумку и включила второй, номер которого никто не знал. Нашла небольшой отель совсем неподалёку, познакомилась с приветливым юношей-администратором и тут же отправилась в душ. Стоя под прохладными струями воды, я старалась выбросить из головы вообще всё. Шахимата. Работу. Девушку-попутчицу по имени Юля. Своих учеников. Это сложнее всего. Студента-сыщика. Платежи, которые я забыла сделать перед отъездом. Зомбия Петровича. Менеджера в издательстве. Невкусный кофе на одной из утренних промежуточных станций. Влада (я поморщилась). Прямо так, по пунктам: вспомнить и выкинуть из головы, чтобы не мешало.

Раз в год, иногда чаще, я отправлялась на несколько дней в Другой Город. Каждый раз он был новым. Я ничего не читала о нём заранее, только узнавала про вокзалы и гостиницы. Мне не нужны были достопримечательности — я знала, что на месте в центре города я узнаю всё. Я не хотела встречаться с людьми из этого города, с которыми я переписывалась или которых знала случайно. Мне нужен был только город и его незнакомые жители. Город мог быть маленьким или большим. У каждого был свой вкус и аромат. У каждого было своё понятие простора и ширины улиц. В каждом по-своему относились к остановкам, билетам, кино, ночному распорядку суток, туалетам и надписям на стенах. В этом городе все автобусы оказались жёлто-зелёными, а трамвай был только один, ходил по центральной улице с раннего утра до полуночи, а потом затихал устало и чуть обиженно. Ему хотелось юных и прекрасных девушек, но его населяли днём сварливые старушки, догадалась я.

Плескалась вода, и я пошла на запах — услышала её я, конечно, гораздо позже, спустя четыре улицы, а аромат воды я всегда ощущала издалека. В этот раз я взяла с собой и фотоаппарат. Я вспомнила, как измучила консультанта в магазине, когда выбирала себе фотокамеру. У меня оказались настолько непривычные для него представления о том, какая должна быть камера, что от отчаяния мы рассматривали даже глубоководные модели ядовито-голубого цвета. Но остановились на очень компактной и очень чувствительной. Мне наказали беречь её от пылинок, кружащихся в воздухе, и от завистливых взглядов свадебных фотографов. Я послушалась, а ночами перелистывала скопившиеся снимки. Ночью и утром фотоаппарат снимал акварельно, а вечерами золотисто. День он мог превратить в Ренуара, если мы с ним сходились во мнениях.

Я нашла спуск к реке, разулась и села так, чтобы пальцы ног едва касались поверхности воды. Свежий вечерний ветерок пытался взъерошить гладь небольшой реки, и тогда брызги доставали до моих колен. Я придерживала подол синего короткого платья, смотрела на огни на противоположном берегу — двадцать метров от меня — и впитывала запахи выпечки и тихую музыку откуда-то из кафе.

Мимо прошла взволнованная стая подогретых молодых людей, но меня они не заметили. Кажется, факультет шпионажа благотворно влиял на меня. Через несколько минут я встала, взяла босоножки за кожаные ремешки и тихо пошла вдоль реки. Остановилась и сфотографировала одинокого молодого человека, классически ждущего с тремя небольшими розочками под светящимися часами. Судя по его спине, ждал он уже долго. Я обулась и прошла мимо — тротуар был только один.

— Девушка!

Я обернулась.

— Это вам,— он протянул мне цветы.— И доброго вечера. Только по Добровольской не ходите, там сейчас шумный бар. Лучше по Радиационной — это чуть левее,— он показал рукой.

Я улыбнулась и сказала:

— Спасибо.

Он кивнул и вскоре скрылся за поворотом. Я нашла улицу со странным названием — она действительно оказалась тихой и приятной. У стены стоял велосипед с пустой корзинкой на руле. Я рассматривала свои цветы в свете неярких фонарей. Стащила целлофановую обёртку, чтобы ощущать цветы руками. Его избранницу звали Сельмой, была она из Швеции, и сейчас поезд уже деловито уносил её в родной Мальмё, например, поэтому юноша не мог дозвониться, думала я, чтобы цветы не пахли разочарованием. Хоть цветы и не были мне предназначены изначально, но подарил он их искренне, поэтому их и не хотелось выкидывать.