1.

— Я ветчины купил,— признался Шахимат, поставив пакеты на стол,— и сыра. Немного зелёного вина, три упаковки печений и чуть-чуть винограда. Два персика. И мидии, потом сам приготовлю.

Он помолчал.

— Ещё карбонад, креветок, свежего хлеба, шоколадных конфет и других тоже. И апельсинов с грейпфрутами.

Я занималась фантастически увлекательным делом: сдавливала кожурки от мандаринов между большим и указательным пальцами и смотрела, как брызжут фонтанчики сока. Сам мандарин закончился уже двадцать минут назад. От моих манипуляций вся комната вскоре стала пахнуть новым годом.

— Я в институте пропадал,— сказал Шахимат новогодним голосом.— Не обижайтесь.

— Я и не обижаюсь, с чего вы взяли,— бесцветным голосом сказала я.— В каком институте? Вы же в школе работали…

— В институте сна и мысли.

На улице смолк жужжавший автомобиль, и несколько мгновений стояла абсолютная тишина. Потом загрохотал проснувшийся холодильник.

— Сна?

— Вздремни,— сказал Шахимат,— и пусть тебе приснится сон про то, как ты спишь и видишь, как во сне тебе снится, как ты заснула.

— Что? — я растерянно похлопала глазами, хотя цитату прекрасно узнала.

— Вы фантастически невежественная. И что я тут с вами делаю?

— Шахимат,— сказала я сердито.— Вы раньше были более учтивым.

— Я не Шахимат.

2.

Шахимата я увидела в парке.

На груди у меня висела сдержанных размеров камера, но снимать сегодня не хотелось, и я пожалела, что взяла её с собой: ремень натирал шею. Ощущение было, что из одежды на мне только фотокамера, больше ничего.

Я шла в легчайших майке и шортах и в сандалиях, ела банановое мороженое, а пахло мне осенью. Кострами, хмурыми сырыми ветками и слегка непропеченной картошкой. Конечно, пахло только костром издалека, а остальное мне рисовало воображение, и в солнечный день с лёгким ароматом свежести с реки осени ещё совсем не хотелось. Я села на первую попавшуюся скамейку, по привычке сбросила сандалии и прикрыла глаза, отдавшись солнышку. И ровно через полминуты услышала знакомый голос.

Знакомый голос проходил по соседней аллейке и даже не глядел в мою сторону. У меня было большое искушение догнать его и дать хорошего пинка. Я проглотила остатки мороженого, схватила сандалии и побежала к голосу.

— Кафедра графического волнения.— Мне понравилось, как это звучит, и я остановилась. — Когда мы видим сны, в них за долю мгновения могут пройти годы. Мы во снах оживляем события и людей из прошлого, порой из будущего. Чем не путешествия во времени… Вот мы в институте… Да, ты права. Да.— Кому он это рассказывает? Я нахмурилась.— Здравствуйте, Кристина Робертовна.

— Ой.

— И всё равно здравствуйте.— Он чуть насмешливо смотрел на меня. Экран телефона уже был тёмным.

— Ладно. Здравствуйте.

— Вы слышали мой разговор?

— Нет… Да. Частично. Про кафедру и про путешествия во времени.

— Этого достаточно. Я к вам зайду вечером.

Он развернулся и быстро пошёл по дорожке прочь.

Да что с ним такое? Я недоумённо смотрела ему вслед. Потом вспомнила, что сандалии всё ещё держу в руках. Медленно вернулась к скамейке, чтобы обуться, но тут подошла чёрно-белая кошка и стала тереться о мои ноги. Я запустила руку в её шёрстку и погладила за ушами и по спине. Кошка подозрительно взглянула на меня, но позволила погладить. Я предавалась этому душесогревающему занятию, когда вдруг услышала голос:

— Рядом с вами свободно?

Не отрываясь от кошки, я из самой неудобной на свете позы посмотрела снизу вверх на вопрошающего. Очень, очень странный мужчина, в светлом, но замызганном, с большой головой и женскими маленькими руками.

— Ну да, как видите.

Интересно, что было бы, если бы я сказала, что занято.

Мужчина представился как Энди и сообщил, что он музыкант из рок-группы, а в честь сегодняшнего большого церковного праздника он хочет сделать мне подарок. Я тут же напряглась, готовая сбежать с низкого старта при первой возможности. Энди милостиво хочет разрешить мне его сфотографировать, а потом, если фотография выйдет удачной, купить её у меня. Кроме того, его интересовали мои познания в астрологии. Но тут он отвлёкся на собаку, пробегавшую мимо, и я тайком всё-таки улизнула.

Я вспомнила, что эту скамейку называют скамейкой для странных людей. Интересно, я странный человек?

3.

— Я не Шахимат. Я его старший брат-близнец. Меня зовут Фаруд.

— Брат-близнец, но старший? — Я сегодня мастер задавать важные и своевременные вопросы.

— На шесть минут старше. И есть ещё Саруман, он на четыре дня младше Шахимата.

— На четыре дня? — Тут я уже удивилась по-настоящему.

— Он двоюродный брат, но похож так, словно родной.

У меня пересохло горло. Я сглотнула, поперхнулась слюной и закашлялась. Фаруд внимательно смотрел, как я дрожащими руками хватаю чашку с водой, пью, а потом вытираю слёзы. Когда кашляю, всегда слёзы на глазах.

…Я сидела на полу и слушала корейскую музыку. Рядом — синяя пиала с чаем. Не в руках, а на полу. Я протянула руку, взяла пиалу, но поставила её на место. Песня звучала вновь и вновь: я записала её на кассету восемь раз подряд. Я так и не могла расстаться со старым кассетным магнитофоном, который мне подарили на шестнадцатилетие. Я уже несколько раз разбирала и чинила его своими руками, не всегда удачно. Но по ночам я слушала на нём сербское и итальянское радио, а днём иногда ставила кассеты. И ещё россыпь конфет в разноцветных фантиках — тоже прямо на полу, у ног.

Светало, и Фаруд ушёл всего полчаса назад. Мидии, кстати, он так и не приготовил.

4.

После ночных разговоров частенько хочется что-нибудь сжечь. Переписку, мосты и всё остальное.

— Вот я и удивился, почему она смотрела на меня глазами, совершенно меня не узнающими,— сказал он. Фаруд? Шахимат? Я не знаю. Во мне слишком много прохладного грузинского вина, а ладони и ступни слишком холодные, чтобы голова хорошо соображала.

— В коротком светло-зелёном сарафане. И босоножках.

Как я.

Нацуко. Почему Нацуко?

Эта девушка назвалась ему Нацуко. Я помню героиню японского мультфильма, которую так звали, и ещё у любимого художника есть такая модель. С нежным лицом, любит спать и, как я, ходить босиком, даже в длинных юбках. С ней самые любимые картины.

Шахимат брал чашку с чаем странно, тремя пальцами, осторожно дул на неё, и его губы в этот момент выглядели задумчиво, словно он собирался что-то сказать, но в последний момент передумывал.

Он ушёл под утро, оставив меня наедине со мной. И с пустыми мыслями.

Шахимат встретил мою двойницу. Это было так странно, что я не могла ему поверить. И я не верила ему, что у него есть братья. Мне всё это казалось какой-то нелепой игрой.

5.

Пять лет назад небо было голубее, пирожки с картошкой вкуснее, а деревья выше. Последнее я выяснила опытным путём, ударившись макушкой о ветку дерева в парке. Кажется, раньше я забиралась на это дерево с трудом. Я ни разу не замечала тут старого особнячка и факультета шпионажа. Ручка на двери была прохладной, и я долго в нерешительности держалась за неё, пока она не согрелась.

— Заходите, Кристина Робертовна.

Я вздрогнула и обернулась. За спиной стоял симпатичный студент с юношескими наивными усами, в руке портфель, на носу очки, а причёска — как после крепкого и сладкого сна.

— А вы откуда… меня знаете?

— Это же факультет шпионажа,— улыбнулся он и раскрыл передо мной дверь.

Я поблагодарила и вошла. Внутри было просторно и уютно одновременно, как всегда в университетах. Сдобная старушка-вахтёрша, лучисто морщинистая, вязала что-то полосатое. Кивнула мне и пододвинула для автографа тетрадочку, где уже было вписано моё имя. Меня стали одолевать смутные сомнения, но любопытство было всё равно сильнее. И если на первом этаже мрачноватые кабинеты, пронумерованные в случайном порядке, слабо заинтересовали меня, то на втором этаже в «Аудиторию им. Э. П. Фандорина» я даже осторожно просунула голову. Пусто, чисто, в стиле японских школ, и солнце гуляет по партам. Рядом была кафедра методов Дойля. Не решилась заглянуть: пахло математикой.