4.

Я сижу на лавочке в больничном дворике и ем банановое мороженое. Очень удачное решение во время насморка, но мне нужно чем-то заглушить пульсирующие внутри меня впечатления.

Мне нравятся больничные дворики. Обычно в них уютно, солнечно и тихо. Иногда, правда, ветер. Сейчас он выдувает из моих рук мороженое.

Я щурюсь на солнце и плотнее запахиваюсь в длинную рубашку. Я подумала, почему бы не носить длинную рубашку вместо платья, если уже есть шорты.

Бред это или не бред, но сон, в котором я гуляю по ночной дороге и ищу кота, а потом внезапно понимаю, что я стала маленькой девочкой, и поэтому возвращаюсь домой на огромном поезде,— этот сон я вижу почти каждый год.

Мимо меня проходит очаровательная девушка с аристократичными движениями, с волосами принцессы и в лёгкой накидке поверх платья, но без одной руки; у меня щиплет горло и нос, я оставляю недоеденное мороженое на лавочке и медленно иду на выход из больничного двора. Сторож рядом с будкой видит, как я сутулюсь, и делает мне замечание. Спина болит так, словно меня били.

5.

Четыре дня спустя я вернулась домой. Обратная дорога была скучной, если не считать того, что на поезд я чуть не опоздала; никто в вагоне не буянил, не пел песен и не любовался на меня тайком. Был только тихо пьющий пиво сосед, которому другой сосед, свесившись сверху, рассказывал всё. Настолько всё, что я взмолилась, и он приумолк.

Большой город утомил меня. Я сдалась под наплывом людей, машин, шума и скоростей, меня хватило меньше, чем на неделю. Не понимаю, зачем так жить — безвкусно, в пробках и не глядя. Я с наслаждением вышла на своей станции и до дома шла пешком — почти час от вокзала. Я подумала, что в Москве я почти не фотографировала — только потоки вечерних машин, и мосты, и девушку, загорающую в парке в купальнике без верха, и парочку лет семидесяти с леденцами на палочках. Достала камеру и сделала несколько снимков, почти не целясь — дома разберусь.

Пошёл мелкий дождик, и я подставила ему лицо. Стояла и мокла минут десять, наверное, пока он не кончился, а потом всё же зашла домой.

В почтовом ящике был конверт без обратного адреса, две местные бесплатные газеты и ворох рекламы. В конверте лежала обиженная записка от Дашеньки. Она соскучилась и по всему городу не может найти любимую учительницу. Я улыбнулась, взяла телефон и написала девочке сообщение, что я приехала, пусть приходит ко мне кофе пить. К чаю я попыталась привыкнуть с моими юными гостями, но так и не смогла.

Телефон зазвонил тут же, из трубки раздался восторженный вопль Дашеньки, которая обещала быть ровно через пять минут; я выторговала себе полтора часа на душ и отдых после дороги, наскоро привела себя в порядок и побежала в магазин за сладостями.

По пути мне встретился совершенно прямоугольный молодой человек в сером летнем плаще. Он был на голову выше меня, прямой, словно склеенный из картона; с ним под руку шла девушка неземной красоты, и её рыжие волосы сияли в лучах полуденного солнца, развеваясь на лёгком ветру. От девушки исходило такое сияние доброжелательности и дружелюбия, что я остановилась в тени дерева и долго любовалась ею.

6.

— Как Пётр поживает? — спросила я.

— Юлька-то? — переспросила Дашенька презрительно.— Его не вытащишь из компьютера. Он в нём живёт. Он в нём погряз. Пусть поскучает по мне, пропащий человек и неблагодарное существо.

Великосветскую беседу мы вели на крыше моего дома. Это была идея девочки, а я знала потайной ход на крышу через соседний подъезд. Пётр, незадачливый кавалер Даши, как-то восхитился, как красиво играет ветер с её волосами. Это был первый и последний комплимент, а значит, самый запоминающийся, поэтому Даша очень непоследовательно наслаждалась ветром и забиралась повыше, чтобы волосы были заметнее.

Кофе с круассанами на крыше — что-то немного французское, как мне и подобало; а девочка, вытянув загорелые ноги и прислонившись к загадочного происхождения кирпичной кладке, беззаботно рассказывала мне новости и школьные сплетни.

Я тоже разулась и разглядывала свои ноги. По ним было видно, сколько я хожу босиком. Я вспомнила, сколько раз я ловила взгляды Шахимата, которые он тайком бросал на мои ноги, пока мы гуляли, и на мою грудь, пока я загорала, укрывшись в высокой траве. Я загрустила, и Даша срочно решила меня развеселить, рассказывая, как требовала от одного молодого учителя объятий, а он краснел, но соглашался.

— И вы знаете,— сказала девочка,— кажется, я знаю о любви больше, чем он. Конечно, я не имею в виду платоническую любовь.

7.

К ночи я бродила босиком по прохладному песку у реки; заходила по колено в воду; бросала камешки, стараясь, чтобы они подпрыгивали на спокойной воде, как блинчики. Села на песок, ощущая, какой он прохладный до влажности, и разглядывала собственные ноги сквозь воду. С противоположного берега светили огни всех цветов.

Достала телефон — написал Шахимат. Бог весть почему, но написал на старопортугальском языке. Я хмурилась, но разобрала текст. Он писал, что скучает, что снова хочет любоваться моей красивой спиной и стройными ногами и что скоро приедет. Нескромные вещи, конечно, гораздо проще писать на иностранных языках. Из чего я сделала вывод, что португальский язык для Шахимата не родной, поэтому, припоминая сложные слова, ответила ему на латыни. Он мне на гасконском диалекте французского, только совсем уж неделикатно; я вспыхнула и строго, по-немецки, попросила его не забываться. В льстивых выражениях на польском языке Шахимат попросил извинения, и я от души, на своём убогом японском, ответила ему, что так и быть, прощаю. После этого он умолк. Что я наделала, подумала я с улыбкой и растянулась на холодном песке. И почти задремала, но вдруг телефон зазвонил. Я нахмурилась и взяла трубку; звонил Зомбий Петрович — в моей телефонной книжке он так и был записан.

— Шахимат пропал. Примерно неделю назад. Говорят, что мог сбежать из больницы, почувствовав себя лучше.

— Юрий Сергеевич. Я его видела своими глазами в больнице ровно четыре дня назад.

— Вы не могли его видеть. Я вам дал неправильный адрес больницы, нарочно. Извините, просто я не хотел, чтобы…

Раздались долгие гудки.

И сколько я ни пыталась дозвониться то до одного, то до другого, никто не брал трубку.

И на следующий день тоже.

И спустя три дня.

Через два месяца я бросила всякие попытки отыскать их следы, и в этот день запахло приближающейся осенью.

========== 6. Шахимат и кальвадос ==========

Я зачем-то купила китайский зонтик, французский словарь позапрошлого века издания и пару невидимых браслетов — на запястье и на щиколотку. Мне стало легче.

К ночи весь горячий шоколад был выпит, но настроение всё сгущалось; я вышла из дома и спустилась к реке. Зашла в воду по колено и любовалась медленно волнующейся чёрной гладью.

1.

— У вас с собой точно больше ничего нет? — не вытерпел таксист.

Я отрицательно покачала головой:

— Только книга сказок на португальском языке, зонтик и упаковка влажных салфеток.

— Это я не ем,— уныло ответил таксист. Его звали Рустам, и его размеры намекали на то, что ест он всё, включая салфетки. Мы с ним ехали уже четвёртый час.

«Ехали» — это я, конечно, сильно преувеличиваю. Сначала мы провалились в канаву и вдвоём толкали машину. От меня толку оказалось совсем мало, зато было весело. Мою обувь мы положили сушиться куда-то в потайные места рядом с педалью газа, а ноги мне бережно обогревала печка, включённая на всю мощь. Я сразу почувствовала себя по-домашнему, достала пирожки с капустой и разделила их справедливо, но не в ущерб себе.

Мы ехали от моей бабушки.

Не нужно смеяться, но я дожила до серьёзного возраста, однако не знала, бабушка мне эта по маминой линии или по папиной. Бабушка сама не признавалась и намёков не понимала, а я стеснялась спрашивать прямо. Из моих приездов она устраивала события довольно галактического масштаба, и первый час после первого обеда я отлёживалась, жалуясь вслух на раздувшийся живот; бабушка смотрела на меня с нежностью и кормила дальше.