И что мне тогда со всем этим делать?

========== 5. Шахимат и банановое мороженое ==========

Люди по ту сторону стекла — в автобусе или в кафе — почему-то всегда считают себя невидимыми. Если надо что-то сделать незаметно от окружающих, хоть почесаться или поправить бюстгальтер под кофточкой, то обычно отворачиваются к окну. А ведь за окном гораздо больше зрителей. Некоторые из них очень внимательны.

В наушниках играет Изабель Жоффруа. Это грустно и красиво, как дождь.

Я люблю смотреть в окна. Иногда я иду мимо кафе, витрин и жилых домов и едва не спотыкаюсь, настолько увлечена тем, что происходит за стёклами. От этого зрелища меня могут отвлечь только запахи. Например, когда я почувствовала ароматы целых охапок роз, я поняла, что я дошла до центрального проспекта и что скоро в школах выпускные балы.

На входе в кинотеатр неподалёку висела афиша: «Двойное сердце». И почему-то вспомнила, как ещё в школе ходили слухи, что у Клавдия Ивановича два сердца вместо одного. Спрашивать никто не решался, тема казалась запретной, а потом просто забылось.

Накрапывает лёгкий дождь, но он никому не мешает.

1.

Не люблю болеть, но иногда приходится. Иду по улице, немузыкально хлюпаю носом, и всё это в тридцатиградусную жару. Очевидно, сквозняки. Единственное стихийное бедствие, которого я по-настоящему опасаюсь, при том, что ужасно закалённая. Не люблю болеть! Голова ничего не соображает, уши закладывает, всё раздражает, и я молчу про всё остальное, неаппетитное. Я пришла домой и сердито легла спать.

Всё было прекрасно: мы с Шахиматом совершили вылазку на природу; карабкались на какие-то холмы на вершину мира, и он деликатно подталкивал меня снизу вверх, когда силы заканчивались; Шахимат делился впечатлениями о поездке, я беззастенчиво загорала и фотографировала, а домой вернулась очень довольная и приятно измученная километрами, правда, истёрзанная комарами и с гудящими ногами. Распахнула все окна и двери, чтобы в квартире была хоть какая-то свежесть, и тут-то меня сквозняки и настигли, прекрасную и неодетую из душа. Великолепные начинания часто заканчиваются насморком.

Очень логично я рассердилась на Шахимата и не разговаривала с ним несколько дней. Потом за ужином подумала, что неправа, позвонила в квартиру напротив (одевшись вполне сдержанно), но никто не ответил. Позвонила на телефон — трубку взял неожиданно Юрий Сергеевич, он же Лисарасу, он же Зомбий Петрович, и глухим от волнения голосом сообщил, что Шахимат в больнице, и даже не в нашем городе, а увезли его в столицу, потому что случай редкий и даже любопытный, по словам врачей — стало плохо с сердцем.

С тем, что с правой стороны.

Я даже проснулась. Весь день ходила как варёная курочка в пикантном соусе, а тут сон как рукой сняло. Я постеснялась выспрашивать подробности, но Юрий Сергеевич по моему голосу понял, что я не знаю ничего; рассказал, что Шахимат от всех старательно скрывал, что у него два сердца, а не одно, что вынужден принимать специальные препараты уже много-много лет, что очень не любит обследования, но вынужден их проходить.

Я сидела на полу и шмыгала носом, боялась расклеиться и спрашивала, можно ли его навестить.

— Нет пока. Там всё не очень хорошо.

Я наскоро попрощалась, отключилась и разревелась по-настоящему. А когда умылась, привела себя в порядок и почувствовала, что голова, хоть и опухла от слёз, соображает лучше, подумала, что не узнала точно, где сейчас Шахимат, будет ли уместным поехать и помогать хоть как-то, и тысячу других мелочей; терзала Зомбия Петровича по телефону ещё полчаса, он уже не чаял отделаться от меня, поэтому был согласен на всё, и мы назначили на ближайшее время совместную поездку — всего несколько часов на поезде. Сразу, как станет известно, что мы можем помочь.

Уснула крепко, а проснулась совсем здоровой. Мне показалось нелепым болеть в таких обстоятельствах.

2.

Всю дорогу до Павелецкого вокзала я думала — с небольшими перерывами — почему я еду в другой город к человеку, который меня постоянно избегает, которого я постоянно избегаю, который вообще неясно зачем мне сдался, которого вряд ли я сумею даже навестить толком, которому я там в больнице совершенно не нужна — апельсинов с бананами принести? — и ещё думала, куда опять делся Зомбий Петрович. Но на то он и Зомбий Петрович, чтобы считаться мифом, сотворённым народным суеверием; основную информацию я из него уже вытянула, а дальше разберёмся сами.

Если, конечно, он сказал правду.

В поезде поначалу было скучно. Я забралась на верхнюю полку и сидела там, свесив ноги, пока подо мной не образовался какой-то молодой человек, вошедший на полустанке. Он бы, может, и не против был любоваться моими пяточками, но мне было неуютно. Я только спряталась под тонкое покрывало, как в купе начали разгадывать кроссворды. Разгадывали их ужасно непрофессионально. Мне пришлось вытащить наушники и подсказывать. Не знаю, что бы они там без меня делали. Меня упросили спуститься вниз и стали угощать вкусной курицей и тушёными овощами, варёными яйцами и копчёной колбасой, хрустящим хлебом, свежим чаем с зефиром и печеньями, шоколадом и грейпфрутами; потрясающе, сколько снеди берут с собой в поезд, даже если ехать пять или шесть часов. Я могла бы и не брать с собой ту скромную упаковку печенья, которую купила у самого вокзала.

Сыто отдуваясь, я полезла к себе наверх. После обеда это оказалось сделать сложнее. Мне казалось, я уже не буду помещаться на верхней полке, но я справилась.

Уснула, а пока спала, кто-то раскрыл окно, и меня снова продуло. Так что в Москву я приехала сопливая, недовольная и уже сомневающаяся в целесообразности. Не поездки, а вообще всего на свете.

3.

— Там в холодильнике,— сказал Шахимат,— лежит надкушенная пицца. Если я надкушу её ещё раз, ей уже не станет хуже, а мне станет лучше.

— Вы как хитрый и наивный ребёнок,— я рассмеялась, но достала ему пиццу и даже покормила. Никогда не кормила с рук ни одного учителя музыки; волнующее ощущение. Опасалась только чихнуть в неподходящий момент.

— Слушайте. Все великие люди мало жили, вот и мне что-то нездоровится. Лишь вредная еда меня и спасает.

— В вашем положении только такие шутки и уместны,— понимающе кивнула я.

— Это точно. Слушайте дальше. Я сейчас больной, и всё это может сойти за бред, поэтому можно смело рассказывать.

— Уже заинтригована.— Я уселась на стуле поудобнее — подвернув одну ногу под себя.

— Тринадцать лет назад у меня была подруга, и её звали Кристина.— («Так-так»,— подумала я.) — Я не знаю её отчества. Мы знали друг друга совсем недолго; правда, я успел узнать, что она приёмная дочь, так что даже если бы она и была тоже Робертовна… Впрочем, не сильно важно. Она была очень похожа на вас. Или вы на неё. Сейчас, когда я знаю вас взрослой девушкой, ещё похоже…

Шахимат разволновался, и я встала, поправила покрывало — он был накрыт почти до подбородка, и только трубочка, по которой поступал физраствор, тянулась от капельницы к его руке. И я слегка погладила его по руке. Мне нужно было делать вид, что я совершенно невозмутима — особенно после слов о приёмной дочери,— и я очень старалась.

Я снова села.

— Мы гуляли с ней как-то ночью в одном посёлке, где я тогда жил. Кристина нашла в зарослях лопуха очаровательного котика и немедленно подружилась с ним. Ну, знаете, как у всех девушек бывает. На мой вкус — обычный кот, а для неё — предмет внезапной страсти. Она обещала взять его с собой. Он убежал, она за ним. Мы гуляли где-то у вокзала, там безлюдно по ночам и светло. Я прождал минут десять, и тут понимаю, что Кристина куда-то делась. Стал бегать по окрестностям, искать, звать. И не нашёл.

Я прикусила губу. Было сразу как-то много вопросов, но я молчала.

— Через час или полтора мимо ехал поезд. Огромный, какой-то нереально большой. И в окнах — целые гроздья детей. Все задумчивые. Лет по одиннадцать или двенадцать, но лица взрослые, внимательные. И среди них — Кристина, копия. Девочка, невероятно похожая на мою Кристину. То же лицо, те же волосы, даже блузка белая, как у неё, с похожим воротником. Но — лет на десять младше.— Шахимат помолчал и заворочался, удобнее устраиваясь на узкой койке.— Или на пятнадцать, кто вас разберёт. Вы не поверите. Я настолько сошёл с ума, что узнал, что это за громадный серебристый поезд, взял такси, приехал на станцию раньше, чем этот поезд, и следил за девочкой до того момента, пока она не зашла куда-то — домой, очевидно. По разговору с попутчицами я услышал, что зовут её действительно Кристина. Вы это были, как вы догадываетесь. Только не помните, это давно было… Потом я устроился в школу. А ту Кристину, свою подругу, так и не смог найти.