Егор с грустью отодвинул штору и выглянул в окно. Весна набирала обороты, по ночам порошил снежок, а день тёк грязью и прижигал радостным солнышком. Март. Егор зачем-то ткнул простым карандашом в потрескавшуюся землю под кактусом. Колючее растение произрастало вопреки его, Егоркиной, лени. Под камешками завелись прозрачные жучки, они скалили в сторону Егора отвратительные морды и смеялись. За спиной весело зашипело масло. Жаркие брызги шрапнелью разлетелись по крохотной кухоньке – мать мучила мёртвую рыбу на чугунной сковороде. Как всегда, она затянула заунывную песню о смысле жизни и вопросах пропитания:

– Когда ты нагуляешься, кобель? – она была по-гренадерски прямолинейна.

– Летом, – скучно отозвался сын.

– Ага, – мать ответила с сарказмом, – летом, – масло зашипело, мать попробовала перевернуть рыбу. – Пригорает… Купил бы матери приличную сковороду, олух.

– Угу, – Егор постучал карандашом по краю цветочного горшка, глина гулко отозвалась. Денег не водилось, мать обречённо крякнула.

– На работу пошёл бы, что ли…

– Куда? Охранником?

– А хоть бы и охранником.

– Ма… – Егор повернулся вглубь кухни, где среди сизого дыма колдовала мать. Достаточно молодая, чтобы нравиться мужчинам, но внутри – седая и циничная. Папа, когда-то ряженый казак – лампасы, значки, кудрявый чуб – всех огорошил, погибнув в горниле «Крымского конфликта» вполне по-настоящему. Мать до сих пор не верила, что фотография бородатого удальца с легкомысленным прозвищем «Клей» и есть посмертное фото суженного. Цинк не вскрывали. Егора, ещё сопливого мальца, хлопали по спине какие-то дяденьки с православными крестами на плечах, хвалили за сухие глаза и сыпали в ладошки поминальные печеньки. А он тупо тянул щёки в улыбке да косился на пустую, как пальто на вешалке, мамочку.

Егор попробовал её успокоить, сказал именно то, что она ожидала услышать:

– Мне Сенька работу предлагал. Завтра схожу и узнаю, что за дело.

– Сенька… – недовольно протянула она с привычным сарказмом, хотя по выражению лица Егор увидел: внутри отпустило. Её внимание вновь обратилось на борьбу со сковородой. Едва он собрался покинуть кухню, как мать бросила невзначай:

– Смотри, Егорушка, Ленка родит ляльку – как жить будете?

– Как родит? – он вывернул голову, словно сова, запоздало подтягивая тело. Хлопнул глазами. Мать откровенно развеселилась, поддев:

– Не без твоей помощи, орёл.

Егор постарался выглядеть равнодушным, потёр ладонью нос, сунул палец в дырку в трениках.

– Она тебе что-то сказала?

– Ага, просила обалдуя на путь верный направить, потому что ей такта не хватает. Зачем девочке мозг травишь?

– Она тебе что-то говорила?

– Про что?

– Ну, про ребёнка?

Мать хмыкнула, столкнула скворчащую сковороду на другую конфорку, отключила газ и лукаво прищурилась.

– Напугался, Егорушка? Нет, не предвидится мне стать бабушкой. Хорошо, Леночка в вашей паре – вместо головы.

– Тоже мне голова, – пробурчал Егор. – А я тогда кто?

– Желудок, сынок, – мать показала рукой на окно. – Форточку открой, олух. Иди лучше мусор выброси. – Егор выдохнул, не скрывая облегчения: отцом он себя не представлял. Затем вынул из ведра мусорный пакет и вышел в прихожую. Мать бросила вдогон:

– Катьку захвати, пусть поиграет в песочнице!

– Мать, мне что, с ней стоять?! – выкрикнул он.

– Постоишь, не развалишься. Коли ваньку валяешь, хоть с мелкой помоги.

– Эй, мелочь, ты где? – спросил он, покорно бросая в угол с обувью мусорный пакет. Было тихо, только орал мультяшным шлягером телевизор, Губка Боб опять сушил квадратные штаны. Егор обречённо скинул растоптанные шлёпки и заглянул в зал.

Катька лежала на животе и калякала фломастерами мегажуть. Добавляла красок душевная озвучка: ребёнок свято верил во всё, что происходило на мятом листе ватмана.

– Тыдыщ, пиу, тыдыщ… – Катькины лоб и щёки были разрисованы разноцветными фломастерами, а русые косички растрепались над ушами. Детские пяточки, облачённые почему-то в разные носки: левый – красный, правый – ядовито-зелёный, выделывали в воздухе причудливые пируэты и, казалось, жили отдельной от хозяйки жизнью. Катюша любила одеваться сама. Вот и сейчас она натянула на себя розовую майку с покемоном да зелёные колготки. И пускай глазам представала лишь детская спина, Егор знал: покемон был. Вещи сестрёнке он покупал сам.

– Что творишь? – Егор присел на колени, мельком глянул на телевизор: мультики закончились, шла заставка «Вестей».

– Лисую, – Катька недовольно посмотрела снизу вверх, а по-детски быстро поймав недоумение, серьёзно пояснила: – Алмагедон.

– Что?! – Егор удивился – Ты слово-то откуда такое знаешь?

– Секлет! – ответ был лаконичен и не предполагал большего: Катька в скрытности была покрепче вьетнамских партизан. Егор взял красный фломастер и обвёл по контуру оранжевого чёртика.

Катька остро возмутилась:

– Ну, Егол!

Он дорисовал пламя из ушей:

– Так получше будет!

– Ну, Егол! – сестрёнка обиженно надула губы, накрыла испорченный рисунок новым листом. – Ма-а!

– Тихо, тихо, – Егор подёргал её за косичку. – С меня ириски.

– Плавда? – Катюшка недоверчиво покосилась на треники без карманов и мятую футболку, не глядя чиркнула по листу фломастером и уставилась Егору в глаза.

Егор подтвердил:

– Конечно.

– Ма-а! – ребёнок был не по возрасту мудр.

– Ну, ябеда! – Егор прижал сестрёнку к ковру, провёл костяшками пальцев по выступающим рёбрам. Она заверещала и залилась серебряным смехом.

Диктор понимающе вкрадчиво урчал:

– …превратилась из экспортёра сырья в мирового лидера информационных технологий. Экспорт вычислительных мощностей составляет основную часть федерального бюджета…

– Ма-а! – Катька повизгивала и норовила лягнуть Егора острой коленкой.

– Егор, в прихожей уже воняет, – мама выглянула из кухни, блёкло улыбнулась. – Катёнок, выведи брата прогуляться. Присмотри, чтоб не убежал. Хорошо?

Девочка быстро выбралась из захвата и показала язык:

– Дулак!

– Ябеда! – парировал брат.

– Егор! – напомнила мать.

– …за один только 2018 год, – лощёный диктор снисходительно склонил набок голову, надулся паузой и резко сменил тему. – Так называемые правозащитники призывают страну к «Маршу Несогласия» в связи с ужесточением мер Центра Против Экстремизма…

– Егор! – мать нахмурила брови.

– Иду я, – он встал с пола, натянул поверх футболки старенький свитер, убедился, что Катька ворошит «гуляльную» одежду, протиснулся между матерью и косяком в прихожую. – Иду, – действительно смердело рыбьей требухой.

Выскочила Катюшка, всунула ему в кулак потную ладошку и потащила к двери.

Двор жил. Пестрело на турнике старенькое ватное одеяло – оно теряло с каждым хлопком тонны. За ним бродили валенки с подрезанными голенищами, из которых торчали столбики бабушкиных икр в колготках бесстыдно телесного цвета. Рядом, на лавке, возлежал кот Сармат – революционно голодный, битый, но фанатично устойчивый. Он растянулся по-барски и тихо сердился: на Петровну, что кузнечным грохотом не давала покоя, на недостаток питания и на мужское горе – кошки Сармата не любили. Был он с ними груб и по-гусарски напорист, за что частенько огребал по беспризорной морде. Зато Сармата обожали дети – таскали для него из дома что ни попадя. Любил ли он детей? Он их терпел, как он их терпел!

Чистюля Галка Комарова тряслась над сыном, задумчивым бедолагой, не по годам серьёзным и забавно напоминающим Карлсона:

– Андрей, сколько можно повторять: нельзя Дашу посыпать песком! Он мокрый, грязный! – мамаша вытирала салфеткой с детской мордашки сопливо-песочную смесь. При этом поглядывала на реакцию Дашкиной мамы – Феткуловой Верки. Та натянуто лыбилась. Её чадо завывало трубным басом, две слёзные реки проложили по песочным берегам розовые русла.