— Ты еще не дочитала ее? Или не поняла? Мама читала мне книгу, но я не понял, что случилось с девочкой. А потом еще одну книгу. Там мальчики пошли куда-то, и в общем, глупая книга.
У новенького на голове остались три хохолка волос, и девочка заглядывала под клочки волос, видела там названия странных книг. Ему осталось мучиться недолго — неделю, не больше.
— А кто дочитает нам книгу? Ты или профессор?
— Я не знаю.
— Ты ничего не знаешь, «Ты-умрешь», — насупился мальчик. — Ты скучная. Меня зовут…
Он икнул, и его губы побелели. Сейчас, решила девочка.
— Я прочитаю книги, которые тебе читала мама. И объясню.
Новенький поморгал: у него слезились глаза.
— Когда? — выдавил он.
— Послезавтра.
Он помотал головой и зажал рот ладонью. «Такие большие книги, ты не успеешь», — прочитала девочка под его хохолками.
«Хотел бы я дожить до послезавтра».
«Я сейчас блевану прямо перед ней. Фигово».
«Она страшненькая».
Девочка чувствовала его рвоту у себя в горле, ей было плохо, и она перестала заглядывать в голову новенькому.
— Приходи завтра. Я прочитаю «Пеппи Длинный чулок».
Он кивнул и убежал. Девочка знала, у кого она попросит книгу.
Задняя стена класса была стеной только с одной стороны, и она знала, что профессор Икари никуда на самом деле не спешил. Ни он, ни десятки странных устройств, которые всегда там работали.
* * *
— Он пришел? — спросила Элли.
«Нет. Его убил Каору».
Я покачала головой.
Они все молчали. Сначала я долго описывала классную комнату, парты-ящики, вспоминала, как лился сверху свет, не дающий теней. Я говорила, ожидая, пока они не замолчат. Говорила, пока звучали требования объяснить. Я описывала в пустоту.
Дети всегда пропускают описание в экспозиции.
Сейчас они спросят, кто этот профессор. Они спросят еще что-то и тотчас же вернутся к своему положению, снова заметят красные точки на мне, взрывные устройства перед собой и несколько этажей подвала над нами.
Но я смогла.
Откровенность. Личное. И никакой светотени.
«Интересно, что бы сказали об этом учебники». Я видела глаза своих учеников, видела в них вопросы и решила, что правда — это до конца.
— Вы знаете, кто такие Ангелы?
Растерянные взгляды детей, бесстрастные взгляды детонаторов — так начался мой настоящий урок, последний урок правды. Он начался, и я поняла, что это на самом деле легко, легче легкого, потому что мягкий свет без теней не оглушает, потому что они все просто хотят слышать учителя, потому что иначе нечестно.
— Можно войти? Я опоздала.
В открытых дверях стояла Аска.
Я кивнула, и Ленгли сделал шаг в класс. За ее спиной был темный коридор, освещенный оранжевыми лампами, сырой и неуютный — и устремленный в свободу.
— Нам надо поговорить, — сказала Ленгли. — Сейчас.
Она ни разу не оглянулась на детей, их словно не существовало в мире Аски.
«Она переоделась. В чем она была утром? И… сколько времени прошло?»
Понимание было горячим и острым: Синдзи, другие учителя, время — я не знала ничего, а передо мной стоял ответ на десятки вопросов.
— Где Икари?
— В таком же классе, только под другим крылом.
Аска легко взобралась на стол, за которым я сидела. Она вертела в руках свой телефон-планшет, и запонки ее рубашки звучали насыщенной синевой.
— Мисс Ленгли, что происходит?
— Мисс Ленгли!
— Мисс Ленгли!
Она не обернулась, и только я увидела досадливую гримасу на лице Аски.
— Я разговариваю с вашей учительницей, — сварливо сказала она. — Помолчите.
— Мисс Ленгли, пожалуйста!
— Мисс Ленгли!
Они кричали, и я задыхалась от отчаяния в их голосах. Боль в груди стала почти невыносимой, когда из багровой пелены вынырнула рука и ухватила меня за щеку.
— Нам надо поговорить, — сказал звенящий голос, и в багрянце мелькнула сталь.
— Мисс Ленгли…
— Заткнитесь, — негромко сказала Ленгли. — Вас притащили сюда, нацепили вам подгузники поверх одежды и приковали к партам. Вам, мать вашу, поставили бомбы перед носом. Вы всего лишь предохранители, а предохранители должны молчать и работать.
Аска смотрела только на меня, но ее услышали все.
— Аска, что…
— Не здесь.
Она напряжена, вдруг поняла я. И ее паясничанье в дверях, и злой тон в ответ детям, и аккуратно расчесанная челка, и даже свежая помада на тонких губах — это все якоря, за которые она держится.
— Не здесь, — повторила Ленгли.
И я увидела, как в ее синих глазах тает серость.
И увидела, что Аска Ленгли сидит на столе между мной и лазерными детонаторами.
— Не здесь, — в третий раз сказала она. — И поживее.
И я нырнула.
Коридоры смещались в стороны, как стрелки, ныряли и возносились прочь с моего пути. Стоял гул, стоял скрежет — я словно двигалась внутри механизма. Кафельная плитка дождем текла вниз, таяла со звенящим скрежетом, и в этом месиве я впервые подумала о том, что могу увидеть впереди знакомые синие нити.
Гул и грохот коридоров стихли: передо мной лежала первая ветвь памяти.
«Что это?»
Она была ровная, прямая и непрерывная. Из серой пустоты ткались новые ветви — гладкие, чистые, без лакун.
Идеальные.
И слишком плотные, чтобы просто пройти насквозь.
* * *
Раскаленное небо. Зеленые блики над горизонтом, чьи-то крики, чаще всего повторяется слово «Ангел» — примерно семнадцать процентов. Остальное трудно оценить: я плохо знаю болгарский.
— Вы Ленгли?
Погоны поверх скафандра. Он не спал трое суток, не соображает. Сорок пять лет, опыт бронетанковых боев. Шрамы, темперамент холерический. Слишком много смертей.
— Так точно, сэр.
— Я не знаю, что они там себе думают, лейтенант, но у меня полтора миллиона беженцев, из которых тридцать процентов — херовы повстанцы.
Взрыв. Он не реагирует. Профессионализм? Нет. Зрачки не среагировали — просто усталость. Наркотики? Нет. Потливость повышена — сбои в системе кондиционирования его скафандра.
— Я знакома с диспозицией, сэр.
— Да вы нихера не знакомы! У нас гуманитарный кризис, а штаб присылает мне рыжего лейтенанта? Каждый третий прячет самопал под своими лохмотьями!
Много говорит. Небрит. Звук рации убран.
Вестовые вокруг укреппункта курят, снабжение организовано слабо.
Вывод: некомпетентен.
— Расстреляйте каждого третьего, сэр.
— Ч… Что?!
— Виновата, сэр. Я пошутила. Дайте мне пять «страйкеров» и пятьдесят человек.
Огромная котловина, ставшая лагерем. Тринадцать условных ядер, не горят костры у северной окраины — первая вероятная цель. Горизонт полыхает. Полковник смотрит на мою задницу.
— Здесь кризис, лейтенант. Я звоню в штаб, они ошиблись.
Он хрипит. Поражение голосовых связок. Курит? Нет. Сорвал? Возможно. Среднее звуковое давление в лагере беженцев… Восемьдесят децибел. Сорвал.
Здание на западе должно быть занято, но там почти никто не шевелится — вторая цель. Это «Скарабеи»: не умеют не прятаться, не умеют рассредоточиваться. Идиоты. Пока модель оправдывается.
— Именно кризис, полковник. Именно поэтому я здесь.
* * *
— Второй тест — второй результат. Кадет Ленгли, вы издеваетесь?
— Никак нет, сэр!
— Держите третий бланк. И будь те добры сделать так, чтобы я получил релевантные показатели.
— Сэр, да, сэр!
— Есть вопросы, кадет?
— Так точно! Если и третий тест получится иным, сэр?
— Вы шизоид, кадет Ленгли?
— Никак нет, сэр!
— Тогда напишите этот тест. Нельзя менять темперамент, как перчатки, кадет.
— Понимаю, сэр.
«Можно!»
* * *
— Слушай, Ленгли, это все странно.
— М?
— Я проиграл тебе спарринг, а на тактическом планировании ты…
— Положи руку вот сюда.
— Э-э…
— Ты неудачник. И ты сейчас держишь меня за грудь. Нравится?
