Мерцал компьютер на столе, но я не слышала даже искристого шепота кулеров.

— Дежурный доложил о цели вашего прихода, — сказал глава СБ, и я сощурилась от воображаемой вспышки его голоса. — Могу я знать цель вашей цели?

— Карин убили, — сказала я. — Она не была Ангелом.

Кадзи кивнул и сложил руки перед собой — как ученик на парте.

— Это я уже слышал. Однако она была опознана как Ангел.

— Кем?

— Это профессиональная гордость?

Я промолчала. Я не понимала его вопроса.

Резидент концерна подобрал флэшку, посмотрел на меня сквозь ее прозрачный корпус. Его локти по-прежнему впивались в стол.

— Аянами-сан, будем откровенны. Я понимаю, что задет ваш профессионализм. Ваша честь, в конце концов. Вы ведь изучали ее два с половиной года, так?

«Я ее учила», — подумала я, но промолчала.

— Так, — подтвердил Кадзи-сан. — Даже хуже: в туалете вы провели с Яничек сорок три минуты с лишним наедине и ни в чем ее не заподозрили…

— Я определила ее как медиума, — вмешалась я. Мне не нравилось, как горели мои щеки. Мне не нравилось, что я оправдываюсь.

— Будем откровенны, это все равно что ничего, — Кадзи показал мне раскрытые ладони.

«Куда он дел флэшку?»

— Кто определил ее статус?

— Статус Ангела? А какое это имеет значение?

— Этот человек ошибся.

Я подумала о Каору, о его хищной улыбке, когда он разрывал Карин на части, и мысленно добавила: «Или сознательно солгал».

— Нет, — коротко ответил Кадзи.

— Вы не можете знать наверняка.

Он улыбнулся:

— Я сижу в этом кабинете потому, что это моя работа — знать наверняка.

Мне становилось все хуже: Кадзи паясничал и выводил меня — над пустой могилой Карин. Я поднесла руку к горлу и принялась считать: «Раз — Ангел Тысячи фонарей. Два — Ангел, бывший Юми Мичиро. Три — Ангел, бывший Куртом Мак-Венделлом. Четыре — Ангел, бывший Мартой Ковалевской…» На четырнадцати мне стало легче.

— Кадзи-сан, кто. Определил. Карин. Как Ангела?

— Вы злитесь, и именно поэтому вы ничего не узнаете, — ответил он. Инспектор пропустил лишние паузы, пропустил немой обмен взглядами. Ему все было безразлично.

Казалось, мы разговариваем в сетевом чате.

— Вы умираете, Аянами-сан. Вы ищете, на ком сорваться, — вдруг сказал Кадзи. — Мне страшно даже сидеть в одном помещении с вами, но… Мне вас жалко, Аянами-сан.

«Страшно? Жалко?» Я сглотнула.

Кадзи открыл тумбу стола и достал оттуда бутылку, потом — два больших стакана. Я не видела цвет жидкости. «Толстое дно, низкие края — для виски», — вертелось в голове. Все пьют виски, теперь и мне нальют.

— Акаги уверяла, что вы не боитесь смерти, — сказал инспектор, наливая напиток. — Что вам все равно. Я тоже знаю, что вы солдат… Нет, не поправляйте меня! Вы солдат, да, но, будем откровенны, вы боитесь.

Он говорил обо мне с Рицко-сан, я не собиралась его поправлять, я не знала, что я чувствую, и только снова был неправильный запах спирта. Не больничный — не запах из детства, не запах боли.

Запах взрослой пьяной жизни.

— Пейте, — сказал Кадзи, подвигая мне стакан. — Да пейте же!

Он почти кричал на меня с горькой улыбкой. И я взяла стакан.

— Опухоль, — сказал Кадзи-сан, поднимая стекло. В свете экрана жидкость казалась зеленой. — Химиотерапия. Опыты.

Он вбивал в меня гвозди — не в крышку гроба — в меня.

— Снова опыты. И, будто этого мало, — Каору Нагиса… Да выпейте вы!

Я вздрогнула и проглотила виски. Меня затошнило — от огня в горле, от болезненного взгляда небритого садовника.

— Вам разрешили стать учительницей — как вы и хотели, но только для того, чтобы вы убивали…

Кадзи покачал головой. Я слушала свой некролог — неофициальную его версию, и мне вдруг захотелось заплакать.

— Никто не заслуживает так жить, Аянами-сан. И тем более — так умирать… — он подался вперед: — Чего вы хотите? Хотите больше узнать о маленьком Икари? Я дам вам на него все, что попросите! Хотите, я приволоку эту тряпку к вам? Хотите?! Только прошу вас, не травите свои… Последние дни сведением счетов с коллегами!

Огненный яд расходился по телу, согревая. «Он даст мне Икари-куна».

Редзи Кадзи поморщился и отставил стакан в сторону:

— Гадость какая… Вы ошиблись, Аянами-сан. Ошиблись — и всё, никто не имеет права вас осуждать за такое. Просто доживите, сколько вам отпущено, я вас очень прошу.

Глаза были сухими. Я моргала, рискуя лишиться линз, но все впустую: слезы не шли.

— Почему вы говорите все это?

— Я глава службы безопасности, Аянами-сан… Рей? Можно?

Я кивнула. Лицевые кости налились тяжестью.

— Рей… В Америке так звучит мужское имя… А, да, вы, конечно же, знаете. Так вот, Рей. Я глава службы безопасности, и сейчас безопаснее всего — быть с вами честным. Прошу вас, забудьте свою ошибку.

…Уже в своем кабинете я опустилась на стул, вжимая ладонь в грудь: сердце рвалось выпорхнуть из грудной клетки — слишком легкое, слишком быстрое. «Зачем я пила?» — думала я и вспоминала заботливые слова начальника службы безопасности. «Никто не может меня винить».

Я ошиблась.

А он — он меня заговорил.

Я встала и прошлась, опираясь на шкаф. Спиртное раскачивало мир, придавало звукам шагов неправдоподобные цвета. Редзи Кадзи сказал, что я солдат, и я помнила устав. Ангел — это М-смесь. Это синий код. Это тревога и блокировка помещений. Это Белая группа, которая прикрывает проводника.

Это не засада у туалета, не бойня у лестницы. Не попытка скрыть все за моим состоянием.

Я повела плечами: мерзко. Противно. Хотелось вырвать, вытошнить виски и разговор с инспектором, который играл в опекуна. Я поднесла ладонь к глазам и без удивления увидела карминную дрожь — теперь главное не коснуться ничего лишнего.

«Лучше коснуться одного небритого лица». Меня трясло: дикое, кипящее ощущение, которому требовался выход. Мне нужно было поговорить с директором Икари. Нужно было понять, что произошло, нужно было принять этот день.

Мне нужно было сказать кому-то, что я умираю.

«Я умираю», — это неожиданно помогло. Я еле успела подхватить урну.

Я отдышалась и нащупала в столе упаковку влажных салфеток. Упрямые толчки в желудок все не прекращались, и так некстати зашлась в приступе EVA. «Я умираю прямо сейчас», — мелькнула испуганная мысль. Стало совсем темно, совсем тихо.

Кажется, я что-то сделала — и очнулась.

Подоконник скользил под ладонями, щипал холод, и по лицу побежали ледяные искорки. «Взмокла, пока рвала», — подумала я, подставляя лицо влажному ветру. Холод отрезвлял, и я терпела его грубую ласку, пока не перестала чувствовать пальцы. Потом поставила окно на проветривание и вернулась в пропахший кислым кабинет.

«Убрать — и убраться отсюда».

Ноги ослабели, но я их чувствовала, в голове прояснилось, и я со страхом вспоминала приступ ярости. Стопки бумаги ложились на места, корзину я вынесла в туалет, но ощущение беспомощности выбросить не получалось. Я почти сорвалась. Я мечтала об убийстве, и это оказалось неожиданно страшно.

«Убийство».

Карин убили за что-то, что она сказала мне, поняла я, уже надевая плащ. Вот почему — спешка, почему — Каору, которому нужна только боль — все равно, чья. «Что она сказала?» Я закрыла кабинет и пошла к выходу. Память…

Страшный день, подумала я, стоя среди картин.

«Они похожи».

«Бу-бу-бу-бу-бу…» звук загрузки мобильного устройства… Музыка. Костас на пульте переводит регулятор громкости.

Зеленое покрытие сцены, лужица засохшего клея у левых кулис.

«Твой выход, малая! Ну, где…»

Треск. Белоснежный платок в руке Элли.

Я, прикрыв глаза, вела ладонью вдоль стены, которая существовала только в моем воображении. Мне нужен наш диалог дословно — и пускай придется снова пережить смерть ни в чем не повинной девочки.

И пускай EVA берет свое — какая уже разница.

Я прикрыла глаза и помассировала веки. Строки и фотографии, верстка веб-страниц — все это было и здесь. «Хватит», — решила я. Часы в трее показывали глубокую ночь, а я даже не сняла плащ — только разулась. Ногам было холодно, и хотелось в душ.