А за урок мне предстояло пройти еще метров сто.

В конце концов, не на ходунках, подумала я, открывая дверь класса. Это была главная мысль последних метров — удивительный оптимизм.

— Привет, Рей!

Это Хикари — значит, достаточно просто пойти медленнее.

— Привет.

— Снова?

Я кивнула. Подразумевалось, что такой простой вопрос — это участие.

— Может, тебя подменить?

«Подменить» — самое отвратительное слово из ряда синонимов. Легкое. Игривое. «Что-мне-стоит». Да, «подменить» — это значит «заменить», значит «помочь». Я все понимаю, но мне не нравится это слово. Должно быть, все дело в трости.

— Рей?

— Не стоит.

— Но ты же только вернулась, тебе трудно, и ты…

Трудно — слушать. Не охота даже представлять, откуда такое рвение. Больно думать.

— Я. Я же не мертва.

Дальше я пошла одна. Где-то позади осталось немного меньше симпатии ко мне, немного больше недоумения.

«Трость, — думала я, — это все трость». А еще это — сон, который так и не переварил пока суматошную поездку. Это — ватная боль в непослушных коленях, колючая боль между висками.

Это… Это я.

В классе еще было тихо: ученики только-только сходились на урок после физкультуры. Те немногие, кто уже вернулись, замолчали и встали. «Я пришла до звонка. Задолго до звонка».

— Добрый день. Садитесь, пожалуйста.

Они смотрели на мою трость: удивленно, в открытую, исподтишка — и все неподдельно, по-взрослому. Раздражающе. Я не хотела думать дальше, я просто хотела урок, чтобы прозвенел звонок и — чтобы все получилось.

А еще я знала, что нужно сказать что-то. Какая-то новая странная потребность, застрявшее в груди желание заполнить неучтенные минуты. Я дышала, стараясь не тревожить это желание. Оно болело между ребрами при каждом вдохе — больной метастаз.

«Да, — решила я, — именно так». Метастаз боя с Ангелом. Метастаз контакта с личностью Икари-куна. Я знала это ощущение — пускай оно всегда было другим. Но всегда был класс, был урок, и всегда немного иная я.

Я осмотрела кабинет. Монохромные тени были разбавлены слегка звенящими оттенками, и это было интересно. Нюансы лиц, цвета кожи, глаз, след помады в уголке рта Кирилла, паста на воротничке Мари — я видела это все, не выпуская из поля зрения рисунок светотени.

Боль колотилась, где положено, пульсировала болезненная жилка на виске, а я уже точно знала, что хочу этот урок, что трость не помеха, я уже знала, как сковать ассоциациями тему урока, мою подпорку и учеников — в одну цепь, в одну сеть, воедино.

Детей становилось все больше, и когда перед глазами кульминацией распустился яркий взрыв звонка, я ощущала себя струной.

Я встала и оперлась на трость обеими руками — перед собой, точно в узле игры света.

— Здравствуйте. Это — медицинская трость. То, что вы видите, — символ. Боль, замедление, трудность, травма… Что еще?

— Вы упали, Аянами-сенсей?

— Падение. Тоже верная ассоциация. Очень хорошо, Барбара.

Похвалить, не позволять им свести к личному, не обращать внимания на болезненный интерес, на боль, на колючую вату в коленях…

— Еще?

— Старость…

Фол. И, как следствие, смешки. И это я тоже пропущу.

— Тоже верно. А еще — стук, страх, вежливость. И… Насмешки.

Я ушла в тень — влево — и немного громче, чем нужно, поставила трость на пол. Класс затих.

— Символ бесконечен. Мы никогда не можем быть уверены, что понимаем его правильно. И рассмеяться — не худший вариант понимания. Прежде, чем мы пойдем дальше, расскажите, как понимал символ Малларме?

Тишина. Пауза — всего лишь пара секунд, пока они поймут: это простая проверка домашнего задания.

— Понимал ли он его правильно? Или даже так: понимал ли Малларме, что он выпускает в мир?

Они разочарованы — как обычно. Всегда есть разрыв в ткани урока, но сегодняшний мне ни капли не интересен. Я знаю еще много способов использовать свою трость. Свой метастаз. Свою яркость восприятия.

Это… Это тоже я. Не по учебнику.

<Марш в медкабинет, глупая девчонка! >

Так закончился мой урок — за четырнадцать минут до звонка. СМС жгло мне руку, даже когда я вышла из класса, оставив за дверью гомон, сломанную светотень и деловитого куратора. Меня слегка покачивало после яркости и увлеченности уроком. За коридорными окнами снова шел дождь, и у финишной линии стоял физрук в тяжелом армейском плаще с капюшоном.

«„Всепогодный“ кросс. Ждет отставших».

Я присмотрелась: ручейки стекали со складок ткани, с руки, в которой Судзухара держал секундомер. Он был весь в дожде, с головы до погруженных в грязь ног. Я не видела дальнего края стадиона: только сплошную крадущуюся дымку. Не видела неба: Тодзи Судзухара будто подпирал собой сочащийся сывороткой белесый столб — сыра, творога, клейковины.

Мне стало не по себе, и я отошла от окна. Ассоциации с раскрывающимся микрокосмом были даже здесь. Пустые коридоры («ее память»), приглушенные голоса («ее школа»), серая взвесь за окном (в такой день ей сообщили, что она может вернуться в университет: так же лежал блеклый свет, неверно билось сердце…).

Что-то не работало. Никак не удавалось до конца покинуть последнее сражение.

Я расковала цепочку подобий только у дверей кабинета доктора Акаги.

— …еще раз отравитесь, Муэль, мой антидот из ушей закапает.

Крохотный замбезиец из 2-D с поклоном шмыгнул мимо меня, а я сама натолкнулась на взгляд Акаги. Майя сидела за дальним столом и что-то вносила в онлайн базу медчасти. Оглянувшись, она украдкой показала, что все плохо и мне конец.

— Ага, вот она ты, — сказала доктор. — Представляешь, третий раз попадает. Выкуривает по четыре сигареты подряд — и ко мне.

— Контрольные работы?

— Нет, милая. Просто идиот, — улыбнулась Акаги. — Кстати, об идиотах… Ну-ка, сядь, ногу на ногу.

Я подчинилась, и Рицко-сан немедленно ткнула пальцем мне под колено. Она не признавала молотков.

— Это что за уровень рефлексов? Другую ногу… Нет, это просто фантастика! Ты скоро в коляску сядешь с таким отношением к себе!

Теперь хмурилась и Майя. Акаги Рицко смотрела на меня снизу вверх, и в ее взгляде было обещание: длинные утренние побудки, когда ногам приходится помогать руками, утомительные процедуры нейростимуляции, тесты, снова процедуры.

Я видела этот взгляд и помнила то, что после.

— Нужно посмотреть, как ведет себя EVA, — сказала Акаги и поднялась. — Завтра МРТ. Майя, сходи в СБ за разрешением, ладно?

— Да, семпай.

Стук каблучков Ибуки, стук магнитов в томографическом цилиндре — и давящее ощущение паники, когда нечто у меня в голове понимает: за ним следят, его изучают.

— Иди за мной.

Я подняла взгляд. Едва за Майей закрылась дверь, Акаги быстро пошла в другую сторону — в свой лабиринт медицинской части. Я петляла между приборами в полиэтиленовых чехлах, видя только полы ее халата.

— Акаги-сан?

— Нам надо поговорить, — не останавливаясь, ответила она. — Наедине.

«Наедине». Это было неожиданно, но я подчинилась. Зуд в коленях стал невыносимым и выплеснулся прочь вместе с болью — в затылок Рицко-сан.

— Холодно, — светски пожаловалась Акаги. — Почему в межсезонье вечной такой скотский холод, а?

Голос был повсюду. Он лился извне в это пространство, я то ли слышала его, то ли видела пламенеющие буквы. То ли, то ли. Порой синестезия — это очень удобно.

Она шла, я продолжала идти за ней, только все неуловимо изменилось: я большей частью была внутри нее. Потому что меня пригласили на разговор, который не должен попасть в Службу безопасности.

— Я не знаю, Акаги-сан, — ответила я там, снаружи.

Мне нужно что-то найти. Что-то, что хотела показать доктор. Она не может ничего сказать напрямую, для диалога нужна еще одна EVA. Я осматривалась. Зачехленные приборы стали льдинами, в потолке зияли коридоры, ведущие к разным источникам света, а стены расходились гранями.