— Успокойтесь, Рицко, — рассмеялся Кадзи. — Мы вам приготовили очень сладкую пилюлю. На этой же «втулке» прилетел свеженький проводник, мы с ним разминулись на въезде в аэродром. Эта пилюлька и прикроет тыл.

— Еще один? Откуда? — недоверчиво спросила Акаги.

— Лиссабонский лицей закрыт, — ответил Велкснис. — Экономически не целесообразен.

— Почему я об этом узнаю…

Акаги взяла высокую ноту, и я поспешила прикрыть глаза. Экономика. Новый проводник. Ангел посреди огромной толпы народа. Политика «Соула». Я пыталась найти этому место между рваными краями боли, и становилось только хуже. Хотелось получить задание, хотелось, чтобы все закончилось.

Икари переводил взгляд с одного говорящего на другого. Он был растерян, до сих пор не было инструкций. Я смотрела на Икари-куна и думала, не привиделся ли мне пикник у Шпиля. Я вспоминала его выдуманную правду, его настоящую правду.

«Будет третий проводник».

Мысль была лишней, как сам третий проводник. Я думала о симеотониновом интермеццо и невольно тянула руку к горлу. Мне было тепло, пускай и на фоне боли. Воспоминания об отце и сыне пришли вместе, а Ангел снова ушел на второй план, ушла на второй план и боль. Впрочем, долго греться и вспоминать мне не позволили.

— …Подразделения с термохимическим оружием готовы, но штурм невозможен.

— Да все невозможно, — отрезала Акаги, рассматривая что-то на экране лэптопа. — Если вы не хотите его пробудить.

— Термохимический патрон в голову? — предположил Велкснис.

— Ваш, с позволения сказать, медиум, дал совершенно точную характеристику, — доктор пощелкала клавишами. — «Балансирует на грани синевы». Он успеет перехватить патрон. Карбид-молибденовые ракеты могут помочь, но вы же не хотите бойню.

— М-смесь?

Акаги скрипуче рассмеялась:

— Какой там объем помещения?

Велкснис склонил голову, отказываясь от предложения. Кадзи, что-то быстро вычерчивавший по экрану наладонника, поднял глаза:

— В общем, мы уже пришли к и так понятному решению. Два проводника — один удар. Пусть будет иллюзия драки, но не этот ад… С раскрытым микрокосмом.

В крохотной паузе сквозил холод междумирья, откуда инспектора вытащил Икари-кун. Я вдруг поняла, что инспектору безразлична огласка, безразлична бойня: он всего лишь выполняет приказ правления. Но где-то за глумливой улыбкой навсегда поселился страх перед Ангелом, и работа стала личной.

«А сейчас ли она стала такой?»

Понимать людей — это очень утомительно: травмы, впечатления, самоустановки. Разлад с отцом, вспомнила я. Я снова посмотрела на Икари-куна и увидела встречный взгляд.

— Словом, двойное проникновение, — сказал Кадзи, подмигивая мне.

— Эм, — недовольно буркнула Акаги и, кажется, даже порозовела. Икари-кун тоже. Велкснис безразлично смотрел куда-то в сторону. «Глупая, раздражающая пауза».

— Это эвфемизм группового секса, — сказала я вслух. — Я поняла. Мы можем продолжать?

— Гм. Можем, — ответил Кадзи и потер скулу. — Рицко, осталась, по сути, одна проблема.

— И какая же?

Инспектор-садовник вместо ответа потянулся куда-то в сторону и вынул пульт, а секундой спустя на меня обрушилась музыка. Я воспринимала только рваные ноты, выхваченные из трепещущего полыхания басы. Плавные удары накатывали со всех сторон.

Боль-боль-боль-больболь.

Я выпрямилась в кресле. Первый шквал был страшен, и очень хотелось потерять сознание, но я не успела: все кончилось.

— Редзи, ты кретин.

У голоса не было пола и интонаций, но шевелились губы Акаги, а слева побледневший Икари-кун выбирался из своего кресла.

— Вы лучше присядьте, — сказал Велкснис, и его огромные ладони исчезли из виду, нырнули в карманы мешковатого спецкомбинезона.

«Он испуган», — поняла я, чувствуя непонятную радость. Страшная пена музыки еще стихала в голове, и мне было приятно, что Икари-кун встал. Глупая радость, глупая.

— Икари, нам лететь еще полчаса, — сказал инспектор без улыбки. — Не напрягайся так. Аянами выключается, как видите, в секунду. Тебя накроет минуты за две.

— Что значит «накроет»? — спросил Икари-кун.

— EVA чувствительна к гармоническим колебаниям с высоким показателем звукового давления, — нехотя ответила Акаги. — Попросту говоря, мой дорогой, к очень громкой музыке. При гармониках с давлением выше сотни децибел ты потеряешь сознание.

— Но…

Он смотрел на меня, и я снова видела тот взгляд: Икари-кун смотрел в свое будущее.

— У вас разные классы астроцитом, — сказал Кадзи. Об этот голос легко можно было порезаться. — Только не обольщайся насчет себя. Ты давно пользовался вот этим?

Икари поднял к глазам пуговку наушника, которая болталась поверх полупальто и сел. Маленький бунт закончился еще одним откровением. К счастью, если я правильно понимаю, последним.

«Я не знаю, чем для него была музыка».

— Ясно, — безмятежно сказал резидент «Соула» и посмотрел на Акаги. — Так что будем делать? Обезболивать, как я понимаю, нельзя.

— Выключить там музыку тоже, как я понимаю, не выйдет, — в тон ему, но со злым сарказмом произнесла доктор.

— Да там вообще ни черта нельзя делать. Нельзя тормошить его среду, Риц, ты же понимаешь, — сказал инспектор, и снова его голос изменился. Издевка, сталь — а вот теперь отчаяние. Я не понимала, как он мог быть профессионалом — разве что профессиональным актером.

«Рей, повторяй про себя: „Понимать людей утомительно“».

— Вакуумные наушники, — предложил Велкснис. Его ладони снова лежали на ложном мраморе стола.

— Поверх костей черепа — тоже, — огрызнулась Акаги и потерла губы: ей очень хотелось курить. — Не выйдет.

Время текло вокруг летящего конференц-зала, я ощущала его в вое турбин за обшивкой вертикалки. Я знала решение, вокруг которого ходили участники мозгового штурма. Они тоже знали это решение и ждали, что я предложу его сама.

— Икари успеет войти в контакт с Ангелом?

Кадзи заглянул в наладонник, сверился с какой-то схемой и кивнул.

— Хорошо, — сказала я, пытаясь как можно дальше отстраниться от следующей реплики. — Тогда оглушите меня.

— Временная химическая глухота? — спросила Акаги и нахмурилась: — Рей, большинство препаратов с этой функцией тебе не подходят. А оставшиеся…

— Оставшиеся вызывают побочные эффекты: судороги, головная боль, расстройство координации.

«Как EVA. В сущности, пустяк на ее фоне». Я помнила эти опыты. Мне они не нравились.

— Подождите. Вы сейчас серьезно обсуждаете эту… Херню?

Я видела только руки Икари-куна, побелевшие костяшки — белее мела на его штанине. Мне подумалось, что если будет возможность еще поговорить с ним о прошлом, многие детали стоит скрыть. Так будет проще.

Вопрос растворился в посадочном вое. Машину мягко потряхивало, а когда все стихло, оказалось, что и говорить больше не о чем, только уже на выходе, у самого трапа, Икари-кун зачем-то остановил Кадзи, они спорили о чем-то, а я шла за Акаги, слушая скороговорку ее телефонного разговора. Речь шла о медицине и точных дозах.

Край летного поля нырял вниз, в стороне висели рубины огней какой-то башни, а вдалеке сплошным ковром ламп звучал город. Его свет лежал на низких тучах. «Еще один город, — подумала я. — Чуть менее абстрактный, чем тот, из детства».

Акаги за моей спиной все сыпала латинскими словами, а я грела руки и пыталась снова понять: слышу я ее или вижу. Почему-то сейчас, в предчувствии глухоты, это казалось очень важным. Блестки гласных, сполохи темноты в паузах — ее речь была здесь, поверх действительной, реальной картины вечернего города. Это было единое полотно, крепко стравленное, цветистое.

Осталось понять, чего я лишусь, перестав слышать.

— Дерьмо.

Икари-кун стоял рядом и тоже смотрел на город. Почти наверняка он видел не то, что я, но моя синестезия не при чем.

— Что это за мир, Аянами? Что за дерьмовый мир?

Он не нуждался в ответе: Икари-кун видел какой-то свой мир, отличный от моего. Мир, где меня не нужно было глушить, где инспектор Кадзи не включил бы музыку, только чтобы напомнить мне о пределе моих возможностей.