Гипотезы, гипотезы, гипотезы. Они не гадают, они предполагают, идут по проторенной Сергеем тропе — ко мне. И мне впервые нужен не тот, кто отзовется, а тот, кто промолчит. Тот, кто понимает, ради чего все это: ради чего эта осень, зачем лицей, почему я задаю вопросы, почему дымоуловители стоят попарно, а около туалетов мобильники теряют сеть.

Мне нужен ускользающий синий след. След, который бежит прочь, стремясь сохранить свою тайну. Тайну не-человека, который пытается устоять на грани. Посидеть на двух стульях, побыть ни одетым, и ни раздетым.

— Устное эссе. Тема — «Человек или больше своей судьбы, или меньше своей человечности». Материал — прочитанные романы. Время подготовки — пять минут.

— А объем, мисс Аянами?

Нетерпение. Лень. Плохо — во всех смыслах. И хорошо для тебя, Карл, будущий гениальный экономист.

— Стандартный. До двухсот слов.

Выходя из класса, я открыла дверь прямиком в оглушительный свет. В рану туч заглядывало солнце, превращая немытое коридорное окно в пожарище. Подавить звон в ушах, остановить тянущуюся к голове руку.

— Ты какая-то бледная, Рей, — сказал Судзухара и, похохатывая, пошел дальше.

В коридоре было много плотных теней — безликих, сосредоточенных на том, чтобы не заснуть после первого урока. У меня был минус один класс, плюс один бесплодный отчет, и взятый у боли кредит стал казаться еще чуть менее оправданным. Я ощущала покалывание солнечной ласки на щеке, в суставах было так легко, словно их вообще не было.

Я посмотрела вслед физруку и улыбнулась.

— Готова?

— Нет, подожди.

— Ты помнишь кульминацию?

— Да, вроде…

— Вроде?!

Они стояли за дверями — за звуконепроницаемыми дверями — и советовались о том, как лучше сдать долги по прочитанным текстам. Как пройти рубеж, чтобы потом оказаться в общежитии, обмирая от гордости за пересдачу с первого раза.

Они шли сдавать — и были умопомрачительно счастливы.

В окне браузера светились баннеры моего родного форума, там шло голосование за фото месяца: люди очень хотели казаться грязными и недобрыми, но даже за отборными помоями в адрес недруга звучало что-то еще, что-то, затаившееся между строчками html-кода.

Голоса за звуконепроницаемой дверью. Второй смысл интернет-баталий.

Рей, тебя развозит.

Три урока остались позади, как в тумане, я распинала себя на проекционной доске перед классом, выкручивала руки себе, выламывала им, силясь найти того, кто будет прятаться от этой изысканной тонкой муки.

Того, кто уже раз меня обманул, сказавшись подобием человека.

За окном маленького кабинета что-то происходило с погодой. Там рябило в небе, облака вперемешку с тучами мчались, царапаясь о голые ветви. Их скорость наводила на мысли об огромном калорифере за горизонтом, и мир над головой мчался во весь опор — живая метафора свободы.

В небе не было микроволнового барьера, не было сети депрессивной частоты, не было приметных патрулей на дорогах и неприметных — в болотах. Безразличное небо мчалось над лицеем, и сидя в потоке странных симеотониновых ассоциаций, я была уверена в одном: ни сегодня, ни завтра дождя не предвидится.

Дождь будет там, внутри ангельского микрокосма. Мир всегда плачет, умирая. Огромный маленький мир, который, в отличие от героя романа, всегда меньше своей судьбы, но невыносимо больше человечности.

Дверной замок пискнул, сообщая, что девочки решились.

Я в последний раз покосилась на экран. В списке участников меня не было.

«Симеотонин дает превосходное чувство кадра. Само зрение кажется последовательностью снимков. Нужно попробовать».

В кабинете директора. Я в кабинете Икари-старшего, смотрю на пустую ампулу из-под симеотонина на его столе и чувствую себя пойманной наркоманкой.

— Объяснись, Рей.

Нужно сказать коротко, нужно сказать точно, но беда в том, что мне хочется строить цепочку доводов, обосновать свой выбор, я хочу горящих щек и розовых кончиков ушей, как я видела и слышала, видела-слышала уже десятки раз.

«Аянами-сенсей, я… Обещаю, я больше не буду, я не смог прочитать только потому, что…»

Потому — что. Потому — что. Потому — что…

— Ангел должен быть пойман как можно скорее, — сказала я.

Директор встал и снял очки. Воздух сгустился, и воспоминание сжало мне горло. Уже было, я помню. Я до сих пор помню.

— И ради этого ты убиваешь себя?

…Он стоял в палате, а я не могла пошевелиться от страшной слабости. Мне не удалось убить себя, меня откачали, и зеленая вонь палаты пульсировала вокруг, оглушая, раскалывая пустую голову. Он снял очки, показывая глаза, открывая их мне. Странный ученый, который приходил просто так. Странный учитель. Странный профессор Икари Гендо.

Это было.

— У меня есть замена, Икари-сан. Но если я не справлюсь быстро, он потеряет себя.

Он думает. А мне неожиданно становится легко, и я невольно смотрю на сгиб локтя, словно и правда ожидая увидеть там иглу и новую дозу кредитных часов.

— Ты уверена?

— Да.

Директор сел на край стола, а я будто прозревала: он контролировал пространство в совершенстве. Густые тени кабинета были его плащом, а мягкое освещение скрадывало выражение лица. Икари Гендо мог позволить себе улыбнуться, не привлекая к этому внимания посетителя. Он двигался, выбирая то свет, то тень, то свет, то тень.

«Он учил меня пять лет, а мне понадобился наркотик, чтобы понять, что он и сам владеет искусством светотени».

— Хорошо. Прочитай.

Он развернул экран ко мне. Отчет, дозировки, типы препаратов — все это укладывалось в простую правду: Икари-куну сегодня начали добавлять антидепрессанты в пищу и воду. Сильные антидепрессанты.

Значит, я только подтвердила опасения директора и врачей.

Значит, все именно так плохо, как я решила.

Рада ли я этому? Нет, я этому не рада.

— Рей.

— Да, директор?

В раскрытой ладони лежали две неиспользованные ампулы. Я протянула руку навстречу хирургическому латексу. Директор Икари никогда не снимал свои перчатки, плодя сплетни и ужасные легенды среди лицеистов.

По крайней мере, я уверена, что эти легенды есть.

— Постарайся найти его за время действия второй дозы.

— Хорошо, Икари-сан.

— Ты уже понимаешь, что ищешь?

Да. Не волнение, а покой. Не прыжок навстречу, а мягкое отступление в тень. Я ищу Ангела с повадками очень плохого человека.

— Да.

— Хорошо. Ты нужна мне живой. Можешь идти.

«Пожалуйста, не умирай, Рей», — перевела я. Я закрывала двойную дверь в кабинет, узнав намного больше, чем надеялась. И, наверное, больше, чем хотела.

В приемной сидела Майя. Судя по ее лицу, она все понимала. В конце концов, это была не самая сложная логическая цепочка из очевидных причин и следствий, пустяк для службы безопасности. Понятно ведь, что на утро после моего неожиданного ночного дежурства одна из безликих уборщиц вошла в мой дом. Или не одна. Или они даже не стали маскироваться.

— Рей, на что ты надеялась? — спросила Майя.

«На то, что найду его до утра. На то, что всем уже все равно. Ни на что я не надеялась».

Ая безразлично смотрела в экран, за дверями еще кто-то ожидал, сквозь щель между тяжелыми шторами в приемную рвалось бешеное небо, и почти пустая Майя искала мой взгляд.

— Ты можешь идти.

— А… А ты? — глупо спросила она после паузы, заполненной изумленным вздохом безразличной, такой безразличной Аи.

Я не стала отвечать и пошла к дверям.

В коридоре пульсировал вечерний лицей: заканчивались дополнительные занятия и консультации, по углам и нишам шептались. Серый свет уже почти невидимого неба мешался с сумеречным светом ламп.

Ученики были ровные, закрытые, безнадежно человеческие.

«Это, блин, невозможно…»

«…И тут заходит Анджей! Я ему говорю…»

Слишком человеческие.

«Чш-ш-ш! Аянами-сенсей идет».

Внимательные. Умные.