До симеотонина это стоило бы мне умопомрачительной боли сразу после того, как я пройду сквозь дверь. Отдача будет, она всегда бывает, но иногда это очень сладко: знать, что у тебя рассрочка, что ты можешь чуточку больше, а выплата по кредиту — это где-то там, за дымкой пятидесяти с лишним часов.

Когда я снова смогла видеть, звуконепроницаемый дверной пакет уже оказался позади меня, а две кровати — передо мной. Комната, простая комната девушек: в меру постеров на стенах, расписание, мягкие игрушки над кроватями.

«Новая мода».

В комнате совершенно не было книг, но это ничего не значило, потому что стояли помаргивающие ноутбуки на столах, а под подушками мерцали планшеты. Может, там были игрушки, фото парней и музыка. Может. А может, там были гигабайты книг.

Казухе Аои из 2-D курьер привозил новые издания чуть ли не каждую неделю, а о том, что молчаливый Том из того же класса что-то читает, узнали только на квалификационном экзамене. В его эссе были отсылки к Фуко, Д? Эжени и Гадамеру.

«Много думаешь», — сказал я себе, склоняясь над Стефани.

Девушка спала на боку, и маленькая ушная раковина, такая розовая при свете дня и такая серая сейчас стала уродливым колодцем, потом — пропастью, потом — Стефани не стало.

Я всегда попадаю в чужую личность через рождение.

Это отвратительно. Унизительно. Я знаю в лицо акушеров всех людей, в которых я проникала. Это размытые лица, вытянутые, у них огромные глаза, как у пришельцев на снимках уфологов. Это свет и горячая влага. Это сознание, которое скомкано, в недрах которого еще бьется материнский крик, который тянется, тянется, будто пуповина, чужое липкое сознание не хочет отпускать…

С этой секунды я начинаю искать память. Среди символов и фигур чужой личности где-то есть она, нужная мне, а где в ней — нужный мне день.

«Сте-еф!»

Ищи, Рей, ищи.

Нити разворачиваются цветками, здесь есть все цвета, кроме одного.

«Сте-еф, бросай там свои тетрадки, иди сюда!»

И слава чему-то там.

«— Стеф, это пан Джонс. Он представляет концерн „Соул“.

Свет. Я вхожу в гостиную. Мы недавно поменяли окно, и все вокруг него заклеено газетами. „Война окончена. Мы потеряли Прагу“, — кричит главная страница.

— Здравствуйте, пане.

Пан улыбается. Солдаты стабилизационного батальона бундесвера у двери — и те ведут себя прилично.

— Здравствуйте, юная мисс…»

Точка отсчета. Я чувствую удовлетворение. Спасибо, пан Никто. Клочеки вряд ли запомнили ваше лицо, но Стефани хорошо помнит само событие. Миг, который перенес ее из чадящей Европы в мир дорогих вещей — ее вещей. Из мира «туалет во дворе» — в мир «удобства в блоке». Из замарашек с очевидной карьерой вокзальной проститутки…

В ад.

«Я люблю книги. Но мне тяжело здесь, даже не знаю, почему. Вчера от нас перевелся Акихито из соседнего класса. Я спросила куратора, почему он уехал и могу ли я тоже уехать, но она сказала, что не стоит думать о таком. Мисс Квентин сказала по секрету, что Акихито оказался не слишком способным, и экзаменаторы из концерна ошиблись, пригласив его в лицей.

Мам, я тоже не хочу быть способной».

Это письмо пересоберут, и к далекому предместью Градеца Кралёвого уйдет совсем другой смысл, облеченный в очень точно скопированный почерк Стефани Клочек.

«Я скучаю».

По рентгенам, когда ветер дает со стороны Праги? По стабилизационным карточкам на продовольствие? Я оглядывалась на дни Стеф Клочек и видела только одно.

Письма. Письма. Письма. Письма.

«Я читала, что у вас все хорошо, мама».

Нет. Ты читала не то, Стефани.

Память спокойной девочки кровоточила: перед уроком естествознания, после обеда, во время занятий физкультуры. Боже, нескончаемые месячные памяти. Письма из дома приходили регулярно, они были правильными, над ними работали лучшие психологи. Психологи честно отрабатывали свой хлеб, отогревая застывшую в крови девочку. Они честно старались. Очень.

«— Стеф, ты прекратишь плакать во сне?

— Прости, я больше не буду.

— По-моему, тебе стоит сходить к психологу.

Она может написать это плакате и поднимать его над головой. Как на чертовой голодной демонстрации.

— Я хочу домой, Слава. Просто домой.

— Стеф, не тупи.

Ей сегодня привезли новую электронную книгу — пятая часть стипендии, которую больше не на что тратить. Она всем довольна. Слава. Если бы не ее жизнелюбие, мне бы здесь не выжить.

— Стеф, ты уже готова на завтра?

— Что?.. А, нет…

— Ну и дура. Я обещала парням из 1304, что мы к ним зайдем. Одна я не пойду!..»

Поддельные письма, поддельная радость, поддельная жизнь лицеистки.

То, что память пропускала, — это были коридоры лицея, старые стрельчатые окна в никуда. Я брела по ним — я, Стефани Клочек, и отовсюду сочилась медленная густая кровь. Кажется, венозная.

Передо мной из мглы сгущался коридор, поблескивал из-за очков взгляд Мари, а мне хотелось под душ.

Головная боль мстительно молчала. Боль была непозволительной роскошью.

Я безнаказанно искупалась в чужой тоске, безнаказанно прошлась чужими коридорами. Я читала поддельные письма, искренне им радовалась. Потом снова была комната — и еще одни коридоры еще одного здания. Я целовалась в туалете. По-моему, в первый раз в жизни, и это было так отвратительно: скользкий чужой язык, щекотное тепло от объятий, разочарование, когда ожидание наслаждения расплющилось между моими и его губами.

Как же мне плохо. Мне — Славе, Стеф. Рей.

— Рей? Ты в порядке?

Я — Рей, Рей Аянами. Я — это я, и никто больше.

Кивок. Кивок легкой и приятно пустой головы.

Илластриэс всплеснула руками, да так и оставила ладони сложенными перед грудью. Даже облизнулась, кажется.

— Ну что там, Рей?

— Пусто. Девочки просто устали.

— Никакой голубизны?

Она разочарована. Заинтригована, возбуждена и разочарована.

Это краткое описание обычного настроения Мари Илластриэс.

«Молодые люди, ваша контрольная меня разочаровала. Особо я хотела бы отметить работу Дингане. Это восхитительное употребление инфинитива to be везде, где только можно…»

«Хи-хик, просто чудненькое disappointment, Майя. Она отпрашивалась с урока под предлогом ну-у, ЭТИХ дней, и тут вдруг я вижу ее на физкультуре!»

Я не увлекаюсь. Просто слегка расслабилась.

— А без тебя было страшно, — сказала Мари, когда я кивком предложила ей идти дальше. — Все казалось, что я вот-вот очнусь в коме. Это было бы так, так!.. Dramatic!

Она понизила голос до шепота. Это звучало так фальшиво, и, темнее менее, было абсолютной искренней правдой. Мари действительно так думала.

Я снова кивнула. Большего, полагаю, не требовалось.

— Я даже удивилась, когда ты пошла. Тебе не опасно вот так запросто проводить по две персонаинтрузии?

Опасно? Пока нет. Вот неприятно — да. Я уже почти забыла, каково это, я так привыкла к раскрытым микрокосмам Ангелов, что люди… В людях мне тесно и гадко, как в старой кладовке, над которой прорвало канализацию.

— Почему ты так спешно вернулась? Я справилась, и вот, май диэ, ты представляешь?..

— Представляю. Меня никто не отряжал на дежурство.

Приглушенные шаги. Прибитый тенью коридор — и пятно света впереди.

— Так почему же? Рей, ты можешь мне довериться, я знаю, что все не просто так!..

У нее горячая рука. И эта рука на моем плече, дыхание — на моей щеке. Оказывается, меня слегка морозит. А она пила капуччино после ужина.

— Это опасный Ангел, и он должен быть найден.

Мари отодвинулась и фыркнула:

— Ты очень недоверчивая, но все равно ты мне нравишься!

Ей так нравится работать на камеру — пускай это всего лишь камеры СБ. Порой мне кажется, Мари попала в свою мечту: вечное реалити-шоу с гарантированной аудиторией и стабильным рейтингом.

Низким, зато стабильным.

— Сюда.

За углом был заблокированный выход на внешнюю незадымляемую лестницу, и здесь курили. Всегда, невзирая на запреты и дымовую сигнализацию. Вот и сейчас на детекторе оказался натянут презерватив.