Доктор, которого Джинджер на прошлой неделе посетила дважды, ждал ее в одиннадцать тридцать. К нему надо было являться в понедельник, среду и пятницу – столько недель, сколько понадобится для выявления причины приступов. В самые тяжелые минуты Джинджер проникалась уверенностью, что она и через тридцать лет будет лежать на кушетке в кабинете Гудхаузена.

Рита хотела сделать кое-какие покупки, пока Джинджер будет с доктором. На ланч они пойдут в какой-нибудь изысканный ресторан, где сама обстановка подчеркивала бы достоинства Риты Ханнаби, а Джинджер снова почувствовала бы себя школьницей, пытающейся казаться взрослой.

– Вы подумали о том, что я предлагала в прошлую пятницу? – спросила Рита, ведя машину. – Поработать от имени «Женщин-волонтеров» в больнице.

– Вряд ли у меня получится. Я буду чувствовать себя неловко.

– Это важная работа.

Рита умело свернула в соседний ряд, где было свободное место, перед ними плелся фургон газеты «Бостон глоуб».

– Конечно важная. Я знаю, сколько денег вы собрали для больницы, сколько нового оборудования купили… но я думаю, что пока должна держаться подальше от Мемориального госпиталя. Мне будет тяжело – всё вокруг будет напоминать, что я не гожусь для работы, к которой готовилась столько лет.

– Понимаю, дорогая. Забудьте об этом. Но есть еще Симфонический комитет, Женская лига по уходу за пожилыми, Комитет защиты детей. И везде нужна помощь.

Рита без устали занималась благотворительностью, председательствовала или служила в различных комитетах. Она не только организовывала благотворительные общества, но и не боялась испачкать руки повседневной работой.

– Так как? – продолжила она. – Уверена, вам будет особенно приятно поработать с детьми.

– Рита, а если приступ случится, когда вокруг меня будут дети? Они испугаются, и я…

– О, чушь собачья, – сказала Рита. – Я вывожу вас из дому вот уже две недели, и каждый раз вы прибегаете к одному и тому же предлогу, не желая покидать свою комнату. «Ах, Рита! – говорите вы. – У меня случится один из этих ужасных приступов, я поставлю вас в неловкое положение». Но никаких приступов с вами не случалось. А если и случится, меня это не смутит. Я не из тех, кого легко смутить.

– Я никогда и не думала, что вы нежная фиалка. Но вы не видели меня в состоянии фуги. Вы не знаете, как я веду себя…

– Господи, вы говорите так, будто вы настоящий доктор Джекил и мистер Хайд – или мисс Хайд, – а я уверена, что это не так. Вы никого не избили до смерти тростью. Или избили, мисс Хайд?

Джинджер рассмеялась и отрицательно покачала головой:

– Вы просто удивительная, Рита.

– Отлично. Вы очень нам поможете.

Хотя Рита, вероятно, не рассматривала Джинджер как объект благотворительной деятельности, она подходила к ее выздоровлению и реабилитации как к новому вызову. Засучив рукава, она занялась выводом Джинджер из кризиса, и ничто на свете не могло ее остановить. Джинджер была тронута Ритиной теплотой и огорчена тем, что сама так нуждается в заботе.

Они остановились под светофором. Перед ними стояли еще две машины. Повсюду были легковушки, пикапы, автобусы, такси, фургоны доставки. В «мерседес» проникала, хотя и в приглушенном виде, городская какофония, и, когда Джинджер посмотрела в окно, услышав особенно громкий рев двигателя, она увидела большой мотоцикл. В этот момент мотоциклист повернулся в ее сторону, но лица его не было видно: тонированное забрало шлема доходило до самого подбородка.

Впервые за десять дней Джинджер окутал туман беспамятства. На этот раз все случилось гораздо быстрее, чем при виде черных перчаток, офтальмоскопа или сливного отверстия. Она смотрела в пустой блестящий визор, сердце ее замерло, дыхание перехватило, и она мгновенно была сметена огромной волной ужаса. Джинджер исчезла.

Сначала Джинджер услышала гудение вокруг себя. Гудение легковушек, гудение автобусов, грузовиков. Некоторые гудки напоминали визг животных, другие звучали низко и зловеще. Вой, уханье, лай, визг, бибиканье, блеяние.

Джинджер открыла глаза. Взгляд понемногу сфокусировался. Она по-прежнему находилась в машине. Перекресток по-прежнему был впереди. Но прошло несколько минут: стоявшие перед ними машины исчезли. Двигатель работал, но рычаг перевели в нейтральное положение, «мерседес» переместился футов на десять к пешеходной дорожке и занял часть соседней полосы, что и вызвало гневное гудение: другие водители пытались их объехать.

Джинджер услышала собственное хныканье.

Перегнувшись через консоль, которая разделяла места водителя и пассажира, Рита Ханнаби крепко прижимала к сиденью запястья Джинджер:

– Джинджер? Вы здесь? Как вы? Джинджер?

Кровь. Это было следующим, что осознала Джинджер, – после оглушительного гудения и голоса Риты. Красные пятна на лаймовой юбке. Темное пятно на рукаве жакета. Ее руки, как и Ритины, окрасила кровь.

– Боже мой… – сказала Джинджер.

– Джинджер, вы со мной? Вы вернулись? Джинджер? Ответьте мне.

Один из наманикюренных ногтей Риты был обломан, торчало только неровное основание, а обе руки, похоже, были раздроблены. Царапины на пальцах, тыльной стороне ладоней и ладонях кровоточили, и, судя по всему, то была кровь Риты, а не Джинджер. Манжеты на рукавах Ритиного костюма покраснели от крови.

Клаксоны продолжали гудеть.

Джинджер подняла голову и увидела, что идеальная прическа Риты превратилась черт знает во что. На левой щеке виднелась царапина длиной в два дюйма, на подбородок стекала кровь, смешанная с косметикой.

– Вы вернулись. – Рита с явным облегчением отпустила руки Джинджер.

– Что я сделала?

– Только царапины, – сказала Рита. – Ничего страшного. У вас случился приступ паники, вы пытались убежать. Нельзя было вас отпускать. Вы могли угодить под машину.

Проезжающий мимо водитель, огибая «мерседес», сердито прокричал что-то неразборчивое.

– Я расцарапала вас, – сказала Джинджер. Ей стало дурно при мысли о совершенном ею насилии.

Другие водители гудели, их терпение лопалось, но Рита не обращала на них внимания. Она снова взяла Джинджер за руки, но теперь уже не удерживала ее, а утешала, успокаивала:

– Все в порядке, дорогая. Все прошло. Немного йода, и на мне не останется никаких следов.

Мотоциклист. Темное забрало.

Джинджер посмотрела в окно. Мотоциклист исчез.

Он ведь не представлял для нее угрозы – незнакомый человек, проезжавший мимо.

Черные перчатки, офтальмоскоп, сливное отверстие, а теперь еще темное забрало мотоциклетного шлема. Почему именно эти вещи выбивали ее из колеи? Что у них было общего – если было?

Слезы потекли по ее лицу.

– Простите меня, – сказала Джинджер.

– Не надо извиняться. А теперь дадим им проехать.

Рита вытащила из бардачка салфетки, чтобы не запачкать окровавленными руками руль и рычаг переключателя.

Ощущая влагу на своих руках – кровь Риты, – Джинджер откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза, пытаясь сдержать слезы. Но не сумела.

Четыре психотических эпизода за пять недель.

Она больше не могла беззаботно проживать, один за другим, серые зимние дни, беззащитная, покорно принимающая этот ужасный поворот судьбы, не могла просто ждать следующей атаки или приговора психиатра, который объяснит, что с ней не так.

Был понедельник, 16 декабря, и Джинджер неожиданно приняла решение: сделать что-нибудь, прежде чем фуга случится в пятый раз. Она даже представить себе не могла, что́ нужно делать, но не сомневалась: все прояснится, если заставить мозг работать и перестать себя жалеть. Сегодня она достигла дна. Нельзя вообразить большего унижения, страха и отчаяния. У нее не осталось другого пути – только наверх. Она выкарабкается обратно на поверхность, будь она проклята, если не выкарабкается наверх, к свету, прочь из той тьмы, в которую упала.

В восемь утра, во вторник, 24 декабря, Доминик Корвейсис встал с постели и проделал утренние процедуры, пребывая как бы в тумане, – сказывалось вчерашнее злоупотребление валиумом и флуразепамом.