– А зачем же Рашпиль вернулся?
– Вот я и думаю: зачем?
– А может быть, – сказал Вася, – они в доме позабыли что-нибудь?
– Ну молодец, – сказал Болдырев. – Конечно, они оставили что-то важное. Скорей всего деньги.
Болдырев прошёлся по комнате, внимательно посмотрел на план города Карманова, висящий над столом.
– Но Курочкин – это гусь. С пушкой ходит. Это важный преступник. У него дела покрупнее, чем твои поросята. Кстати, ты уверен, что слышал его голос?
– Ещё бы! Я этого Курочкина теперь за километр узнаю и по голосу, и не по голосу.
– А в темноте узнаешь?
– Я его с закрытыми глазами узнаю. Только понюхаю и сразу скажу: вот он, Курочкин.
– Ай да парень! – насмешливо сказал Болдырев. – Всем хорош, только водопроводчиком объявился. Ну ладно, сегодня вечером будешь нюхать.
Глава десятая
Засада
День-то почти что уж кончился.
Незаметно подплыли сумерки, за ними подвалил вечер. В домиках за деревьями загорелись настольные лампы – ночь наступила.
Ещё в сумерках Болдырев с Васей снова пришли к дому Рашпиля. Осторожно приоткрыв калитку, капитан вошёл в сад. Вася за ним. У поленницы дров капитан остановился и сказал негромко:
– Докладывайте.
– Всё в порядке, – неожиданно ответили дрова глухим еловым голосом, – пташка в клетке. Нет ли чего-нибудь пожевать?
– Подкрепляйтесь, – сказал капитан и сунул в поленницу бутерброд, завёрнутый в газету.
Дрова тихонько заворчали, шелестя газетой.
– Стань у сарая, – сказал Болдырев Васе, – и гляди в оба. Только не вздумай чего-нибудь делать. Стой, смотри и молчи.
– А если меня будут резать?
– Тогда кричи, – сказал Болдырев и растворился где-то за кустами смородины, за пчелиными ульями.
Вася стоял, прислонившись спиной к сараю. Справа от него была поленница дров, слева – смородина и помойка, прямо перед Васей – яблони и ульи, а за ними – дом.
В темноте Рашпиль выходил несколько раз на крыльцо, кашлял, ругался, законопачивал дырку от пули, наверно, бутылочной пробкой.
Где Болдырев, Вася не знал. Видно, пристроился поудобней, чтоб в окно глядеть.
В окно-то глядеть, конечно, интересней. А тут стоишь спиной к сараю и только дрова видишь, а смородину и помойку уже и не видно. Так, что-то сереет, что-то чернеет, а что это – не разберёшь.
«Надо было домой ехать, – думал Вася, – мама Евлампьевна совсем, наверно, извелась. Сидит на завалинке и плачет». Да и как не плакать: Вася-то у ней один. Может, убили Васю! Прижали в тёмном углу, сняли пиджак, часы «Полёт»…
Вспомнив маму, Вася совсем загрустил и бессмысленно смотрел теперь на поленницу дров, уже не различая, где берёзовые дрова, а где сосновые. Нет, конечно, берёзовые дрова были пока видны, но слабо, бледно, невыпукло. Кора-то белела, а вот чёрточки на ней растворились.
«Слились чёрточки, – думал Вася, – пропали во тьме. А я стою один, у сарая. Ну и жизнь!»
Спина Васина стала потихоньку замерзать – то ли сарай её холодил, то ли сама по себе.
Но скорей всего, виноват был сарай. Он совсем к ночи охладился.
Что-то зашуршало в сарае. Ясное дело – мышь. Пожрать пошла.
День спала в опилках, а ночью тронулась. Куда её несёт? Спала бы.
Шуршит и шуршит. А может быть, это не мышь? А что-нибудь покрупнее! Вроде человека!
С ножом!
Нет, не видно никого. Это всё фантазия, воображение, мышь. Это мышь шуршит, а Вася думает: человек.
Зачем человеку шуршать? Человек топает. Он не мышь. Он большой. Плечи – огромные, глаза – фонари, в кармане – нож. Сейчас подкрадётся, вытащит нож и…
Ночь совсем уж тёмная стала. Закрывай глаза, открывай – всё одно и то же: темнота.
А в темноте, конечно, кто-то крадётся.
Вот он дышит тяжело, со свистом!
Вася вынул руки из карманов и зачем-то присел. Он хотел крикнуть, но не успел.
Кто-то чёрный, приземистый кинулся на него, сопя и грубо дыша прямо в лицо.
Глава одиннадцатая
Страшноватая ночь
– Витя! – послышалось капитану.
«Какой Витя?» – подумал он.
Укрывшись за стволом яблони-папировки, Болдырев наблюдал за окнами и дверью дома. Он касался ухом шершавого ствола и слышал, как в яблоне что-то шевелится, вздрагивает, журчит.
– Витя! – снова послышалось Болдыреву.
«Какой такой Витя?» – подумал он, но вдруг понял, что слышит совсем другое слово. Это слово – «помогите» – долетало откуда-то из-за сарая.
Оттолкнувшись от папировки, Болдырев бросился туда.
Тут же послышался какой-то треск – это старшина развалил поленницу дров и кинулся к Васе на выручку.
И тут в свете карманного фонаря Болдырев увидел ужасную картину: какой-то растрёпанный человек катался по земле, обхватив руками что-то косматое и несуразное. В человеке Болдырев сразу признал Васю, а кого тот держит в руках, никак не мог разобрать.
– Что же это?! – сказал Болдырев.
– Всё в порядке, – донеслось с земли, – одного поймал!
При этих словах старшина Тараканов хлопнулся сверху на Васю и, гремя усами, вцепился в то, что держал Вася в руках.
Через секунду старшина поднял за шиворот какое-то существо, глаза которого в свете карманного фонаря блестели, как у сыча.
В репьях и в тине, кудлатый, растерзанный, в мощной руке Тараканова болтался Матрос. Шерсть у него стояла дыбом, ухо, которое прежде торчало, теперь повисло, как подрубленное, а то, что висело раньше, теперь же, наоборот, поднялось.
Тут в доме стекольщика вспыхнул свет, и на крыльце показался Рашпиль.
– Кто там? – крикнул он и, выхватив из-под крыльца какую-то корявую дубину, стал спускаться в сад. – Кто тут? – орал он. – Убью!
Глава двенадцатая
Собачья жизнь
Размахивая дубиной, Рашпиль обошёл весь двор. Потом вернулся на крыльцо и снова угрожающе сказал в темноту:
– Убью!
Он потоптался на крыльце, хлопнул изо всех сил дверью, ушёл в дом.
Скоро свет в окне погас. На улице слышно было, как ухнул Рашпиль на кровать – заныли железные пружины.
В стороне от дома, под соснами, виднелись какие-то тени.
Две-то тени стояли спокойно, а третья, усатая тень, всё время шевелилась, она прижимала к груди что-то лохматое и брыкающееся. Это старшина Тараканов держал на руках Матроса и напоминал сейчас старинного богатыря, который побеждает некрупного дракона.
Печально выглядывал этот дракон из милицейского кулака. Ему хотелось ужасно укусить старшину, но руки того были в специальных непрокусываемых перчатках.
Да, день сегодняшний оказался для Матроса днём сплошных разочарований. Просидев до вечера в крапиве, Матрос отправился на поиски Васи, с трудом разыскал его у сарая, а Вася дал ему по морде и стал душить. Не это ли называется собачья жизнь?
– Отпустите пса, – тихо сказал Болдырев.
Старшина разжал перчатку, и Матрос бухнулся на землю, прижался к Васиной ноге. За день он что-то совсем исхудал – шкура болталась на нём, как шинель с чужого плеча. Вася погладил его.
– Собака – друг человека, – насмешливо сказал Болдырев. – И этот человек вместе со своей собакой может отправляться домой. Мне такие водопроводчики не нужны.
Болдырев повернулся к Васе спиной и шагнул в сторону, старшина – за ним.
Мгновение – и они скрылись бы в темноте, но случилось неожиданное.
Матрос ринулся вдогонку и вцепился в галифе старшины. Галифе тревожно затрещали.
– Чего!!! – шёпотом крикнул старшина. – Обмундирование рвать!!!
Он махнул ногой – хорошо начищенный сапог, как сабля, сверкнул в темноте.
– Назад, Матрос! Ко мне!
Матрос выплюнул галифе, отскочил в сторону.
– Тихо! – сказал Болдырев и шепнул что-то на ухо старшине.
Тот козырнул: есть!
– Пойдём, – сказал Болдырев Васе. – Я тебя провожу.
– Собаку с человеком спутать трудновато, – говорил Болдырев, пока они шли по кармановским тёмным улицам, – видно, ты здорово перепугался. Ну ничего, многие люди боятся темноты. А ты парень сообразительный, только, пожалуй, трусоват. Ладно. Домой тебе ехать поздно. Пойдём в милицию, там переночуешь.
