Кракен помахал небу шляпой, нахлобучил ее на лоб и пустился в путь. Он быстро миновал Вестминстерский причал и здание Парламента, взобрался на козлы поджидавшего в сторонке конного экипажа и еще раз бросил взгляд через плечо на восходящую комету. Затем взял в руки вожжи, слегка натянул их, а потом наклонился и нежно похлопал лошадь по крупу. «Успех, — думал он, легким галопом направляясь в сторону Чингфорда, — понятие весьма и весьма относительное».

Когда пакгауз, расположенный за гостиницей Перкинса, а точнее — в самом конце аллеи между Кингсвэй и Ньютон-стрит, взлетел на воздух (дело было в декабре, и свинцовое небо висело над самой головой), я как раз спускался с Холборнского холма, имея при себе жестянку с печеньем и фунт бразильского кофе. В клубах дыма в воздух взмыли деревянные обломки и щепки, а с ними — перекрученный, разодранный взрывом чуть не надвое лист железа; взмыв в воздух, они осенней листвой осыпались на головы полудюжины прохожих.

Я, слава богу, оказался достаточно далеко от места взрыва, но взрывная волна закинула меня в канаву и заодно выбила из рук поклажу. Я обнаружил, что сижу на пятой точке и смотрю, как из клубов пыли, шатаясь и оставляя на брусчатке кровавые следы, выходит какой-то человек. Пройдя несколько ярдов, он рухнул на землю.

Я вскочил на ноги и бросился к пострадавшему, думая чем-то помочь (хотя, по правде говоря, с трудом соображал), однако тут грохнул второй взрыв — и меня отбросило в витрину пекарни. Я с размаху врезался в нее локтями, проломив раму и превратив стекло в гору осколков, и рухнул на полки со свежей выпечкой; сверху меня накрыло целой лавиной булочек и батонов.

На улице снова гулко загрохотало — к счастью, то был уже не взрыв, а последствия двух предыдущих: где-то обрушилась кровля и из дальнего конца проулка повалил густой черный дым; ввысь взметнулись языки пламени, вызывая в воображении сцены погромов времен бунта лорда Гордона[10]. С изрядным трудом я выбрался из-под хлеба и осколков стекол, но довольно быстро пришел в себя. Вместе с хозяином пекарни мы оттащили окровавленного незнакомца в место, показавшееся нам безопасным — там как раз высыпался кофе из моей жестянки. Несчастный уже испустил дух, это мы сразу поняли, но бросить его тело на корм огню сочли бесчеловечным.

Из-за густого дыма я сперва ничего не мог толком рассмотреть. Оказывается, на воздух взлетела бумажная мануфактура, размещенная в складах — обычное дело по нашим временам, если б не детали, из-за которых взрыв не выглядел таким уж рядовым: для начала, поблизости оказался мистер Теофил Годелл. Может, пока вам это ни о чем не говорит, а может, говорит о многом. А потом эта бумажная мануфактура была и не мануфактура вовсе. Она располагалась рядом с пустовавшими механическими мастерскими, которые находились в ведении Королевской академии наук, то есть это был своего рода закрытый (для широкой публики, я имею в виду) музей, где размещались различные технические аппараты и конструкции, созданные великим лордом Келвином и другими гениями-изобретателями — членами Академии.

Мое имя Джек Оулсби, и я вожу дружбу с профессором Лэнгдоном Сент-Ивом, возможно, величайшим ученым-исследователем Западного полушария, хотя его достижения по большей части остаются не воспетыми. Оскар Уайльд изрек недавно интересную вещь, что-то в таком духе: «Покажите мне настоящего героя, — сказал он, — и я напишу вам трагедию». Думаю, он вполне мог иметь в виду Сент-Ива. Бывает, я сгущаю краски, рассуждая о героизме, но у людей вроде моего старшего товарища его действительно в избытке, тут и захочешь — не приукрасишь. Возможно, вам уже доводилось читать о его похождениях? Если так, скажу больше: вся эта история, начавшаяся взрывом бумажной мануфактуры, в конечном итоге не покажется вам столь уж невероятной.

Что же до Теофила Годелла, то сей джентльмен владеет табачной лавкой «Богемский сигарный салон» на Руперт-стрит в Сохо, но это лишь одна из граней его широчайших талантов.

К счастью, вдоль Кингсвэй в сторону Темзы дул резкий порывистый ветер, который довольно быстро разогнал клубившиеся между домами облака удушливого дыма; тлеть продолжало только там, где прогремели взрывы. Возле места происшествия, конечно же, собралась изрядная толпа, но не все люди вели себя праздно, как это свойственно зевакам. Двое даже попытались добраться до очага пожара, полагая, что в ловушке под обломками могли оказаться потерявшие сознание люди, но владелец пекарни остановил их, — и весьма своевременно, как вскоре станет ясно, — напомнив, что сегодня воскресенье и бумажная мануфактура закрыта, как и все прочие заведения в округе, за исключением таверны Перкинса, а та вполне невредима. Ну и потом, он самолично выходил размяться всего за минуту до взрыва и может заверить собравшихся, что, не считая погибшего, в том конце проулка не было ни души, кроме высокого осанистого джентльмена в пальто и цилиндре.

Все как один мрачно посмотрели в конец аллеи, и все как один подумали об одном и том же — о человеке в пальто: если он действительно находился там в момент взрыва, то сейчас безусловно мертв — мертв, как гвоздь, вбитый в доску по самую шляпку. Те двое, что всего минуту назад рвались помочь пострадавшим, не скрывали радости от того, что их вовремя остановили: как раз в эту минуту с грохотом обрушился огромный кусок стены, мигом обратившийся в груду битых кирпичей и прочего мусора, и языки пламени жадно лизнули фасад кирпичного дома напротив пострадавшей бумажной мануфактуры.

Пекарь, словно бы опомнившись, хлопнул себя ладонью по лысому темечку и побежал к собственной лавке — не иначе, решил спасти сбережения, пока те тоже не вылетели в трубу. Однако жар пожарища отогнал его назад, и в моей памяти навсегда запечатлелся образ бедняги: шаркая ногами по рассыпанному кофе у тела погибшего, он заламывал руки, ожидая, что вот-вот займется пламенем и его лавка.

Но этого, впрочем, не случилось. Небеса, в милости своей, разразились такими трескучими раскатами грома, что мы уж решили: рухнула еще одна крыша. Дождь полил как из ведра, плотный и ровный. Пекарь упал на колени посреди мостовой и воздел молитвенно сложенные руки, а по лицу его потоками струилась дождевая вода. Надеюсь, в своей молитве он замолвил словечко и за погибшего, лежавшего в трех шагах позади, хотя вряд ли — уже в следующую секунду пекарь вскочил и указал рукой на фигуру человека в пальто и цилиндре, который неспешным шагом удалялся в сторону Темзы.

При ходьбе мужчина опирался на трость; в профиль был виден орлиный нос, а уверенная походка выдавала благородство не джентльмена даже, а особы королевских кровей. Общее впечатление портила лишь одежда: цилиндр и пальто носили следы долгой носки, а брюки были забрызганы уличной грязью.

Пекарь испустил вопль. Конечно же, именно этот тип расхаживал в конце проулка незадолго до взрыва! Вслед ему тут же устремились два констебля, настигшие незнакомца прежде, чем тот успел бы скрыться, если имел такие планы. Однако джентльмен в пальто вовсе не собирался пускаться наутек, ведь это был мистер Годелл собственной персоной, — о чем, вне сомнений, вы уже догадались.

В первую минуту мне пришла в голову мысль вступиться за старшего товарища и объяснить бравым блюстителям порядка, что они схватили не того. Я, однако, не решился на этот шаг, припомнив последствия прежнего своего неразумного поступка, когда стремительно бросился к «всепожирающему слону», как красочно газетчики на свой особый и довольно глупый лад окрестили пожар, и в итоге обзавелся хромотой. Меня просто арестовали бы заодно с Годеллом, как сообщника: что значит мое слово для полицейского? К тому же — я ничуть не сомневался — минуты через две констебли, сообразив, с кем имеют дело, принесут мистеру Годеллу свои извинения.