— Я отвечу на все ваши вопросы, но позже. Сперва спросите у Гипноса, моя тёмная воительница! — кивнув головой на прощание, он отстраняется и шепчет одними губами так, чтобы я разобрала каждое слово: — И да, я хочу тебя себе.

От неожиданности приоткрываю рот, но тут же поджимаю губы. Пирс тоже хочет «своего Цербера». Неужели мы с Мёрфи такой редкий вид, что божества готовы драться за своего ручного пса? Пирс уходит, оставляя меня с очередным вопросом. Я смотрю на цветок, не понимая, что он имел в виду.

***

Ближе к рассвету, когда посетители «Underworld» практически разошлись, ко мне подходит Калли, усаживаясь за стоящий около меня столик. Её тонкие пальчики, усердно растирающие виски, немного покрасневшие глаза и искусанная нижняя губа говорят об усталости и напряжённой умственной деятельности. Ведь она вкалывала как проклятая над бумагами Ньюмана. Мысль о том, что эта красавица не интересует Эдриана, дарит какую-то лёгкую, приободряющую радость, от которой моя усталость моментально улетучивается.

— Выпьешь? — без ехидства, даже с сочувствием спрашиваю заработавшуюся нимфу и прошу официанта подать ей виски.

Она смешно морщит нос, нюхая янтарную жидкость, делает небольшой глоток и снова морщится.

— Лучше умереть, — хныкает Калли и прикрывает тонкими пальчиками глаза, — какая же я идиотка, — отчаянно бормочет девушка, залпом допивает содержимое стакана и жадно вдыхает воздух, обмахивая себя рукой.

— Да ладно! — вот теперь не могу сдержать насмешки над незадачливой девушкой, всего день, проведённый за документами, а она уже жалуется. Да уж, это тебе не бабочек гонять по лугу. Но когда она поднимает на меня красные, полные отчаяния глаза, мне становится не по себе.

— Кора просчиталась, — надломленно произносит девушка, и я замечаю, как пара слезинок скатываются по её раскрасневшимся от алкоголя щекам, — мне конец! — шепчет она в каком-то сдерживаемом крике отчаяния.

— От работы ещё никто не умирал, Калли! — ободряюще сжимаю её плечо, осознавая, что, возможно, девушка всего лишь пешка в руках Коры. Искренний взгляд нимфы пробуждает во мне жалость и сострадание, но ведь она сама выбрала себе «хозяйку», — тебе пора домой!

— Ты сама не понимаешь, в какое дерьмо ты попала! — она смахивает мою руку и отвечает мне таким же сочувствующим взглядом. — Проклятый хозяин — это худшее, что может случиться с такими, как мы, Андреа. Хотя нет, — она, пошатываясь, поднимается из-за стола и упирается на него ладонями, — верность — вот наше проклятие!

Её слова вызывают бурю эмоций и плохо сдерживаемый бунт. Гордость, как поднятое знамя, заставляет вперить в Калли строгий взгляд. Разве это можно назвать верностью, если она тяготит тебя и доводит до отчаяния? А может тебя заедает чувство вины или невыполненного долга? Но синие глаза продолжают утопать в тихих, пьяных слезах безысходности.

— Твоё проклятие — это Кора! — отвечаю немного резко, на что она, будто очнувшись, смотрит на меня отстранённо и холодно, а потом встаёт и уходит, словно не было только что этого откровения.

***

Спускаюсь на цокольный этаж — в мир со множеством загадочных, закрытых дверей. Безусловно, мне безумно интересно, что скрывает каждая из них, но врождённая рассудительность и инстинкт самосохранения не позволяет сунуть нос в места, которые заперли сами же олимпийские божества. Кто знает, что или кого прячут за ними? Как говорил Остап Бендер «Ну вас к чёрту! Пропадайте здесь с вашим стулом! А мне моя жизнь дорога как память!» И брат Эдриана тому подтверждение, одна жизнь бывает не только у смертных, но и у богов. Но всё же, ступая на тёмно-бурый мраморный пол, я испытываю облегчение. Здесь нет ни Коры, ни Калли, ни Пирса, ни других посторонних, ненужных мне людей. Только я, Эдриан и, возможно, «братишка» Мёрфи. На лице появляется умиротворённая улыбка, в душе покой, в теле расслабленность. Понимаю, что хотела бы остаться ночевать здесь, в клубе, а не ехать к Ньюманам, где приходится избегать жену хозяйки дома.

Проходя мимо закрытой двери, я снова задаюсь вопросом: «А что спрятано за ними и раскроет ли Эдриан хоть одну эту тайну?» Ноги сами останавливают меня напротив очередной двери. С любопытством я разглядываю необычный рисунок на древесине, он как редкое произведение искусства, к которому нельзя прикасаться. Тёмная, резная поверхность с крапинками полированного, желтого камня, так похожего на янтарь, пожалуй, она не отличается от других дверей в здешнем подвале, но именно к этой меня тянет, словно магнитом.

Вскоре у меня возникают странные ощущения, будто тоненькие, невидимые иголочки, вызывая мурашки, касаются моей оголённой шеи и медленным движением ползут вниз по лопаткам, нежно касаются поясницы, вызывая двусмысленные образы в голове. Когда я понимаю, что это не просто мурашки, а чей-то изучающий взгляд на мне, то поворачиваю голову, замечая стоящего неподалёку Эдриана. Его пронзительный взгляд, словно жёсткая, горячая ладонь, уверенно скользит по изгибам моего тела. Я ощущаю, как каждый дюйм моей кожи стыдливо вспыхивает жаром желания. Эдриан медленно и бесшумно движется мне навстречу, а я сгораю всё сильнее внутри под его пристальным взглядом. Новая волна дразнящих мурашек заставляет облизнуть пересохшие губы, задержать сбившееся и без того дыхание. Он подходит так близко, что его древесно-пепельный запах обволакивает меня всецело, заставляя отключиться мозг. Мысли путаются в голове, как паутина, я чувствую лишь тепло, исходящее от тела Эдриана, и нервно сглатываю, когда он подходит сзади, касается своим дыханием моей макушки, приобнимает горячей ладонью за талию.

— Хочешь открыть её?

— Да. Но лучше заранее узнать, что за ней, если есть такая возможность. Исключительно в крайнем случае уже рисковать или лезть наобум, — поворачиваюсь к нему и утопаю с головой в серой дымке глаз, за которыми скрывается не меньше тайн, чем за этими дверями. Вот только его мне хочется исследовать самой, не требуя на то дозволения, не боясь последствий.

Я вижу, как мои слова отзываются в глазах Эдриана восхищением. Он улыбается и отвечает мне:

— Некоторые двери, — он обводит рукой пространство вокруг нас, — это переходы в залы, тоннели, судилища и чистилища Подземного царства, — Эдриан небрежно указывает пальцем в правую строну дальних коридоров, — другие — во владения наших божественных родственников. А есть те, — он складывает руки в карманы, переводит предостерегающий, немного пугающий взгляд на меня, едва кривя губы в усмешке, — которые удерживают разных тварей и не пускают их ни в одно из царств.

— Тварей? — задумываюсь я, переводя этот вопрос в шутку: — Как та ведьма из легенды, которая прокляла олимпийских божеств?

В его гордых глазах появляется азарт, будто все ставки давно сделаны и он готов забрать главный приз. А я задумываюсь о том, в какую из дверей всё же рискнула бы войти и что хотела бы увидеть первым. И как он узнает, где кто находится и не боится перепутать, ведь они все одинаковые?

— Её дверь мы давно запечатали, — с каплей горечи в словах Эдриан усмехается. Я теперь осознаю, что ведьмы играют в жизни богов не последнюю роль, — на её страже находится Мёрфи. Именно он и помог Аиде избавится от ведьмы, когда она прокляла нас с братом в детстве.

— Что? В детстве? — недоумеваю я: — За что можно проклясть детей?

— За грехи родителей, — беззлобно отвечает он, будто уже давно смирился с этой мыслью, — чтобы причинить боль Аиде, — он замолкает, обдумывая, что ещё стоит мне рассказать о своей семье. — Было решено запечатать её дверь, и Мёрфи это сделал.

— Но ведь при желании всегда можно воспользоваться другими дверями, не обязательно для того, чтобы куда-то попасть, нужны ваши? Такое место, как здесь, не единственное в своём роде, не так ли? Нужно всегда быть на чеку, готовым ко встрече с недоброжелателем! — меня одолевает тревожное омерзение к ведьме, что выплеснула свою жёлчь на невинных детей. — Думать наперёд, иметь недюжинный ум и смекалку, чтобы противник не узнал твоей силы и истинных возможностей.