Рей не оставила себе путей к отступлению и даже не стала смущенно топтаться за дверью, решительно ворвавшись внутрь. Монстр ждал ее и сразу же рванулся к ней на встречу. Конечно, он не выглядел пауком, расставившим сети для глупой мухи, обманчиво прикидываясь жертвой. Он был… слишком безоружным. Без своей маски, плаща и черного мундира; без изогнутого меча за спиной.

- Рей… - обронил он, нервно хватая Рей за плечи и вглядываясь ей в лицо, - что случилось?

Она сделала глубокий вдох, готовясь к одному из самых отчаянных смертельных сальто в своей жизни. Но наспех подготовленная речь, куда более близкая к импровизации, комом застряла у нее в горле. Она вдруг осознала неоспоримо горькую истину – любая ложь, которую она попытается сказать, будет звучать горяченным бредом сумасшедшей. И помочь ей не могли даже бесконечные романы мадам Демерон со всеми этими страдающими красавицами, бросающимися своим таким же страдающим возлюбленным на грудь в слезах и бескомпромиссных порывах чувств. И все их чертовы дрожащие чресла, разлетающиеся от страсти пуговицы и кружева тоже.

В какой-то момент они просто перестали существовать. Остались только темные, горящие как угли, глаза Монстра, его напряженные черты и упавшие на лоб спутанные вьющиеся волосы. Жилы на шее, морщинка между бровей, сильные крепкие пальцы на ее плечах, вдруг оказавшихся такими хрупкими, как птичьи косточки.

Рей преодолела разделяющий их шаг. Она забыла зачем пришла сюда. И почему только у хладнокровного убийцы и фанатика такие мягкие губы? Так должно быть? Она не знала, потому что прежде никогда не целовала никого и не целовала так. Однажды в Париже, когда они только приехали, Финн выпил много шнапса и попробовал поцеловать ее, но этот момент стерся, растаял, вместе со всеми прежними смыслами и ощущениями. Рей помнила только лишь, что они долго неловко смеялись, а потом больше никогда не возвращались к этому моменту. Если бы тогда произошло что-то значимое, она бы не забыла бы об этом так легко.

Вихрь мыслей в голове сменился блаженной пустотой и она уже стаскивала с Кайло темно-серую рейховскую рубашку, казавшуюся в этом тусклом освещении совсем черной. Следом за ней отправилась ее арестантская форма, его брюки; они так увлеклись, что чуть не споткнулись о паутину одежды, образовавшуюся на полу, по пути к узкой и жесткой кровати, не разрывая при этом поцелуя, не переставая касаться друг друга. Кажется, она прежде ничего не знала о своем теле, оно казалось деревянным и мертвым, не способным к таким ощущениям. Созданным для чего-то другого, более простого и понятного. Но на деле оказалось живым, отзывающимся на прикосновения, жаждущим их, изголодавшимся по ним.

Пальцы внутри снова были жесткими и грубыми и Рей пискнула от боли, ощутив каждую мозоль и порез, полученные Монстром во время его бесконечных тренировок. И все же этот опыт был таким прекрасным и неизведанным, что даже дискомфорт не мог заставить ее остановиться. Может быть так и должно быть? Она не знала, ведь сама не хотела слушать Кайдел и никогда не спрашивала Финна и Роуз о том, что на самом деле между ними происходит. И разве о таком спрашивают? И разве ей вообще нужно было о таком спрашивать? Она никогда не думала, что захочет узнать. Она не хотела знать. И не захочет помнить, когда все это закончится, а содержимое шприца будет выпущено до капли. Когда Гюрс падет и они будут оценивать жертвы, принесенные во имя великой цели.

Но Рей не приносила жертву. Она дарила самой себе прощальный подарок, прежде чем навсегда захлопнуть этот черный ящик в своей голове. Завтра Монстр будет холодным и мертвым и все, что было между ними навсегда будет спрятано за семью печатями, за всеми возможными замками и преградами, которые она сможет возвести. Сколько бы времени для этого не понадобилось, даже, если она до конца своих дней, тщетно, как Сизиф, будет строить эту стену. Глупо было бы оборвать все, не бросившись сначала в омут. Не ощутив жар его тела, пока он еще жив.

Кайло остановился и, тяжело дыша, попытался поймать ее взгляд, но Рей упрямо сжимала веки, прячась за ними, как моллюск в своей раковине. Это слишком. Его глаза – слишком.

- Ты уверена? – донесся до нее хриплый, сбивчивый шепот. Она хотела ответить, но нашла в себе силы лишь для того, чтобы слабо кивнуть. И ее веки не выдержали, глаза распахнулись сами собой от боли, когда она ощутила внутри уже не пальцы, остекленелый от слез взгляд уставился в потолок. Полосы света с улицы показались удивительно четкими, яркими, словно живыми. Рей прикусила губу до крови, пытаясь заглушить собственный полувздох-полустон, провожая уходящий дискомфорт.

- Я люблю тебя, - выдохнул Монстр, - ты лучшее, что случалось со мной.

Рей стало трудно дышать от душивших ее слез. Она думала, что плачет от боли, но ощущения давно перестали быть неприятными. Тугая наполненность внутри и скользкое трение влажной кожи о кожу не были похожи ни на что, происходившее с ней раньше. Она могла только ловить ртом обжигающе горячий воздух и его частое дыхание, уже давно смешавшееся с ее. Так и должно быть? Им положено слиться в одно существо?

Шприц в ботинке, погребенный под ворохом одежды. Кайдел, которая ждет ее сигнала.

Все закончилось слишком быстро, хотя Рей совершенно потеряла счет времени и с трудом могла судить о продолжительности происходящего. Она так и не успела достигнуть того самого пика, о котором неоднократно слышала и читала, и мало представляла себе, каким он должен быть. Романы мадам Демерон в этих вопросах были загадочны точно также, как и во всем, что касалось постельных сцен. Но в любом случае, большая часть этих изысков литературного труда заканчивалась чем-то счастливым и жизнеутверждающим, вроде долгой и счастливой жизни в старинном замке или роскошной свадьбы с белым платьем и выпущенными в воздух голубями. Рей не могла вспомнить ни один из них, в котором героиня должна была после всего жаркого, сладкого и кружащего голову, выбраться из обжигающих объятий, отыскать в темноте припасенное сильное седативное вещество и возглавить бунт среди заключенных.

Потому что ее жизнь не чертов роман.

Рей ждала. Монстр теперь уютно устроился рядом с ней, погребя ее в своих объятиях и зарывшись лицом в растрепанные волосы девушки. И когда только они успели стать такими длинными? Его пальцы выводили на ее плече какие-то одному ему известные символы. Кожа горела под этими прикосновениями и становилась холодной там, где оставалась без внимания.

Рей ждала. По ее представлениям люди должны погружаться в сон после подобного. На примере полученного опыта это казалось самым правдивым из всего, что до того она знала о сексе. Ее и саму охватила невероятная сонливость, но она изо всех сил удерживала себя в сознании. Хороша из нее будет помощница Кайдел, если она отключится здесь и пропустит весь бунт, разморенная томной сладостью произошедшего.

- Куда бы ты хотела уехать? – вернул ее в реальность охрипший голос Кайло.

- Куда угодно, - буркнула она и испугалась, что ее голос прозвучал слишком жестко и раздраженно. Она поспешила исправить ситуацию, уже мягче добавив, - я толком нигде не была, кроме Алжира, Парижа и Гюрса… и того замка, - опомнилась она.

- Когда закончится война, я покажу тебе мир, - пообещал Монстр, - и ты сможешь выбрать, где захочешь остаться.

Черт возьми, - сердито думала Рей, и почему бы тебе не уснуть в конце-концов? Зачем все эти бессмысленные разговоры? Даже если бы не то неприятное обстоятельство, что этой ночью, ей придется убить своего Монстра, она бы все равно никуда с ним не поехала. Даже если бы он не стоял на ее пути к свободе. Но, вероятно, люди после занятий любовью становятся чрезмерно сентиментальными. Она бы тоже могла себе это позволить, если бы не была шестеренкой в часовом механизме плана своей ближайшей подруги. Но не могла же Рей так ему и сказать? Прости, но у меня нет времени на бесполезные разговоры.

- Хорошо, - выдавила она и заерзала, стараясь устроиться поудобнее в его объятиях и пристроить голову на его все еще влажную и горячую грудь, - завтра… все решим завтра… я смертельно устала…