Словно включаясь в предложенную девушкой игру, Бен одним резким движением стряхнул со стола за своей спиной все находившиеся на нем предметы, не пожалев даже красивую настольную лампу от Тиффани и виолончельный смычок, а затем постелил на темное дерево свои пиджак и рубашку. Рей коснулась пальчиками его обнаженной груди, в очередной раз поражаясь потустороннему холоду кожи. Нет, он не был подобен вампиру или зомби из тех устаревших и умерших с прежней эпохой историй об оживших мертвецах. Под ледяной плотью билось вполне себе живое сердце и тонкие жилки на сильной шее пульсировали от циркуляции крови. Но… что-то в нем было мертвым. Неправильным. Неестественным. Словно каждое прикосновение к этому телу было равным прикосновением к смерти, ее вкусу, цвету и формальдегидному запаху сырой земли и давно увядших роз. На мгновение Рей показалось, что и она рядом становится такой же холодной, отдавая свое тепло, жертвуя своей жизненной энергией. Потому что живым не положено быть рядом с мертвыми. Потому что небытие засасывает как черная дыра. Пустота алчет сомкнуться и всхлопнуться в самой себе. Но рядом с ним она готова была нырнуть в эту Великое Ничто, потому что в данную минуту только это имело хоть какой-то смысл.

Пока обрывки этих мыслей прыгали у Рей в голове, словно выбравшиеся из своего омута черти, впрочем, ничуть не отравляя ей момент, мужчина подсадил служанку на стол и аккуратно уложил на нем, покрывая ее обнаженное тело короткими, легкими поцелуями.

Он опускался своими ласками все ниже по ее телу, неосознанно повторяя сценарии тех влажных, томных снов, что некогда посещали девушку в ее одинокой спальне под крышей. Она могла бы испугаться и остановить его, но сегодня решила быть готовой на все, запоздало вспомнив россказни других воспитанниц приюта Маз о том, что при добровольном соитии, которым, конечно, же совершенно не являлись церемонии, женщину полагалось как следует подготовить к… Ох. К тому самому. Вроде как некоторые, накрывшись одеялом с головой, даже занимались подобными вещами самостоятельно. Рей же была слишком большой скромницей, чтобы решиться притронуться к себе в этих запретных, греховных местах, и смелости ее хватало лишь на то, чтобы добиться разрядки, зажимая между ног одеяло. Ни с каким одеялом, конечно же, это в сравнение не шло, когда уже в реальности, а не во сне, слишком горячий для мертвеца рот командора накрыл мягкий узелок нервов над входом ее лоно. Прикосновения были легкими, почти мимолетными, что лишь усиливало жажду, разгоравшуюся в теле бедной служанки. Это не было больно или неприятно. Но этого было мало. И, как будто, прочитав ее мысли, мужчина опустился ниже, щекоча ставшие слишком чувствительными бедра растрепанными волосами, и плотно припав губами ко входу толкнулся внутрь языком. Рей не смогла сдержать взволнованного выдоха.

Они ведь могли пойти в спальню, что было бы намного удобнее данных предложенных обстоятельств – и ей бы в лопатки, даже через подложенную одежду, не впивалась бы жесткая поверхность стола, и ему не приходилось бы сгибаться в три погибели, чтобы устроиться между ее ног поудобнее, но с этой комнатой было связанно не самое приятное воспоминание для обоих. Кабинет, хоть и был местом их первого личного разговора, но вовсе не нес в себе какого-либо сентиментального смысла. Но Рей отчего-то чувствовала, что времени у них не так много для того, чтобы тратить его на выбор более подходящих декораций.

Это прощание – вдруг подумала она и по ее щеке скользнула первая слезинка. Вовсе не от непривычных ощущений, когда на смену языку пришли пальцы, снова гладкие и гибкие, словно некоторое время назад переломы на них не кровоточили прямо на струны виолончели.

- Ты готова?

В горле пересохло настолько, что протолкнуть через него хотя бы слово казалось равносильным тому, чтобы выблевать осколки битого стекла. Служанка лишь кивнула и позволила Бену сцеловать слезинки со своих щек. Он, скорее всего, беспокоился о том, что ей снова больно или она поддалась воспоминаниям об их прежней, не самой приятной близости. Пусть так. Пусть думает так. Все же лучше, чем портить прекрасный момент нарастающим внутри тревожным предчувствием.

В этот раз все было иначе. Рей оказалась готова принять его член и совершенно не испытала никакого дискомфорта, со стыдом понимая, что вероятно, причиной тому обильная, хлюпающая между ног влага. Она чувствовала себя безумно порочной, такой порочной, что вспоминать о своей репутации самой целомудренной воспитанницы тетки Маз было даже неловко. Скорее всего, его одежда, на которой она лежала, теперь безнадежно испорчена, но вряд ли для человека, носящего роль Командора такая мелочь действительно достойна внимания. Бен об этом вовсе не беспокоился, он все также бережно помог девушке подняться и крепко прижал ее к себе, зарываясь лицом в перепутавшиеся белоснежные пряди. Они снова целовались, жарко, влажно, совсем не так, как раньше, а потом он касался губами и руками ее везде, где мог дотянуться.

В самый резкий и острый момент наслаждения, Рей вдруг разрыдалась. Она громко и по-детски ревела в голос, размазывая по лицу слезы и сопли, и поражалась тому, что, вероятно, никогда в жизни еще не плакала так сильно. Бен успокаивал ее, нежно гладя по волосам и обнаженной спине, все еще удерживая в своих холодных объятиях ее сотрясающееся в судорогах истерики хрупкое тело. Когда девушка хоть немного успокоилась и почувствовала удивительные опустошение и легкость, они разлеглись прямо на полу, на разбросанной одежде, переплетясь конечностями и пальцами рук, как корни деревьев глубоко под землей. Где-то неподалеку от них валялась и случайно сваленная на пол в пылу страсти виолончель. Это соседство казалось Рей отчего-то одновременно и забавным и тоскливым – вот она и вот виолончель, два инструмента, на которых этот мужчина играл одинаково виртуозно. Два инструмента, музыка которых больше не была ему доступна. Потому что мертвецы не слышат музыки. И ее чудодейственная сила не способна вдохнуть в них прежнюю жизнь. Даже сила маленькой богини не способна.

- В этот раз было лучше? – попытался пошутить Бен, вероятно, первым, уставший от затянувшейся тишины, не комфортной и счастливой, как бывает после любви, а напротив, грустной и напряженной. Рей даже разозлилась на него, потому что от этой жалкой попытки обернуть в иронию всю их больную и безумную историю, она чуть снова не заревела в голос.

- Да, - выдавила она, сделала глубокий вдох и собрала все крупицы самообладания – богиня она или сентиментальная девчонка? – сойдет. Надеюсь, что в следующий раз ты лучше постараешься.

Она повернула голову, чтобы видеть слабую и грустную, словно лунный свет, улыбку мужчины рядом с собой. Наконец-то она могла получше рассмотреть его точеный профиль и усыпанное родинками лицо.

Его глаза говорили: «Следующего раза не будет».

Семь лет он готовился и выжидал, собирал информацию, налаживал связи и заключал выгодные союзы с теми, кто ненавидел Галаад больше всего на свете. С каждым днем, с каждой неделей, с каждым годом он все дальше удалялся от намеченной цели, остывая, словно погасшая звезда, отдающая последние остатки света и тепла, теряя смысл. Месть… для чего? Все его близкие мертвы. А жить только ради мести, ради того, чтобы все это разрушить? Мальчишка с виолончелью, которого Рей сегодня увидела за всеми этими масками таким не был.

Но теперь была она. Вопрос и ответ. Недостающая переменная в уравнении. Она, девушка, судьба которой напрямую зависела от правил и устоя жестокого режима, его безжалостной рукой обреченная на роль служанки – безвольной, беззащитной, не имеющей малейших человеческих прав. Сегодня она была защищена крышей дома командора Рена, но завтра могла получить назначение в другое место. Где к ее нежному, невинному телу будут прикасаться чужие, грубые и грязные руки.

Семь лет обрели смысл.

Настал тот самый день, чтобы совершить условия сделки и разрушить к чертовой матери это нездоровое государство, которое никогда не должно было существовать. Ради нее. Ради того, чтобы больше никто не смел прижимать ее руки к одеялу и насиловать, прикрываясь благими целями.