====== Часть 1 ======

— Мама...

— За следующей рекой, Ломион. Мы перейдем брод и отдохнем за рекой. Нас не найдут.

— Разве Келегорм нас ловит? Как дичь?

— Не бойся. Келегорм просто слишком хочет ругаться дальше и доказать, что прав. А я не хочу.

Они мчались весь день и всю ночь, лишь временами давая отдохнуть лошади. Белая Птица была умница, Ломион даже дремал порой в седле, обнимая мать.

— Завтра будет Дор Динен, и мы поднимемся в горы. За перевалами лежит Земля Сосен, Дортонион, там правят дяди Ангрод и Аэгнор. Келегорм не поедет туда, чтобы не ругаться уже с ними.

— Хочет же он ругаться с тобой!

— Он обещал Маэдросу, что с ними — не станет.

Земля снова неслась мимо, как в начале пути. Как в первый раз, когда покинули Нан-Эльмот.

*

...Отец нарек ему имя год назад, когда Ломион смог впервые поднять малый молот и встать к наковальне. Маэглин... Звучало как колокол, звонко и тревожно. Непривычно.

— Ты не спешил с ним, отец, — сказал он тогда.

— А ты не заслужил раньше, сын, — ответил тот холодно. И стал учить его ремеслу, да так, что к концу ночи Ломион валился с ног от усталости.

— Ты требуешь с него, словно со взрослого! — негодовала мать.

— Как со своего сына, со своей крови, — отвечал отец и уходил.

Ломион молча работал. Видел ссоры родителей все чаще. И приходил на рассвете к матери, чтобы лечь и уснуть под ее голос.

Под рассказы о прекрасном городе Гондолине и дяде Тургоне, который очень любит свою чудесную дочь Идриль Босоножку. Просто так любит, не за то, что она лучший мастер. О дяде Келегорме, с которым маме так славно было охотиться в лесах на Эред Вэтрин после примирения семьи, и раньше, за морем. И про деда Нолофинве, великого короля нолдор, правящего из славной крепости Барад Эйтель, видимой издалека над истоками великого Сириона.

Вот под такой рассказ отец однажды вошёл нежданным. И была новая ссора, тихая и оттого особенно страшная. И был запрет называться сыну Эола материнским именем на запретном языке, под угрозой — не позволить видеться с матерью.

Он даже не поверил сперва, как услышал.

Запретить видеть мать?

Как это возможно?

Как возможно так ее не любить, чтобы угрожать таким, думал Ломион, молча исполняя задания в кузне. Как можно не звать сына по имени, а теперь приказывать ему, будто слуге?

Слуги и прежде старались быть в этом доме тихими и незаметными, а теперь и вовсе превратились в тени, которые старались не поднимать глаза лишний раз...

Потом вдруг все утихло также внезапно, как началось. Исчез гнев на отцовском лице, смягчился его голос. Страх Ломиона отступил. Он старался все больше, чтобы заслужить его похвалу, но все равно вздохнул с облегчением, когда отец снова уехал к гномам.

*

...Мама собрала его на прогулку почти как обычно.

Почти. Больше дорожного хлеба в сумку и свёрнутый теплый плащ приторочила к седлу, словно в холода. Седлала Белую Птицу задумчиво и долго. Взяла полный колчан стрел.

— Куда ты хочешь ехать, мама? — спросил он, видя это все.

— На север, Ломион. На север, — слуга, оказавшийся рядом, вздрогнул и промолчал.

Для него это значило северную опушку Нан-Эльмота и ничто другое. Но запрещённое имя...

Его настоящее имя.

Он не слишком удивился, когда из-под деревьев Нан-Эльмота мать направила лошадь ещё дальше к северу. Они помчались по высокотравью, рассекая его с шелестом, и лишь слабые, низкорослые деревца временами мелькали вокруг. Серебряная стена леса отступала назад все быстрее, потому что Белая Птица мчалась так быстро, как никогда на его памяти не бегала.

В лесу было негде.

— К кому мы едем? — спросил он тогда.

— К моим братьям... полубратьям, напоминают порой они. Келегорму и Куруфину... Нет. Тьелкормо и Куруфинвэ.

— Почему сейчас?

— Потому что я впервые солгала, чтобы успокоить гнев Эола. И не хочу лгать дальше, — сказала она, прижимая его к себе.

Они не остановились, когда солнце поднялось над горизонтом, и равнина засияла под ним так, что Ломион зажмурился. Земля неслась ему навстречу, светясь и переливаясь всеми оттенками предосенней темной зелени и первых рыжих пятен.

Казалось, они летят над ней.

Почему-то стало легко и радостно.

Такого с ним ещё не бывало — спать не под огромными деревьями, а посреди равнины, лишь скрывшись в низине, и небо ничего не заслоняет над головой... День и ночь перепутались вовсе, потому что они отдыхали лишь когда передышки просила Птица. Тогда мать разыскивала низину или рощу и скрывалась там. Они ложились рядом все втроём, и Белая Птица заслоняла их собой от ветра, который здесь был везде и непрерывно.

Какая мама храбрая, думал он. Он даже не думал.

Он бы сам ещё долго молчал...

Но он бы вырос, думал Ломион упрямо.

Крепость Аглон оседлала перевал, закрыв его стеной и собой. Он и с этой-то стороны запрокинул голову, чтобы рассмотреть стену целиком. Какова же была стена со стороны севера? Со стороны Моргота?

Мать приветствовали здесь на дороге и на воротах, словно хорошо знали, она легко благодарила, порой называя имена, и Ломион старался рассмотреть эти лица — тех, кто знал ее раньше.

Интересно, можно ли сказать — ее настоящую?

Мощеная дорога вела снизу к крепости, и Белая Птица усталой рысью одолела ее и вбежала в огромные ворота. Для Ломиона точно огромные. И внутренний двор крепости поразил его размерами. А ещё больше тем, что к ним бежали со всех сторон разные эльдар высокого роста, махали им и что-то говорили, говорили...

На запретном языке мамы. Все.

— Госпожа Ар-Фейниэль! Ты вернулась! Ты жива! — восклицали они.

Они смеялись.

Они махали руками, шумели, переговаривались. Они поднесли им воды, вина и даже цветов разом. Чьи-то руки протянули Ломиону чашу молока и ломоть хлеба, и он пил, не в силах оторваться.

Они говорили беспрерывно. Увели Белую Птицу, начали вываживать и обтирать в стороне.

Они... Не боялись. Словно не слуги в этом замке, а гости и хозяева.

Глаза у почти всех сияли, как у мамы. Как звёзды.

Где же здешние хозяева, беспокойно думал Ломион, с трудом поспевая за матерью по широкой лестнице.

Потом сверху, навстречу к ним, слетел вихрь, подхватил ее и закружил.

— Что ты делаешь?! — закричал Ломион, стараясь удержаться и ухватить мать за одежду.

— Арэльдэ! — кричал вихрь. — Арэльдэ!!!

Она...

Она смеялась.

— Поставь где взял, негодяй! — сказала она весело.

— Поставь! — повторил Ломион.

Он повернулся — высокий, широкоплечий, светлый, как рыжая осень, просвеченная солнцем и красивый, как ни один эльда, виденный Ломионом. Вообще ни один.

Кроме мамы.

Как рисунок ожил из чистых, четких линий. Ожил и недобро засмеялся.

— Это ещё кто? — спросил светлый, презрительно глядя сверху вниз.

Ломион хлопнул глазами.

Мама развернулась, оттолкнула светлого, положила руку Ломиону на плечо.

— Это. Мой. Сын, — сказала она, словно каждое слово было гвоздем, и его она вбивала кому-то в стену.

А может, в голову.

— Так, — сказал этот светлый, глядя на них обоих с холодным интересом. — Это надо непременно запить, Арэльдэ. Идём. Расскажешь, кто этот... Счастливец.

Одно слово — и Ломиону сразу захотелось оказаться в кузнице отца. Там, с молотом в руках, он хотя бы чувствовал себя нужным. А не маленьким, противным и лишним.

А потом зацокотало снизу и появилось... Оно. Кажется, это был пёс.

Я не побегу, сказал себе Ломион, отступив на шаг и замерев. Я не побегу.

— Хуан! — воскликнула мама и кинулась трепать уши этому чудовищу.

Хуан? Прекрасный пёс Валар? Это?

Такой большой...

А он такой маленький...

Он моргнул — и Хуан оказался прямо перед ним вдруг. Потянулся массивной мордой, шумно выдохнул.

Ломион посмотрел псу прямо в глаза — черно-карие, с золотистыми искрами.

...На самом деле он больше, ещё больше, ещё древнее, древнее, чем камень у них под ногами...