— Искусство Нэрвен исцеляет его тело, он жив, но сам видишь — он не возвращается, несмотря на все старания. Не могу ни в чем ее упрекнуть. Мы не оставляем его и ждём. Это все.
— Много слышал о том, что он сделал в Гаванях. Буду ждать известий. И я порадуюсь его возвращению.
— Если после его возвращения нас ждёт здесь королевский суд… — Амрод вскинул голову. — Я хочу знать.
— Никто из иатрим до сих пор не пришел, чтобы требовать от меня суда над вами, — сказал Эрейнион ровно. И посмотрел на Элуреда, о котором, казалось, забыли.
Юноша вздрогнул.
Посмотрел на него и Амрод — с усилием. Стоявший рядом Этьяро не столько побледнел, сколько посерел сквозь ожог. Но Элуред каменно молчал, и хмурый, замкнувшийся Амрод перевел взгляд на Эрейниона.
— Тогда, сын Финдекано, скажи Старшему сам, что ждёшь его.
Нэрвен возникла в дверях через несколько мгновений после этих слов. Посмотрела невесело. Кажется, она высказала уже давно все, что думает — но Эрейнион выслушал ее и сделал то, что считал нужным.
И теперь он, не оборачиваясь, подошёл к занавеси. Верный, сидевший у постели князя, встал и отступил, опираясь на грубую трость.
Элуред сделал тоже шаг вперёд — и остановился. Его разрывало даже не пополам. Он слишком хорошо чувствовал всех этих троих. Холодную тягостную тоску Нэрвен, сплетенную со старой и новой болью, а поверх всего — удивление и неверие. Грусть Эрейниона, тоже дважды терявшего все, для которого Дориат — далёкая невообразимая жуть, а страшный Феанарион все равно ещё добрый друг отца, которого он надеется увидеть. Боль Амрода, как щитом закрытую обычно злостью или весельем, и привычную, давнюю холодящую тяжесть на его душе…
Все же он подошёл ещё на несколько шагов. Впервые взглянул на лицо Старшего Феанариона. Как ни старалась Нэрвен — а Элуред и мысли не мог допустить, что она, взявшись за дело, не приложила всех усилий, как обещала — правый глаз спасти она не смогла, и самые страшные ожоги оставили глубокие шрамы на этом чеканном лице.
Элуред боялся его даже беспамятного.
— Князь Маэдрос. — Эрейнион прикоснулся к неподвижной левой руке на краю постели. Остальное он говорил не вслух. Элуред не мог слышать его по всем законам природы — но невольно видел вместо него просто мальчика, с восхищением глядящего на друга отца и героя. Только теперь друг отца был слишком далеко и не ответит… В этот раз не ответит.
Иногда Элуред думал, что ему из двоих братьев с наследием крови майя не повезло больше. Быть Элурином, драться, злиться, охотиться и любить Гвирит казалось намного проще, чем видеть и знать лишнее… Он отвернулся и почти выбежал из палаты, едва не задев Нэрвен.
Она пришла перед закатом. В маленькой каморке лекарей, где все ещё ночевал и прятался Элуред, для Нэрвен и ее света было слишком мало места — но все же она вошла, и рядом с ней словно потускнели две маленькие свечи. Молча обняла его, как в детстве, и Элуред снова долго и беззвучно рыдал, уткнувшись в ее колени, как они с братом плакали когда-то в походе на юг, в тесной палатке на берегу Сириона. Там было ещё теснее чем здесь, и они прятались у Нэрвен от всего разом — от того, что возвращаться некуда, от того, что не вернётся мама, а потом и от принесенного на носилках отца, который едва мог назвать их по имени…
И ещё от того, как умер Турко у них на глазах. Им нескоро сказали, кем он был.
Келеборн приходил реже, сестра не отходила от отца вовсе, туда их почти не пускали. А Нэрвен старалась быть с ними — все то время, когда не была с сестрой и отцом. Без нее они с братом прятались в теплые плащи, обнимались и спали, видели порой кошмары, как замерзают в темном лесу, прячась от страшных воинов в черно-красном, плакали — и снова засыпали. Вдруг мы проснёмся однажды, и это будет просто сон, говорил Элурин. И Элуред даже сперва тоже надеялся. Но на закате Нэрвен возвращалась, чтобы их обнять, и ничего не заканчивалось.
В тесной каморке тоже проще было думать, что все плохое однажды закончится.
— Оно совершится и уйдет в прошлое, — сказала ему Нэрвен вслух. — Однажды оно просто завершится.
— Даже ты не ответишь мне, куда ушли отец и брат, кого я найду однажды и кого потерял совсем…
— Отвечу. Диор – сын двух смертных, и свою дорогу он знал.
— А у меня и Рино?
— Я тоже не знаю, Рэдо. Я тоже не знаю. Я теряла родных и подруг…
— И ты когда-нибудь найдешь их.
— А ты однажды найдешь брата или узнаешь его судьбу.
— И ещё… Со мной неладно, Нэрвен.
Он вытер слезы, собираясь со словами.
— Я слышу вас всех. Тебя. Эрейниона. Амрода. Гвирит. Все время. Всех, с кем я связан близко и кому плохо. Других тоже, но реже или не так сильно. И я все время помню, что не успел сделать ничего.
— Там. Не здесь.
— Здесь я тоже мало что сделал…
— Только вылечил Феанариона и лечил многих других, да еще установил судьбу Эльвинг, — Нэрвен вздохнула. — Если изгрызешь себя виной, только навредишь себе и другим, Рэдо.
— Не установил, предположил… Я уже готов спросить, как мне оглохнуть.
— Не вижу простого ответа. Думаю — кровь майя сказывается, а твое обучение еще не закончено. Тебе по-прежнему страшно?
— Непрерывно, Нэрвен…
— Перебирайтесь в наш дом вместе с Гвирит.
— Я… Нет. Заберите ее. Я хотя бы перестану бояться за нее и детей. И что наврежу ей.
— А чего ты боишься больше всего?
— Что беда вот-вот повторится, и я потеряю тех, кто ещё остался. И пытаюсь найти ее признаки заранее. Чтобы успеть что-то сделать. Это тем больше пугает, что один раз получилось. С тем человеком…
— Что пугает сейчас?
— Маэдрос. Не он сам. То, что будет, если он не очнётся.
— Что может случиться?
— Страх и обида иатрим станут копиться, а Амрод и его верные без брата не уйдут. Однажды страх прорвется, и между ними произойдет нечто дурное или страшное… И тогда смысл того, что случилось в Сириомбаре, рассыплется. Все очень непрочно… Ненадёжно…
— Чем ты видишь Сириомбар? — Нэрвен взяла его руки в свои. — Что тебе кажется?
— Что-то изменилось, Нэрвен. Изменилось, когда раздался рог Маэдроса, который поднял тревогу в Сириомбаре и развеял темноту. Словно невидимая река пробила новое русло прямо через них. Сестра… сестра тоже так решила.
— Рэдо, иатрим не поверят в то, что Феанариони искали искупления. И я не поверю.
— Это неважно. Важно то, что они пришли сами… И что решал не Амрод, он просто пошел за Старшим. Это Маэдрос. И Эльвинг, потому что не прикажи она открыть им ворота… Ещё никто не знал о балрогах. Все смерти оказались бы напрасны.
— Я не могу сделать большего. — Нэрвен закусила губу, как ребенок. Коса упала с ее плеча, едва не светясь в сумраке. — Что хуже, я не могу захотеть большего. Я не могу забыть о том, что стою у ворот души убийцы моих близких и разрушителя Дориата. Вы не видели разгрома Менегрота и битвы в зале. Тем лучше для… Тебя.
— У ворот?
— Неважно. Я поняла твой страх. Это серьезно. Феанариони придется уехать, очнётся князь Маэдрос или нет. Я обещаю попытаться снова и сделать то, что в моих силах.
Обняв его ещё раз, Нэрвен ушла. Без нее стало совсем уже пусто. А где-то внутри возникло чувство истекающего времени, словно капли потекли из треснутого кувшина.
*
Прошло ещё несколько дней.
Гвирит перебралась в дом Келеборна и Нэрвен, часть души Элуреда успокоилась.
Раненые эльдар и люди набирались сил и покидали дом целителей один за другим.
Родня Гвирит после соседских поучений — Элуред подозревал, что без вразумляющих тумаков тетки Антэ и соседей тут не обошлось — сидела тише мыши. Аданы плакали, пили, порой дрались, но вспышек злости среди них не случалось.
Гвирит поочередно навещали мастер Фер и замужняя старшая сестра. Нэрвен обещала занять ее перерисовкой карт для кораблей, которые они с Келеборном отправляли на восток вдоль побережья, на поиски бухт и лесов для переселения.
Келеборн все также занимался постройкой домов для переселенцев, и это лишний раз напоминало Элуреду основание Сириомбара. И его причину.
