— Кха-мень.

Макалаурэ шагнул к нему, чувствуя, как вспыхивают внутри угасшие было угли боевого бешенства, что охватило его в горящей Гавани. Но варг драки не искал, коротко кашлянул, будто засмеялся, отбежал на несколько шагов, маня за собой…

Рухнул с дориатской стрелой в глазу, не успев даже взвыть. Чужая воля исчезла — ее сосуд разбили. Прочие варги шарахнулись и исчезли в сторону сожженного города. Ещё двоих догнали стрелы, но не свалили.

Феанарион бросил взгляд на первого стрелка. Не Белег Куталион, увы, но тоже плечист, и с луком, который не всякий эльда натянет. Кажется, он видел его в Дориате, мельком. Из колчана у того торчали ещё три стрелы — своя и две орочьи.

Но тут сутулый хадоринг, старый и седой до выбеленности, шагнул к Макалаурэ, уверенно раздвигая воинов.

— Уводи воинов, князь Маглор, и уноси детей, — и надтреснутый голос его был таким, словно он уже решил за всех и даже за него, Феанариона. — Мы останемся. Задержим не вас, а их. Все равно не поспеем за тобой, да и срок наш на исходе. И благодарю тебя, что не пришлось заживо гореть. Защити детей и княжичей, Феанарион.

«А не лучше ли было сгореть, чем дождаться волчьей пасти?»

Они уверенно отступали от колонны беглецов — старики и старухи, хадоринги, беоринги, халадины, даже хромой старый вастак со знаками племени Бора на одежде. Их вышло десятка три. Хмурились, храбрились, проверяли ножи на поясах. Толстая, нестарая ещё женщина, всхлипнув и посмотрев на ребенка в руках гондолиндрим, тоже попятилась к ним.

А за ними мрачно отходили раненые. Люди, шатаясь и отталкивая протянутые руки. И двое эльдар, изрубленных и обожженных. Нет, уже трое. Синко, белый как сириомбарская новая стена и наскоро перевязанный в подземелье, посмотрел на атани, улыбнулся криво, шагнул за ними, опираясь на меч в ножнах.

Почти все, кто не выдержал бы долгого бега или скорого хода день и ночь.

Старый хадоринг смотрел спокойно и прямо — и кровь бросилась Макалаурэ в лицо, а в груди глухо стукнуло о ребра и сжалось.

— Никогда мне ещё не приходилось оставлять беспомощных на съедение волкам, — сказал он хрипло.

— Не совсем беспомощных, князь… — начал выбеленный, погладив нож на поясе.

— Я не стану начинать сейчас! — выкрикнул Феанарион яростно.

Не в городе. Не в огне. Не при виде волков. Не на смерть верных даже. А при виде этих чужих старых аданов, которые ему никто, и которые приготовились умереть, чтобы не задержать их — здоровых и быстрых.

Боль вспыхнула и снова превратилась в ярость, накрывшую его волной, уносящую разом и осторожность, и расчёт.

В прошлый раз было то же. И получилось.

— Вернитесь в отряд! — голос Макалаурэ набирал силу и зазвенел как два удара гонга. — Пусть в дороге выживут не все, но волкам я не оставлю ни одного!

Рингвэ и Фаньо переглянулись, догадываясь.

Старики медлили, и воины вернулись к ним сами, окружив их. Макалаурэ видел надежду на их лицах. И лицах эльдар тоже…

Вскинув лицо навстречу дождю, Макалаурэ низко запел, обходя свой сгрудившийся отряд выживших. Охватывая их шагами, отмеряя слова и такты самой простой и ритмичной из песен.

Просто идите за мной, говорил он им всем.

Земля сама подтолкнет вас вперёд — идите за мной.

Вода смоет усталость и боль — идите за мной.

Трава укроет наши следы — идите за мной.

Ветер вдохнет новые силы — идите за мной.

Не думайте о дальнем пути — идите за мной.

Так говорил он каждому из них и всем сразу, замыкая круг.

Потом сделал шаг вперёд во главе своих — и на плечи упала тяжесть, словно он тащил их всех за собой, и более всех тащил стариков атани и их годы, тянущие к земле. Такого не было, когда он отыскал братьев и запел им среди Битвы Слез. Ничего подобного не было. Стиснув зубы, Макалаурэ шагнул ещё раз, едва удержав песню. И ещё. Тяжесть сдвинулась, медленно набирая ход, как тяжело гружёный корабль.

Ливень, набегающий с моря, хлынул еще сильнее.

Он повернул немного севернее, уходя от береговой линии, где их будут искать точно. Он звал за собой, и все, даже самые старые атани, шли за ним быстрее и быстрее, не отставая и не сбиваясь с шага. Дикие поля и небольшие рощи вдоль ручьев и озёр плыли им навстречу, и отряд шел плавно, как корабль, рассекая высокие травы ранней осени. И смыкались эти травы за ними без следа, словно вода за кораблем.

Макалаурэ пел, дождь сбегал по его волосам, обращая их в отливающий алым черный плащ. Рядом шли двое рослых гондолиндрим с юными полуэльфами на плечах.

Не нужны были здесь ни красота песни, ни точные слова. Только безостановочный ритм шагов — и его голос. И ярость, бьющаяся внутри, льющаяся из его горла. Как в тот раз, когда они рубились день и ночь, пробиваясь сквозь Бессчетные Слезы и свое поражение.

Кто-то начал отбивать этот ритм по щиту, другие подхватили.

Спустились сумерки, настала ночь. Потом их встретил рассвет. Макалаурэ звал и пел, они шли за ним на восток. И весь следующий долгий день. И ещё одну ночь.

Голос пропал, когда просветлел третий день, а зеленая стена Таур-им-Дуинат уже виделась впереди. Просто новый вдох вдруг сорвался, Макалаурэ захлебнулся кашлем, и поток его силы прервался и рассеялся, а усталость обрушилась, словно лавина.

Не только на него, но ведомым было легче.

Не сговариваясь, отряд в последнем усилии повернул к низине, заросшей совсем молодыми, нежными берёзками и ивами, чуть тронутыми желтизной на макушках. Среди них пряталось маленькое озерцо, журчал в жухлых лопухах ручей.

Люди доходили до воды, пили из последних сил — и опускались на траву.

Макалаурэ сам несколько мгновений думал лишь о том, чтобы стечь на землю. Усмехнулся. Очень медленно спустился к ручью. Нашел взглядом Фаньо и Рингвэ — его верные осматривали рощу, не поддаваясь усталости.

— Что позади? — спросил он без голоса. В горле скрежетнуло.

— Все спокойно, — сказали ему, — и след закрыт.

Тогда Макалаурэ позволил и себе опуститься на траву, зачерпнул из ручья холодной воды. Выпил медленно, запоминая и впитывая ее свежесть, смягчая пересохшее, саднящее горло. Бросил рядом шлем, который все время нес, прижимая локтем. Привалился к белому стволу.

Он чувствовал себя ручьем, который иссяк.

Люди почти все бросились в траву, многие уже уснули, едва коснувшись земли. Держались лишь самые стойкие и молодые.

И один из таких сам шагнул следом за Рингвэ — обойти рощу. На слова сил не стали тратить.

*

Дед Сарно умер с улыбкой, когда его опустили в траву. Просто улыбнулся и перестал дышать.

Тарлан знал, почему. Усталость обрушилась на него самого как водопад, едва не сшибая с ног, когда прервалась песня князя. И то она вышла куда меньше, чем могла быть после двух с лишним дней пути. Не иначе, и правда земля силу ногам давала.

Но он выдержал ее, а старики…

Не все.

Но все дошли до маленьких берёз и густой травы возле них.

И лучше деду Сарно было уйти здесь, со спокойной душой. Такая уж вышла суровая забота у нолдорского князя.

Он укрыл Сарно его же плащом. Встал и увидел вокруг себя… Прощание.

Рядом с дедом уложили ещё одну старую хадорскую женщину. И ещё халадинку. Скуластый парень уложил и заботливо укрыл кафтаном старого вастака. И толстуху с трудом принесли подруги — видно, не выдержало сердце. И ещё раненого принесли и положили рядом двое эльдар. И еще, и еще.

Почти половина стариков. Две женщины. Трое раненых.

— Хоронить-то как будем? — почти беззвучно, как самому себе, выдохнул скуластый.

— Сперва осмотримся и отдохнем, — сказал Тарлан. — Не обрадуются деды и бабки, если мы тут кинемся копать им могилы, и от усталости вместе с ними туда ляжем. Не для того шли.

Он обернулся, ища глазами княжичей и нолдорского князя. Вон дети у воды, с гондолинцами. А вон и князь Маглор у родника по стволу березы сползает на землю. То есть он-то садится, но так ровно и медленно, словно на голове стоит чаша вина, и он ни капли расплескать не хочет. Так движутся в самой крайней усталости, когда только что падать ещё нельзя.