Кабриолев, как он сам честно признаётся, премьеры не очень-то и любил, а особенно на начальном этапе своего балетоманского подвижничества, когда «с ноги» в театр он ещё не входил, – они всегда сулили дополнительные сложности с проходом. Есть и ещё одна другая, но главная причина его нелюбви – премьерный нервяк у артистов. Подавляющее их большинство, в день премьеры на взводе сами по себе, да и времени на репетиции никогда не хватает. И, в силу этого, больше они допускают грязи и неточностей, часто танцуют немузыкально, с синхронностью, обычно, не очень… А это всегда как нож по сердцу для Вольдемара Альбертовича – любой огрех любимого артиста его «убивал», от этого он сам сильно нервничал, бледнел, краснел и покрывался испариной. В общем – и балетоман, и артисты много здоровья на первом показе оставляли, физически и морально сложным выходило это время!

Но совсем не ходить на премьеры нельзя: позор, тусовка балетоманская этого не поймёт, да и самому интересно. В день премьеры выносится на суд разнонастроенной публики результат кропотливого труда очень многих, и отказать себе в просмотре этих результатов Кабриолев никак не мог, а тогда получалось: «И хочется, и колется!». И с этим надо было что-то делать…

А лучше всего переживать этот дополнительный стресс получалось с помощью шампанского. Осушив несколько фужеров ещё до начала спектакля, Вольдемар Альбертович становился добрее и снисходительнее. Не так его уже коробил топот корды невпопад, несогласованность в парах и ляпы дирижёра. А на «своих» артистов вообще удавалось глаза закрывать, или, правильнее сказать, заливать. После антракта же всё уже и нравиться могло начаться, тем более на эту сцену абы что априори не выпускали.

Так что имелся у Кабриолева эффективный способ «переживать» премьеры, но имелась у этого способа и обратная сторона – утро после премьеры. Меры в игристом Вольдемар Альбертович не знал, тем более, после окончания спектакля, он всегда обильно отмечался. Выпивалось слишком много, отчего болела у балетомана ужасно назавтра голова и вялость во всех членах ощущалась. Так что не любил Кабриолев премьеры – страдал он от них! А особенно – на следующий день…

Балетные критики и балетоманы – это совершенно разные социальные группы, которые друг друга, в душе, на дух не переносят. Впрочем, это не мешает им всегда мило общаться, тем более для обеих групп театр – ареал обитания. Но каждый делает это исключительно по своим внутренним соображениям, а личная приязнь исключается как повод – только бизнес!

Так сложилось исторически, и Кабриолев этой линии придерживался искренне, тем паче один из когорты критиков отбил в своё время у него балерину, с которой Вольдемар Альбертович несколько раз имел свидания, потратившись немало на цветы и рестораны. Да и в целом: как можно с симпатией относиться к людям, которым дают лучшие места, а потом ещё и платят за то, что они пишут про спектакль, из ближнего партера просмотренный???

Так что это классовая неприязнь, причём многолетней давности, и во многом обусловленная тем, что критики сами себя считают повыше обычных, даже самых заслуженных, балетоманов. Причём в большинстве случаев сами они все вышли именно из этого народца, вышли за счёт своего пера, чем и кичатся… А балетоманы всегда это чувствовали, и, хуже того, чувствовали некоторую «справедливость» такого положения – очень многие и сами пробовали пописывать, и очень мало у кого получалось. К таким «неудачникам» относился и Кабриолев: все его рецензии единодушно отвергали во всех советских изданиях, гипотетически могущих написать про балет. И это также наложило отпечаток на отношение Вольдемара Альбертовича к критикам, на заведомо негативное отношение!

Но Кабриолев не шёл на конфликты с этим сословием, даже после инцидента с балериной не стал шум поднимать, и тут надо же такому случиться, что в фойе в антракте вышел у него громкий спор с одним толстым критиком. Начал, как призрак рассказывает, понятное дело, тот, но Вольдемар Альбертович не смолчал. Слово за слово, аргумент за аргумент, цитата на цитату, и спор стал перерастать в жаркий, они уже раскраснелись, сходиться начали, запахло жареным…

Их разняли, а Кабриолев и говорит: «Давайте попросим уважаемых критиков и балетоманов, здесь присутствующих, сочинить по пять вопросов про историю балета. А мы с вами за три минуты каждый свои ответы напишем. И сверим потом с правильными, а?» Все согласились, что это справедливо. Вопросы сочинили, озвучили, время пошло. Кабриолев утверждает, что счёт правильных ответов был пять-два в его пользу…

Балетные – одна из самых суеверных прослоек общества. Практически у каждого артиста есть свой ритуал выхода на сцену, счастливый бандаж, удачный тюбик с гримом и тому подобное, а многие суеверия являются историческим наследием театра. Это существовало всегда, и никакая смена правящего режима не в силах была поколебать веру в действия и предметы, приносящие удачу. Артисты в это верили, верят и будут верить!

Балетоманы же, по уровню уверывания в эту магию, от них не отстают и имеют собственные ритуалы, которым следуют. Кабриолев же был, скорее, материалистом, но и у него имелись некоторые обязательные для успеха пунктики: надо правильно войти в театр, открыв дверь двумя пальцами левой руки, вещи стоит сдавать крайнему слева гарберобщику, а вот подниматься в фойе необходимо по правой лестнице. С чего это он так решил, Вольдемар Альбертович уже и не помнит, но всегда старался поступать именно так, в душе немного сам над собой посмеиваясь.

Большинство же представителей балетоманского движения – оголтелые приверженцы совершенно идиотских действий, якобы удачу приносящих: одни смачно плевали на третью ступеньку входа и ногой до блеска плевок растирали, другие надевали на премьеру правую туфлю на левую ногу, третьи – втыкали «волшебную булавку» в обивку тринадцатого кресла в тринадцатом ряду.

Имелись и ещё более изощрённые приметы на удачу, но всё перебивала байка про «Ключ к успеху». Это – «Священный Грааль» балетоманов, и даже высокопоставленные партийные работники робели, рассказывая про «Ключ к успеху». Который, по преданию, был выкован из подковы лошади, привезшей реквизит на первый в мире балет. Кабриолев, до поры до времени, усмехался в усы, слыша такие рассказы. Но – оказалось не так всё просто…

По возрасту скончался самый старый балетоман в тусовке, и в дверь Вольдемара Альбертовича позвонили. Безутешная вдова принесла ему свёрток, на котором размашистым почерком стояло: «После моей смерти отдать это Кабриолеву». Он утешил её словами соболезнования и свёрток принял, но от ситуации немного остолбенел – приветик такой, своеобразный, с того света…

Отдав должное усопшему парой рюмок коньяка, он сломал сургучные печати, острыми ножницами перерезал вощёную бечеву и вскрыл несколько слоёв пергаментовой бумаги. Внутри лежал изящный футляр красного дерева, на крышке которого был искусно вырезан ключ. Дрожащими руками Кабриолев футляр открыл, но увидел там лишь листок бумаги, с написанным, судя по всему, гусиным пером, текстом: «Ключа к успеху НЕ СУЩЕСТВУЕТ!!! Это я его выдумал, в чём и раскаиваюсь. Но теперь ТЫ будешь этот миф поддерживать. Надеюсь, что ТЫ будешь достоин. А ключ к успеху – это ТРУД!!!».

Кабриолев не спал всю ночь, а с восходом солнца решил, что надо делать. С утра сходил он на почту, добыл там сургуч и современную бечёвку вкупе с шуршащей бумагой. Футляр трижды в бумагу завернул, наглухо бечевой обмотал, сургуч растопил, накапал и кольцом фамильным приложил. С полгода он думал, кого в завещании написать. Решил. Написал. Прожил ещё почти двадцать лет, миф активно поддерживая. Восемь раз имя на свёртке переписывал. У кого теперь этот футляр – даже интересно! Я не знаю, а Кабриолев не колется…