– Возможно, он нашел абсолютное совершенство.

Она покачала головой, как ребенок, упрямо топнула ножкой.

– Быть такого не может! – разозлилась она. – Бо не мог быть нигде счастливее… ни на земле, ни на небе. С чего бы Бо умирать, как по-вашему?

– Потому что пробил его час, – предположила я. – Так случается… время от времени. Молодые умирают.

Я подумала о Пьетро, о Роме. Почувствовала, как дрожат губы.

– О, он был настоящим красавцем, – сказала она и подняла взгляд на картину, как будто стояла перед иконой. – Вот таким он был… при жизни. Эта картина как будто говорит с тобой. Я никогда не забуду тот день. Кровь… всюду кровь…

Она поморщилась, а я сказала:

– Прошу вас, не думайте об этом. Видно, что даже сейчас воспоминания причиняют вам боль.

Она подошла ближе, и в ее глазах уже не было ни следа печали – они озорно блестели, что пугало даже больше, чем недавняя грусть.

– У него взяли показания. Доктор настоял. Он сказал, что вины Нэпира нет. Они просто играли с пистолетами… как обычно играют мальчики. «Руки вверх! Или я буду стрелять!» – кричал Нэпир. А Бо ответил: «Ага, я быстрее!» По крайней мере, так рассказал нам Нэпир. Но свидетелей не оказалось. Они были в комнате, где хранится оружие. Потом Бо потянулся за своим пистолетом, и Нэпир выстрелил. Нэпир сказал: оба думали, что пистолеты не заряжены. Но, как видите, ошибались.

– Ужасный несчастный случай.

– С тех пор все изменилось.

– Но это был несчастный случай.

– Вы совершенно правы, миссис… миссис…

– Верлен.

– Я запомню. Никогда не забываю имен. Никогда не забываю лиц. Вы совершенно правы, миссис Верлен. А вы ведь только-только приехали. Поэтому вы совершенно правы.

– Разумеется, я ни в чем не могу быть уверенной, – сказала я, – но очень легко представить, как два мальчика играют и происходит несчастный случай. Подобное случалось уже не раз.

Она заговорщически прошептала:

– Нэпир ревновал Бо. Об этом все знали. А разве могло быть иначе? Бо был божественно красив, ему все в жизни удавалось. Он привык бросать Нэпиру вызов во всем.

– В таком случае он был не без изъяна, – резко парировала я, сама не понимая, почему мне захотелось встать на защиту Нэпира. Мне хотелось защитить мальчика, а не того выскочку из конюшни.

– Как и любой мальчишка. Он был такой озорник… А Нэпир… он совершенно другой.

– В каком смысле?

– С ним трудно ладить. Он всегда держался особняком. Бродил сам по себе. Никогда не упражнялся на фортепиано.

– А в этом доме всегда любили музыку?

– Их мать прекрасно играла на рояле. Как и вы. О да, я только что слышала, как вы играли. Я легко поверила бы, что Изабелла вернулась. Изабелла могла бы стать величайшей пианисткой, я слышала, как об этом говорили. Но она оставила учебу, когда вышла замуж. Уильям не хотел, чтобы она училась. Он желал, чтобы она играла исключительно ему. Вы можете это понять, миссис Верлен?

– Нет, – горячо заверила я. – По моему мнению, нужно было позволить ей продолжить обучение. Если есть талант, нельзя зарывать его в землю.

– Притча о талантах! – радостно воскликнула она. – Изабелла тоже так думала. Она была… возмущена.

Я почувствовала определенную симпатию к Изабелле: вне всякого сомнения, она положила карьеру на алтарь брака… точно так же, как и я.

Я ощутила на себе взгляд этих по-детски озорных, но пронзительных глаз.

Потом она вновь повернулась к картине.

– Я открою вам тайну, миссис Верлен. Это моя работа.

– В таком случае вы истинный художник.

Она заложила руки за спину и медленно кивнула.

– Как интересно!

– О да. Я написала эту картину.

– А позировал он для картины задолго до смерти?

– Позировал? Он никогда ни для кого не позировал. Представить, чтобы Бо посидел смирно, – невозможно! Да и зачем мне натурщик? Я знала его как свои пять пальцев. Сейчас я вижу его так же ясно… как видела тогда. Мне не нужен был натурщик, миссис Верлен. Я пишу только тех, кого я знаю.

– Очень мудро с вашей стороны.

– Не желаете посмотреть другие мои картины?

– С огромным удовольствием.

– Изабелла была талантливым музыкантом, но не ей одной был дарован талант. Идемте в мою комнату. У меня есть собственная маленькая комнатка. Я прожила там всю свою жизнь. Было время, когда я могла бы отсюда уехать. Собиралась выходить замуж… – Личико старушки сморщилось, и мне показалось, что она вот-вот разрыдается. – Но так и не вышла… поэтому осталась здесь, где и прожила всю свою жизнь. У меня есть дом и мои картины…

– Мне очень жаль, – произнесла я.

Она улыбнулась:

– Быть может, однажды я и вас напишу, миссис Верлен. Когда узнаю вас получше. И тогда подумаю, как вас написать. А сейчас ступайте за мной.

Эта странная маленькая женщина меня очаровала. Она изящно развернулась, и я заметила, как из-под голубой юбки выглядывают черные атласные тапочки. Своей озорной улыбкой, как я уже говорила, она напоминала веселую девчушку, а ее манеры в сочетании с морщинистым личиком интриговали, хотя я и предположила, что она старая дева. Любопытно, что же я увижу в ее комнате? И неужели она действительно написала картину, висящую над камином в комнате Бо?

Мы поднялись по лестнице и прошли по коридору. Она оглянулась через плечо.

– Миссис Верлен, вы сбились с пути, верно? – как ребенок, поддразнила меня она.

Я призналась, что она права, но добавила, что со временем научусь хорошо ориентироваться в доме.

– Со временем… – прошептала она. – Возможно. Но время ничему не учит, не так ли? Говорят, что время лечит, но все, что люди говорят, неправда, как считаете?

У меня не было желания вступать с ней в спор, поэтому я в тот момент возражать не стала. Она улыбнулась и зашагала дальше.

В конце концов мы подошли к комнате, которую она назвала «покоями». Мы находились в одной из башенок, и она с радостью пригласила меня войти в свои апартаменты. В большой башне было три комнаты.

– Они расположены по кругу, – пояснила она, – можно все обойти… одна комната ведет в другую, и вы возвращаетесь туда, откуда начали. Правда, необычно, миссис Верлен? Но я хотела бы показать вам свою мастерскую. Она выходит окнами на север. Для художника очень важен свет. Пройдемте со мной, я покажу вам свои работы.

Я вошла. В этой комнате окна были намного больше, чем в остальных, и залиты светом с северной стороны. В этой комнате ее возраст становился совершенно очевиден, маленькие бантики, голубое платье с атласным кушаком, маленькие черные атласные туфельки уже не могли скрыть ни морщин, ни коричневых пятен на тонких руках с когтистыми пальцами. Но она ничуть не утратила живости. Мастерская была меблирована очень просто, две двери в одном и другом конце, как я поняла, вели в соседние комнаты. На стенах висело несколько картин, еще несколько полотен сгрудились в углу. На столе лежал шпатель, стоял мольберт, на котором оказался незаконченный портрет трех девочек. Я сразу же их узнала: Эдит, Аллегра, Элис. Она проследила за моим взглядом.

– Ах, – заговорщически прощебетала она. – Подойдите, посмотрите.

Я подошла ближе. Она с нетерпением ожидала моей реакции. Я разглядывала картину: Эдит с золотистыми волосами, Аллегра с густыми черными кудрями, Элис с белой тесьмой, которой сзади были стянуты ее длинные прямые светло-каштановые волосы.

– Узнали?

– Разумеется. Очень похоже.

– Они молоды, – сказала она. – Их лица ничего не передают, как полагаете?

– Юность… невинность… неопытность…

– Их лица ничего не скажут, – продолжала она. – Но если вы узнаете их поближе, сможете разглядеть за их лицами целый мир. В этом и заключается талант художника, согласны? Разглядеть то, что пытаются скрыть.

– От таких слов о художнике становится тревожно.

– Художников стоит избегать. – Она озорно, по-девичьи засмеялась.

Она смотрела на меня своими по-детски наивными глазками, и мне стало не по себе. Неужели она пытается разгадать мои секреты? Неужели она видит мою бурную жизнь с Пьетро? Неужели она захочет узнать истинные причины моего приезда? А если она выяснит, что я сестра Ромы?