Но проверять почему-то не хочется. Уже слишком трудно вдруг стало разобрать где сон, где явь.

Признаюсь себе, что затея рвануть в город на пару дней – глупая. Страшная. Но кто знал?

Соврала Дуне:

– Мне надо лично там быть, дела.

А она, стоя в дверях в черной кофте, каркнула: не нужны тебе эти дела.

Ох, Дуня, а ты впрямь ведьма. Как и шептались в деревне. Не нужны мне эти дела, соглашусь.

Да, я жаждала убежать. Из тишины ее покосившейся хаты, где мы на время приютились, когда уже не вынесли сидения в зараженном городе. И уехали с детьми к ней.

А потом мне так захотелось глотнуть воздуха.

Каюсь, я мечтала побыть одна. Два месяца в однокомнатной квартире с двумя пацанами, хоть и родными, без возможности выйти куда-то, это доведет до маразма любого. Я же заслужила пару дней свободы, да?

Конечно, она не тот человек, с которым можно надолго оставить детей, но я всего лишь на пару дней!

И все же…

Как вспомню эту ее хату… Запах плесени, маленькие окошки с пыльными шторками. Зудящие мухи над блюдцем с красным вареньем…Надеюсь, дети нашли чем заняться. Они у меня огонь, умеют создать игру в чистом поле.

–Да блин! Фиговая ты мать! Не оправдывайся!

Так! Мысли, а-ну кыш! Не надо сводить меня с ума.

Послушай, – говорю зеркалу заднего вида. – Мне было важно, для спокойствия, проверить, что эта истерия с карантином – абсурд. Кто посмеет закрыть магазины, театры, границы? Кто посмеет остановить меня на пути к детям? Какие еще люди с автоматами, какой еще "расстрел на месте"? Вы трезвые там? 21-й век! У нас за расстрел – расстрел! Права человека, е-а!

Оно и сейчас в голове не укладывается. Что у меня час сорок пути-до шанса обнять детей. До полного локдауна. Пора выключить радио с новостями, наслушалась по ходу, хватит. Ибо людей с автоматами видела уже трижды…Чушь какая! Долгое сидение взаперти с детьми – сведет с ума кого угодно!

В фейсбуках сыплются слезные посты о том, как родители не успели доехать до детского сада, забрать детей. И на месяцы разлучились с ними. Не представляю моих детей со слепой Дуней даже на неделю, это ж шизануться. В детстве Дуня и ее хата были моим первым кошмаром. Здесь я прочитала "Майскую ночь" Гоголя. Лежала в холодном поту потом в кромешной тьме хаты. Тиха каспийская ночь…И полна шорохов.

Так, стоп. Ясность ума – наше все.

Что я должна делать сейчас?

– Ехать быстро, но осторожно.

Мой голос звучит уверенно, значит, я в порядке.

Только бы успеть. Смотрю на часы. Осталось двадцать минут.

Здесь можно хорошо срезать через поле, кручу руль влево.

Интересно, Дуня уже покормила их? Как они поладили?

Она всегда казалась чуть странной.

От нее какой-то запах, затхлый, неживой что-ли. Да и чего уж там живому быть, так себе судьба. Война всех перекорежила. Мужа Дуни, моего прадеда, забрали, оставив ее с тремя детьми. Одна из дочерей ее -сгорела заживо стоя у новогодней елки от упавшей на волосы свечки. Прям на глазах у старшей сестры. Моей бабушки. И всю жизнь на той висело чувство вины от матери.

Шепчутся, Дуня и ослепла от своего же проклятья, брошенного в лицо старшей дочери:

– Не доглядела, курва? Глаза б мои тебя больше не видели! Видеть вас всех больше не хочу, слышишь?!…

И теперь чувство вины перед своими детьми – как Дамоклов меч над всеми женщинами моего рода. У каждой что-то да случалось на эту тему…

– Так, мысли, кыш. Не время. Я молодец, что увезла их в деревню. Я молодец. Точка.

Поле внезапно выглядит не так как надо.

–Неужто заблудилась?

–Сто лет здесь не ездила.

Вышла, огляделась и присвистнула. Что за хрень? Ограда какая-то. Кладбище? Страсть господня, этого еще не хватало…

И тут рассмеялась в голос, шмякнула рукой по капоту. Твою ж мать, только я умею так: срезать поле, чтобы припереться на кладбище! За десять минут до полного локдауна. В километре от дома.

–Чтоб тебя! – каркнула я в темное небо. Небо не ответило мне.

Хорошо все же иметь чувство юмора, помогает остаться в трезвом рассудке. Особенно когда весь остальной мир сходит с ума. Это ж надо! Мои дети прямо сейчас – со слепой старой прабабкой в затхлой хате. А я – здесь, в глухой ночи. На кладбище.

Ну нет уж, меня мертвяками не возьмешь! Вспомнила, как в детстве обдурила Дуню. Ее привезли к нам в город, и меня, малую, оставили с ней на целый день, пока взрослые ушли на работу. В этот день во дворе были похороны. Сначала завыла труба, затем завыл человек. Я до этого не видела похорон, поэтому как намагниченная влезла на подоконник поглазеть.

Невообразимо красивая процессия ползла под окнами. Салатовые и бордовые цветы на венках, черные люди, белое спокойно лицо покойника – приклеили меня к окну. Не услышав шагов позади, внезапно оглянулась я, почуяв горячий прицел слепых глазниц на своей спине. Дуня стояла позади меня в двух шагах, вытянув руки вперед.

–Ты здесь?

Молчу.

– Ты здесь, эй?! – рычит она.

И вдруг шипит коброй:

– Не вздумай смотреть на лицо покойника. Дурная примета! Слышишь? Отведи глаза!

Глаза мои тут же сами приклеились к фарфоровому лицу на фоне черных людей и бордовых цветов. Какой же он красивый.

А она щупает подоконник. Я скольжу медленно от ее щупалец, пока подоконник весь не кончается. В этот момент старуха втягивает ноздрями воздух, затем резко, слишком резко для восьмидесятилетней, разворачивается и расставив щупальца идёт к двери.

– Нельзя смотреть в лицо покойнику.

К безумию это.

Дурацкая из тебя пророчица, Дуня. Это ты, видать, сошла с ума от горя. Я же свой ясный ум могу на аукционе выставлять. Как яйцо Фаберже. Хочешь померяться?

Дважды два четыре, пятью два десять, трижды семь двадцать один. Сейчас моим детям шесть и одиннадцать, мне – сорок пять. Когда мне было восемь, тебе было восемьдесят три. Значит ты… – я задумалась, – на семьдесят пять лет меня старше!

– Вот тебе! – я победно высовываю язык в сторону кладбища.– Сорок пять плюс семьдесят пять – это …

Это…это сколько?

И чувствую, как от затылка до копчика ползет длинная ледяная капля. Как в детстве, в темной хате.

Бросаюсь к машине, поворачиваю ключ и рву с места. Проклятое поле никак не заканчивается. Я кружу и кружу по нему, как заведенная мартышка. Проехала вдоль и поперек, по диагонали и обратно. Но выезд на трассу исчез. Вот сука! Бью ладонью по клаксону.

Время локдауна давно настало.

Но мне плевать на него.

И на людей с автоматами.

Я пытаюсь вспомнить только одно.

С кем же и где

я оставила своих детей??

– К операции все готово, мистер Дарми. У вас двадцать минут.

Крейг кивнул. Медсестра Джин вышла и закрыла дверь.

Он подошел к зеркалу, заглянул в свои уставшие с красными прожилками глаза. Взял с полки "Офтальмол" и закапал. Затем подошел к столу, раздвинул до конца шторы. За окном рекой струился вечерний город. Закатное солнце отражалось в витринах и плясало по крышам разноцветных машин.

А на душе застыл камень. И даже застывший, все равно свербил и ерзал. Неделю назад, на посиделках в кругу семьи в честь дня рождения Эмили, все сильно поругались. И, кажется, из-за него. Так часто бывает в их семье, собираются радостно отметить что-то, а по факту расходятся порядком обиженные друг на друга. В тот раз он, сгоряча, (хоть и обещал самому себе на пороге – стиснуть зубы и молчать) много наговорил Эмили лишнего. Самое тяжелое, что Эмили как раз почти не обиделась. А вот мама…сильно расстроилась. Надо исправлять. Невозможно идти туда с таким чувством.

Крейг взял со стола сотовый и набрал номер.

– Алло?

– Мам. Это я.

– Сын? Привет…Как ты?

– Боялся, что ты спишь.

– Смотрю сериал… Кажется уже второй сезон, но не могу понять пока, кто же там главный герой…

Крейг подошел к самому стеклу, прижался к нему носом и стал рассматривать свое отражение. Сдвинутые брови, глубокие складки возле рта. Когда-то вполне пухлые губы, кажутся теперь совсем тонкими.