Но неудача Тошку не обескуражила и он решил зайти с другой стороны.

– Скажите, Всеволод, если не секрет, сколько вам лет?

– Двадцать девять – машинально ответил тот.

– Значит, вы с 79-го?

Это была явная провокация, а у него как раз что-то замкнуло в мозгах и никак не удавалось вычесть 29 из 2018. Тогда, плюнув на все соображения конспирации, он пошел напролом.

– Нет, Тошка – он смотрел прямо в стремительно раскрывающиеся от удивления глаза подростка – Я родился в 1911-м году… – и, подумав, для чего-то добавил – …в Петрограде.

На самом деле город тогда назывался Санкт-Петербург, но это тоже выскочило у него из головы. Теперь уже растерялся Тошка. Он открыл было рот, но победа досталась ему слишком легко и он никак не мог сообразить, что бы такое сказать. Виктор отреагировал быстрее. На этот раз его голос звучал мягко:

– Не стоит потакать Тошкиным фантазиям. Дай ему волю, так все вокруг станут инопланетянами, шпионами или вампирами.

Настаивать на экзотической дате рождения явно не стоило и Всеволод предпочел смотреть в окно. Ищущий взгляд Тошки, ерзающего на своем кресле, он старательно игнорировал. Поначалу ничего интересного за окном не наблюдалось: проносились подернутые желтизной вербы, сквозь редкую листву которых виднелись уходящие вдаль поля, наверное колхозные. Несколько раз их обогнали такие же приземистые и такие же грязные авто. Потом они сами обогнали огромный автобус, набитый пассажирами. А вот навстречу никто не ехал и это было странно. Наконец, шоссе ворвалось в поселок и стало интересней.

Вначале понеслись назад деревенские хаты за высокими заборами. Это как раз было знакомо, лишь удивляли огромные тарелки на крышах, глядевшие в одном направлении. Приглядевшись, он разглядел отражатели и догадался, что то были причудливые антенны. Непонятно было только, почему все они смотрят своими раструбами в небо. Большинство хат были крыты листовым железом, окрашенным в яркие цвета. Это тоже удивляло. Постепенно село уступило место городку с невысокими, двухэтажными домами. Внезапно начались рекламы. Даже во времена НЭПа, которые он застал подростком, ему не приходилось видеть такой пестроты. Похоже было, что ему предлагали буквально все, от странных изделий до непонятных услуг. Наряду со знакомыми вывесками: "Продукты", "Кафе", "Почта" висели и совсем уж несуразные: "Ренессанс Кредит", "Мобильная связь", “Риэлтер". Отдельные слова были вроде бы знакомы, но смысл ускользал, как ни читай: что по-русски, что по-украински.

Город закончился и снова понеслись поля. Здесь уже и навстречу им стали попадаться машины и чем дальше, тем больше. Внезапно все машины куда-то исчезли и показалась колонна огромных грузовиков с выглядывающими из них солдатами. Замыкала колонну запряженная в многоколесный тягач широкая платформа с грузным и приземистым танком гигантских размером на ней. Только сейчас он осознал, что в стране идет война и, судя по всему, гражданская. Тошка, казалось, прочел его мысли. Он протянул Всеволоду какую-то коробочку, отсоединив ее предварительно от тонкого провода, идущего, казалось, прямо из недр автомобиля.

– Если вам надо позвонить кому-нибудь, Всеволод, то не стесняйтесь – сказал он – У меня мобила заряжена и тариф безлимитный.

– Антон, не приставай к человеку – по-прежнему лениво отозвалась Марина.

– Позвонить? – удивился Всеволод – Как это?

– Ну, как обычно, по телефону.

Тошка продолжал испытующе смотреть на него и Всеволод решил его не подводить.

– Мне уже некому звонить, Антон – сказал он – А если бы и было, то где взять телефон посреди поля?

Машина, резко затормозив, вильнула и остановилась, приткнувшись на обочине. Водитель обернулся и смотрел теперь на Всеволода такими же удивленными глазами, как и Тошка. Сейчас было заметно, насколько отец и сын похожи.

– Так ты это что, серьезно? – немного заикаясь спросил Виктор…

…Его новое удостоверение выглядело воистину великолепно. Большими буквами, рядом с квадратом цветной фотографии, значилось: “Всеволод Андрійович Ланецький” и, почему-то, то же самое было написано на иностранном языке, вероятно – английском. Годом рождения благоразумно значился 1989-й. Фон пластиковой карточки формировало бледное изображение огромного трезубца, а небольшой желто-синий флажок ненавязчиво смотрел на него с правого верхнего края документа. В левом углу обнаружился чип. Что это такое, он еще не до конца понимал, но слово уже не раз слышал.

Вальяжный чиновник пожал ему руку и покровительственно изрек:

– Поздравляю вас, пан Ланецкий. Истинно украинская у вас фамилия.

Чиновник говорил с сильным "москальским" акцентом и иногда путал слова непривычной ему украинской речи.

Фамилия Ланецкий досталась Всеволоду от матери. По отцовской же линии он был Притуляк, но отец уговорил мать сохранить ее девичью фамилию. Если уж женился на девушке из профессорской семьи, говорил он смеясь, то надо соответствовать и пусть хоть дети будут записаны под аристократической фамилией. На самом же деле еще мамин дед, Севкин прадед, был крепостным. Поэтому во время переписи прадеда записали под фамилией его барина и он, таким образом, приобрел аристократическую фамилию Ланецкий. Однако уже мамин отец, Севкин дед, действительно был профессором университета. Того деда Сева не помнил, потому что старика Ланецкого насмерть забили черносотенцы, приняв академическую ермолку за еврейскую кипу. Уже значительно позже другой дед, Панас, частенько подсмеивался над внуком, называя его "ясновельможный пан Ланецкий"…

Было похоже на то, что жизнь налаживается. Ему несказанно повезло, когда обычно недоверчивый и подозрительный Виктор Таразов решился наконец оказать ему покровительство. Этому способствовал и непомерный энтузиазм Тошки, который поверил в пришельца из прошлого века сразу и окончательно. И вот уже второй год подряд Всеволод живет в Харькове 21-го века, разделяя съемную трехкомнатную квартиру у Ботанического сада с двумя студентами из Уганды. На работу его тоже устроил Таразов. Разумеется, на многое рассчитывать не приходилось: в век электроники и нанотехнологий вряд ли кому-нибудь оказался бы нужен инженер-конструктор с опытом первой половины 20-го века. Поэтому Всеволод обрадовался, когда ему предложили работать в автосервисе, принадлежащем все тому же вездесущему Виктору. Через некоторое время бригадир обратил внимание на то, как трепетно его новый механик относится к старым двигателем и Всеволода перевели на ремонт устаревшей техники. А ему просто хотелось повозиться с более-менее знакомыми конструкциями, на которые уже не распространялись строгие правила завода-изготовителя. Прошло еще какое-то время, и владельцы старых автомобилей, а также любители раритетной техники, прознали про "умельца Севу" и, по меткому выражению Виктора, "народ к нему потянулся".

И все тот же Таразов организовал ему документы. Всеволод так и не понял, как Виктору это удалось, но тот утверждал, что "даже не пришлось подмазывать, мы лишь воспользовались информационной лакуной". Что это такое, Всеволод не знал и, благоразумно, не спрашивал. Так он стал гражданином Независимой Украины. Вот бы порадовался пан сотник, думал он иногда, рассматривая трезубец на своем паспорте. Постепенно вспомнился давно забытый язык и стали понятными радио- и телепередачи, а вот мягкое "Г" так и не вернулось.

Харьков оказался вовсе не похож на его родной город, которому вернули прежнее имя. В отличие от строгого, холодного и сырого Ленинграда, Харьков был теплым, южным городом. В той, прежней, жизни, он побывал здесь один раз, когда Харьков еще был столицей, а сам Всеволод – инженером-конструктором авиамоторного КБ при Ленинградском Политехе. Послали его на ФЭД по обмену, укреплять коллектив, а заодно и присмотреться к авиационной гидравлике, которую там пытались изготавливать. Гидравлика на поверку оказалась никуда не годной, а коллектив – дружным и сплоченным и ему быстро объяснили, что в цеху ему делать нечего, а вот город посмотреть стоит. Был тогда Сева еще весьма молод и беззаботен, но не настолько глуп, чтобы не послушать доброго совета. Город ему понравился. Обнаружилась в Харькове, несмотря на столичный статус, недавно построенный небоскреб Госпрома и строящуюся громаду Университета, легкая атмосфера милой провинциальности, подобная той, что сохранилась в некоторых московских переулках.