Я остановился в начале галереи. Перед ногами расстелилась дорога в сто пятнадцать метров – расстояние, отведённое для принятия трёх важных решений, тех решений, от которых завило будущее.

Стоял жаркий солнечный день, но здесь, в галерее, от ещё непрогретых камней исходила прохлада. Я посмотрел вперёд. Свет и тень, чередуясь, делили галерею поровну. Заправские чертёжники разлиновали каменный пол под зебру. Именно поэтому полосатому полу из света в тень, из жары в прохладу я пройду сто пятнадцать метров, пройду в безмолвии и раздумье, пройду из прошлого в будущее, пройду, не оставив следа, пройду, изменив себе или изменив себя. Выбор ещё не ясен, решение не принято – я на распутье…

Первый шаг и первая проблема. Моя жена. Она влюблена в другого мужчину. Уже давно. С полгода. Для кого-то этот срок покажется пустяком, для меня это – вечность. Я заметил возникшую между нами тень не сразу. Поначалу она была неясной, еле различимой и проявлялась в неожиданной смене настроения, неуместной сдержанности, молчаливых вечерах. Пять. После тень проявилась отчётливей: поджатые губы стали привычным ответом на любой вопрос, а игривые улыбки предназначались присланным кем-то сообщениям. Догадки есть догадки, факты – лучше.

Я случайно встретил их в магазине, в супермаркете возле её офиса. Я зашёл туда, чтобы купить цветы в знак примирения после произошедшей накануне ссоры. Они, жена и её избранник, выбирали открытку для коллеги. Его нельзя было назвать красавцем. Обычный мужчина средних лет, у него были обычные русые волосы, обычные серые глаза, а на носу сидели обычные, вошедшие в моду, пластиковые очки. Но, несмотря на его обычность, меня передернуло. В ту минуту он казался мне самым мерзким человеком на земле. Я прекрасно осознавал, что в том не его вина, но поделать с собой ничего не мог. Но вся моя неприязнь и вся моя злость были направлены не на него, а на жену. Он – кто? Никто. Посторонний человек, которому, в сущности, плевать на меня. А вот она… Она прожила со мной без малого пятнадцать лет. Она стала, как мне казалось, родной. Родной… Сейчас глаза родного человека блестели не для меня, и это приводило в состояние исступления. Я стоял неподвижно и наблюдал за ними. Казалось бы, что странного в увиденной мной картине? Вполне приемлемая атмосфера для коллег. Но взгляд влюбленной женщины красноречивей любых слов, а эта женщина много лет была моей женой. Я знал этот взгляд. Именно такими глазами она когда-то смотрела на меня. Когда-то на меня, теперь – на него. Мне не нужны были оправдания и пустые слова, потому я, не выдав своего присутствия, развернулся и ушёл. Четырнадцать. Теперь мне предстояло сделать выбор. Вопрос о разводе – дело решённое, а вот дети… Как поступить с ними? Оставить на воспитание жены и её возлюбленного? Хороший вопрос. Я не знаю, соблаговолит ли этот человек растить чужих детей. Полагаю, стоит настоять на том, чтобы детей отдали мне. Нужны ли мои сорванцы этому совершенно постороннему человеку? Однозначно нет. Ему нужна она, моя жена, а дети ему ни к чему. Её прошлое тяжёлым шлейфом будет волочиться за ним по пятам и раздражать. С чего я так решил? Ответ прост. Был бы он порядочным человеком, не завёл бы роман с замужней женщиной, не стал бы встречаться с ней тайком. Но он встречается, а значит… Значит, детей не отдам. Буду сражаться за них до конца. Если жена захочет уйти из семьи, пусть уходит, но одна, без прошлого. Это будет её выбор и пусть несёт за него ответственность. В этот момент, конечно же, необходимо заявить, что я – лучший в мире отец, и сделать это так рьяно и настойчиво, чтобы ни у кого не возникло в этом сомнения, но, если заглянуть правде в глаза, стоит заметить – я вовсе не лучший в мире родитель. Хороший? Да. Но не лучший. Могу прикрикнуть, если хулиганство перешло некие допустимые границы, наказать или даже шлепнуть как следует по пятой точке, если слова не возымели действия. Я не лучший отец, но родной, тот, которому они не безразличны. Тридцать два. Я любил её и был предан нашему союзу, что идёт вразрез с бытующим мнением о частых изменах со стороны мужа. Не возникало ли у меня желание быть с другой женщиной? Трудный вопрос и трудно на него ответить. Красивых женщин много, но обладать всеми невозможно, да и нет в том смысла. Проще менять женщин, чем работать над собой. Сменил женщину – ушли проблемы. Но с приходом другой женщины приходят другие проблемы. Замкнутый круг. Не скрою, я засматривался на других женщин, но чтобы уйти от жены и детей – об этом я не думал никогда. Невидимый барьер порядочности не позволял мне изменять. Жаль, что такого барьера не оказалось у моей жены.

Сорок восемь. Вторая проблема – работа. Начальник упорно пытается посадить на моё место своего сына. Прямо не офис, а магазин «Дочки-сыночки». Посты наследуются, продаются, покупаются, передаются из рук в руки: от матери к дочке или от отца к сыну. Подобная преемственность даже монархам не снилась.

Так как открыто начальник уволить меня не может, ведь я работаю насовесть, он придумывает разные ухищрения. На днях прибегнул к новой уловке: устроил мне массовый бойкот. Из страха за своё место со мной не разговаривает вся контора. И из-за чего весь переполох? Из-за ошибки, которую он сам совершил. Напортачил, свалил вину на меня, наорал, а когда я запротестовал, обвинил во всех смертных грехах и в довершение демонстративно перестал со мной разговаривать. Коллеги, боясь за собственную шкуру, последовали его примеру. Ничего не скажешь, дело обставлено умело. Наивный я человек! Полагал, что работаю в солидной фирме, но поведение начальника походит на поведение капризного избалованного ребёнка, а значит, я работаю в детском саду. Психологический террор – так по телевизору называют его действия репортёры, прошедшие консультацию у психологов. К сожалению, умные фразы на глупых людей не действуют. В настоящее время сумасбродство высших чинов – норма. Ещё Марк Туллий Цицерон[1] говорил: «Величайшее поощрение преступления – безнаказанность». В двадцать первом веке безнаказанность приобрела воистину катастрофические масштабы. Какой у обычного человека в этой ситуации удел? Терпение и выносливость? Но разве терпение и выносливость – путь к справедливости? Кто-то говорит: «За справедливость нужно бороться!». Но, может, за справедливость нужно не бороться, а её добиваться? Человек борется, кусается и брыкается, когда его загоняют в угол. Может, просто ситуацию не стоит доводить до точки кипения, до того момента, когда вместо слова «добиваться» на первый план выступает слово «бороться». Я добивался справедливости на работе в течение нескольких лет, но, так как я действовал в одиночку, далеко не ушёл. Коллеги упорно держатся за свои места, они не хотят портить отношения с сумасбродом. Неужели они не понимают, что, когда начальник «добьёт» меня, он возьмётся за них? Не знаю, от чего я устал больше: от безбашенного начальника или от людского безразличия? Боюсь, моё терпение на исходе. Я молчал так долго, что негодование за несправедливое отношение достигло предела. Вулканологи говорят, что извержения опасны и непредсказуемы, что они губительны для окружающего мира. Но безжалостность и жестокость природы воспринимается нами как данность. Это неизбежный процесс, это догма, и мы с ней миримся. Но каково наше неистовство, когда доведённый до отчаянья человек, подобно вулкану, взрывается. Он рычит и брызжет слюной, но мы не воспринимаем это как последствие наших же поступков. Мы рвём и мечем в ответ. Круг замыкается. И в этом Мариинском водовороте страстей гибнут наши души. Следует неутешительный вывод – моя душа гибнет, потому что наткнулась на стену непонимания, глупости и упрямства. Какой-то знакомый сказал мне: «Надо быть к людям добрее». Добрее… Я бы с радостью, но где предел у доброты? Почему один должен поставлять доброту, а другой ею пользоваться? Фемида, богиня правосудия, забыты твои постулаты, стёрты границы человечности. Правило жизни гласит: всегда обижается тот, кто трудится больше, и глупо судить его за это. Трудяга, достигнув предела, как Везувий взрывается и… прости, прощай Помпеи![2] В какой-то детской песенке говорится, что всех суровей доброта. Да, пожалуй… В детстве я не понимал смысл этих слов, но сейчас он незыблем как моё существование. Если чрезмерная доброта размоет границы душевной морали, мир поглотит хаос. Стоп! Я замер на границе света и тени. Путь прерван. Семьдесят четыре шага сделано мной, но не все проблемы решены. Итак, на чём я остановился? С женой развожусь, за детей борюсь, с опостылевшей работы, где не ценят ни ум, ни труд, ухожу. Что дальше? На некоторое время солнце спряталось за тучи, и «зебра» под моими ногами пропала. Значит, дальше – мрак? Я оторвал взгляд от мраморных плит и посмотрел вперёд. Навстречу мне шёл старик. Совершенно обычный старик: руки, ноги, тело, голова. Всё как у всех. Но было в его лице что-то необычное. С другой стороны, в каждом из нас есть что-то необычное, то, что выделяет нас из толпы. Старика выделяли глаза. Из-под коричневой, давно выцветшей фетровой шляпы на меня смотрели добрые, уставшие, зелёно-карие глаза. Тяжёлые веки как занавес прикрывали их, но взгляд был чистым, открытым, располагающим. Он мельком посмотрел на меня и улыбнулся. Его седые усы подчеркнули изменившийся контур губ. Старик пошёл своей дорогой, а у меня посреди груди встал ком, на глаза непонятно отчего навернулись слёзы. Этот седой прохожий, словно яркий луч солнца, разрезал мрак. Его добрый взгляд стал последней каплей в чаше моего терпения. Злость, негодование, обида собрались в груди, и, пронизанные его добрым взглядом, ушли в небытие, в прошлое, в те семьдесят четыре шага, которые я уже сделал. Вместо того, чтобы рвануть наружу, лава, бурлившая во мне, остыла. Злость, негодование, обида исчезли, остались позади. Сказочник сказал бы: «Спали чары зла!». Я, наконец, освободился от груза и гнёта. В этот момент снова выглянуло солнце, и перед моими ногами расстелилась полосатая дорога. Я продолжил путь.