– Уж я вам сорву, анчутки окаянные! Прясла мне изломаете! А то я вас сейчас этой палкой, да по спинам! – скрипела бабка, прогоняя детей.
Она всякий раз обзывала ребят анчутками или бесенятами. Правда, обзывалась беззлобно, больше для острастки, что только веселило их. Внешний вид и угрозы не пугали ребят, но получить клюкой по спине явно не хотелось. Поэтому заветный подсолнух оставался на месте.
А вчера, как обычно, проходя мимо, ребята надеялись увидеть заветный подсолнух, но на месте его уже не было. Ребята опешили. Кто мог посягнуть на их, казалось уже присмотренный и примеченный предмет вожделения? Опять неожиданно, словно из-под земли появилась баба Вера. Она протягивала Сашке подсолнух, тот самый желанный зеленовато-желтый круг туго набитый серо-черными семечками.
– Держите, анчутки! Для вас же растила и от вас же берегла, чтобы хоть чуть-чуть налился зрелостью. Да наломайте ещё початков в огороде. На костре подпечёте, вкусно будет. Да только прясла мне не поломайте! – махнула клюкой бабка.
– Спасибо, бабушка! – почти хором ответили ребята и бросились ломать початки кукурузы.
А Сашка стоял растерянный и смущенный, держа в руках, не украденный, а полученный за выдержку, соблюдение отцовского завета и своего обещания, подарок! И голос бабки не казался уже Сашке скрипучим, и лицо было не таким уж морщинистым и старым, а даже симпатичным, с какой-то девичьей задоринкой и блеском глаза. Только руки, заскорузлые и натруженные, со скрюченными пальцами были такими же старыми и некрасивыми. Сашке так захотелось погладить эти руки. Он прикоснулся к ним, провел своей маленькой ладошкой по узловатым пальцам, как бы прося прощения за плохие мысли, за свое пренебрежение к старости, которое он допускал ранее при виде этой старушки. Баба Вера всё поняла, поняла без слов, и в её глазах навернулись слезы.
– У тебя доброе сердце, дитя. Сохрани его по жизни. И помни, что в каждом человеке, молодом или старом, красивом или уродливом тоже есть добро, пусть не всегда видимое. Храни тебя, Бог! – тихо сказала баба Вера, тыльной стороной ладони вытерла слезу и тихо, опираясь на свою клюку, побрела к дому.
Сашка стоял оглушенный, поражённый словами этой сказочной старушки, пока ребята с охапкой початков в руках не потащили его к речке.
Дети разломали подсолнух поровну, и в тот день Сашка упивался, наверное, самыми вкусными в своей жизни, ещё незрелыми, бело-мягкими семечками. И початки, нанизанные на острые палочки, поджаренные на костре, с взорванными от огня зернами и почерневшими боками, были просто объедением. Этот день стал незабываемым, особенным, значимым.
– Сегодня накупаетесь, а завтра пойдёте работать на зерновой ток! Хватит лень погонять, надо и людям помогать. Зерно в поле осыпается, скорее надо убирать. Людей не хватает, а работы много, – матушка горестно покачала головой.
– Мам, так мы это в раз, хоть и сегодня! – радостно ответил Сашка.
– Ладно, ладно уже. Я бригадиру сказала, что вы с завтрашнего дня прискачете. На многое от вас не рассчитываем, но с вами веселей, да и знать будете, как хлебушек достаётся, – согласилась матушка.
Жатва, жатва, страда – основное, главное летнее событие в деревне! Вот когда люди работают без устали, день и ночь, когда время, как бы сжимается и превращается в один долгий день, с небольшими перерывами на еду и короткий сон, да и тот, посменный, одни дремлют, а другие работают.
Все ребята любили это время года и ждали страду, хотели быть полезными старшим. Участие в сборе урожая вызывало у них неподдельную гордость и причастность к чему-то значимому и взрослому. Зерновой ток представлял собой большую забетонированную открытую площадку, примыкающую к крытому навесу, куда складировали готовое зерно для сдачи на элеватор или же для будущей посадки, как семенное. Зерно не должно быть сырым, сгниёт сразу, или же не залёживаться, перегорит, спечётся быстро. Здесь работали в основном женщины и дети. Сушили и провеивали зерно, бросая его лопатами на черпаки веялок и ленты транспортеров. Старик-механик следил за работой агрегатов, быстро ремонтировал и устранял поломки. При этом постоянно подтрунивал над работающими женщинами, шутил и рассказывал байки. Казачки громко смеялись, не злобно отвечали на дедовы колкости и постоянно пели. Без песни нет работы – говорили в деревне. А петь они умели! Каждая песня как рассказ о женской нелёгкой казачьей доле, о любви и ненависти, страдании, тоске и ожидании счастья.
Приезжала машина, шофер шутил с девчатами, откидывал задний борт, зерно ссыпалось на площадку, новая порция для обработки готова. И тут для ребят наступал самый счастливый момент. Водитель махал рукой, и двое из них быстро оказывались в кузове грузовика, обшитом презентом, чтобы не просыпать, не потерять зерно при перевозке. Сашка становился, держась за высокий передний борт, и подставлял лицо жаркому обдувающему ветру. Он наслаждался скоростью езды и красотой окружающей сельской природы.
Вот и хлебное поле. Комбайны идут в рядок, друг за другом, оставляя за собой ровные рядки сжатой соломы, как косари на лугу в косовицу. Трубы шнеков вибрируют в ожидании выдачи новой порции намолоченного зерна. Машина подъезжает к комбайну, подставляя пустой кузов под устье выхода намолота. Теперь они движутся вместе, синхронно, словно связанные одной нитью – золотым потоком зерна. Из шнека в кузов сыплется сверкающий в солнечном свете хлеб! И тут уж не зевай, лопатами раскидывай зерно равномерно, чтобы не гонять полупустую машину! Зерно с пылью, но хлебный запах стоит такой, даже дух захватывает!
– Молодцы ребята, хорошо затарили машину! Поправим брезентовую накидку, чтобы не потерять по дороге наше добро. А теперь марш в кабинку! К обеду ещё пару ходок надо сделать, – кричит шофер, пересиливая шум машины и грохот комбайна.
Вот, она, красота и удовольствие – сидеть в кабине грузовика Газ-51, выставив в открытое окно свой локоть, вдыхать запах бензина и подпрыгивать на пружинах сиденья, покрытых коричневым дерматином, по- взрослому, как большой!
Обед в поле всегда незабываем. Колхозная повариха тетя Даша-Пулеметчица приезжает на машине с бидонами и подстилками. Она всегда машет белым полотенцем, как военный парламентёр, созывая на обед комбайнеров и всех, кто есть в поле. Пулеметчицей её прозвали за говорливость, мол, выдает столько слов в минуту, как пулемет Максим. Не высокая, средних лет, кругленькая, как колобок и шустрая как мышонок, с красивыми льняными волосами, спрятанными под белой легкой косынкой, и всегда веселыми глазами, курносым небольшим носиком, родинкой на верхней сочной губе, она была любимицей всей деревни, всего колхоза. Её отличало какое-то повышенное внимание к людям, стремление живого участия в решении их проблем, непременного оказания помощи и заботы. Поэтому готова была отдать последнее, чтобы не видеть чьего-то горя или грусти. Но главное – она считала почему-то всех голодными и старалась непременно и срочно их накормить. Сашка наблюдал такой случай, когда тётя Даша в кругу подруг взяла из общей корзины яблоко, надкусила его и протянула соседке, мол, на тебе, оно такое вкусное, а я себе возьму похуже. Все долго смеялись, а тётя Даша, смущаясь и краснея, объясняла, что так наголодалась в послевоенные годы, что это чувство голода до сих пор не выходит из головы.
На большом покрывале, расстеленном на скошенном участке поля, быстро раскладывался хлеб, ноздреватый и пахучий, нарезанный крупными кусками, ломтики сала с мясной прослойкой, пучки зеленого лука и головки чеснока. Тётя Даша успевала одновременно накрывать скатерть и зачерпывать из бидона воду для умывания едоков. Комбайнеры, потные и запыленные, с белыми пятнами вокруг глаз от защитных очков, водители автомашин и ребята-помощники выстраиваются в рядок. По очереди, не торопясь, мыли руки, умывались под веселым надзором и неустанными разговорами Пулеметчицы, держащей в одной руке черпак с водой, в другой – полотенце. Только после этого всем выдавались ложки.