Молодые девчата, взяв под руки гармониста, начинали частушечную перепалку с парнями, которые гурьбой следовали за ними. Теперь они все вместе направлялись к клубу, продолжать гулянье до глубокой лунной морозной ночи, а то и до утренних петухов. Это уж кому как повезет!

Девушки подтрунивали ребят колкой частушкой:

Меня милый не целует,

Говорит: «Потом, потом!».

Я гляжу, а он на печке

Тренируется с котом!

Парни принимали вызов и едко огрызались:

Я свою Наталию,

Узнаю по талии.

Чем не шире талия,

То – моя Наталия!

Юношеский смех и веселье удалялись, переборы гармошки становились тише, где-то вдалеке, как и затихали звуки на выгоне, главном месте проведения праздников деревни.

Хоть и редкие деревенские праздники, но они были яркими, веселыми, задорными, впечатляющими, запоминающимися на всю жизнь. В них наглядно выражалась вся широта, вольность русской души, простота и открытость, казацкая сила единства поколений и суть казацкой свободы. Они оставили свой неизгладимый след в Сашкиной памяти, в сердце, в его душе.

– Внучёк! Вставай, завтракать пора, – послышался голос бабули.

Голос самой дорогой и заботливой бабушки, с нежными, как у ребенка, но такими сильными и умелыми, красивыми руками, всегда веселой и говорливой, всегда и везде успевающей во всех делах и занятиях. Всё, что готовила бабушка, было невероятно вкусным и запоминалось на всю жизнь.

Сашке не надо было повторять дважды. Откинув одеяльце, поправив постель, посмотрев на ещё спящих сестёр, он стремглав понёсся к столу.

Бабушка указала рукой на умывальник, засмеялась, видя недовольное, искривлённое лицо внука. Увы, но без этого утреннего моциона завтраку не бывать! Умывальник – металлический бочонок с длинным носиком-палочкой (как называл его Сашкин отец) был заправлен холодной, колодезной водой – для зоркости глаз (так тоже говорил отец)! Словно обжигаясь студёной свежестью воды, Сашка быстро умылся, сел на лавку в предвкушении вкусного завтрака. На столе уже стояла большая стопка блестящих блинов, смазанных гусиным пером с растопленным коровьим маслом, миска сметаны, в одном глубоком блюдце золотился свежий мёд, в другом – любимое варенье из черной смородины. Парное, только что надоенное молоко стояло ещё в ведре, вспененное и теплое. Процедив через марлю, бабушка разлила его в три алюминиевых кружки, и стала звать к столу внучек.

Сашкин дедушка держал небольшую пасеку, состоящую из десятка полтора пчелиных ульев. Поэтому в доме всегда имелся мёд, настоящий, пахучий и золотистый. А день его выкачки из рам, заполненных плотными и полными сотами, превращался в семейный праздник. Сашку интересовало и удивляло всё: почему деда не кусают пчёлы, почему медовые соты в рамках шестиугольные и все одинаковые, как пчёлы заполняют и закупоривают их воском, почему мёд такого золотистого цвета, и ещё тысячи «почему». Дед, не торопясь, дотошно старался отвечать на все вопросы, ему нравились подобные интересы ребёнка. Он много рассказывал о великом трудолюбии пчёл, о пользе и лечебных свойствах мёда, и даже о том, что с мёдом можно и нужно кушать всё. В качестве примера, дед брал с грядки огурец и помидор, разрезал их пополам и намазывал мёдом. Такого своеобразного и неповторимого вкуса в сочетании с запахом свежих овощей и медового аромата Сашка не испытывал больше никогда в жизни!

Сашка положил в свою кружку три ложки варенья, от чего молоко превратилось из белого в фиолетовое, пахучее и сладкое. А бабушка каждый блин намазывала сметаной и мёдом, сворачивала в рулет и подавала внуку. Невероятная вкуснятина! К этому упоительному наслаждению присоединялись Сашкины сестры.

Бабушка Ефросинья, в деревне её называли просто – баба Фрося, была не только искусница по части приготовления пищи, но и прекрасная рассказчица. Дети часто просили её рассказать про историю своей деревни, о том, как происходила революция, гражданская война, Великая Отечественная. Её повествования отличались простотой речи и доходчивостью изложения, приправленные иронией и юмором.

Она обычно начинала свои рассказы с того, что всем казакам выдавались земельные наделы, передаваемые по наследству. И каждый наследник обязан сохранять и преумножать своё хозяйство, поэтому трудиться приходилось не покладая рук. А нас с дедом Колей в семье одни дочери, пять девчонок это не парни, тяжело ему приходилось без мужской силы и поддержки. Но работали все от зари до зари, поэтому и хозяйство наше крепкое. Земли хватало под сад, огород и пашню. Во дворе корова с тёлкой, два коня, с десяток овец, два поросенка, куры и утки не в счет. Своя, хоть и не большая, пасека. Всё это требовало рук, умелых, натруженных и сильных.

А вот некоторые в деревне, хоть и имели свои земли, но то ли из-за лени, то ли из-за любви к водочке-самогоночке, потихоньку забрасывали свои земли, плохо, а то и совсем не обрабатывали её. А кушать то хочется, вот и приходили к другим семьям наниматься на работу, батрачить, значит. Рассчитывались с батраками в основном зерном, огородиной, денег-то почти не было. За алтын, три копейки по нынешнему времени, раньше на базаре можно было корову купить! Зерно за работу старались давать семенное, чтобы оставляли на посев, не тратили попусту. Но батраки не берегли его, пускали на сивуху, и по весне опять приходили проситься на работу. Правда, таких в деревне было мало, с десяток дворов с трудом наберется. Но все-таки были. Жаль, конечно, их. Ведь были и они своими, из казацкого роду-племени. А вон как выходило! И на них уговоры не действовали.

Помогать по хозяйству часто приходили монашки. Их монастырь располагался в верстах пяти от нашей деревни. Работали они только за еду, видно тяжело у них было с пропитанием. Молча, отработают день в поле, молча, медленно поедят, помолятся в хате у хозяев и так же молча, уходят. На прощанье обязательно попросятся прийти снова. Были они молоды и красивы, но худы и бледны, с усталыми, но очень чистыми и светлыми глазами. Монашек любили и жалели, никто не спрашивал их, почему подались в монастырь, почему ушли от мирской жизни, почему укрыли свои тела с головы до пят в черные одеяния. Накормят, напоят и проводят с Богом.

Так и жили тихо, мирно, размеренно. Старики держали порядок, люди трудились, мозолями и потом добывали себе пропитание и никто не жаловался на трудности или несправедливость. Трудности были, а вот несправедливости – нет! Жили по законам стариков и предков, как сейчас говорят – по «домострою».

По осени, после сбора урожая, играли свадьбы. Девок выдавали замуж по договоренности родителей, чтобы род был здоровый и крепкий. Для молодой семьи мужики-умельцы всей деревней за три дня делали сруб для нового дома и конек – за день, вместе собирали лозу на дранки, вместе штукатурили внутри дома. На реке резали камыш на крышу, клали печь. Так что за пару летних месяцев вселяли новую семью в свои хоромы. Живи молодежь, плодись и размножайся! Хорошо жили, чего Бога гневить!

И вот однажды утром деревню разбудил тревожный звук била. На выгоне к вкопанному в землю столбу был привязан кусок рельса, и битьём по нему оповещалось любое чрезвычайное событие в деревне, пожар или ещё какое-либо лихо. На сей раз, собравшиеся люди увидели, что посреди выгона стояла тачанка с пулемётом, на ней сидели и стояли люди в кожаных куртках с маузерами в деревянных кобурах на боку. Но самое интересное в том, что среди незнакомых вооруженных людей стояли почти все бывшие батраки и батрачки. Все в новых кожанках и с пистолетами, бабы обрезали косы (грех-то какой!) и повязали красные косынки. Смех, да и только! Какой-то мужик с красным бантом на груди объявил, что в Питере произошла революция, царь-батюшка отрёкся от престола, Временное правительство низложено! Про то, что царь был слабоват, безвольный и не вояка, наши казаки знали. Поэтому и не уважали. Но и пусть бы сидел себе тихонько на троне, лишь бы нам не мешал. А вот про Временное правительство слыхом не слышали. Керенский какой-то сбежал в бабьей одежде. Украл, наверное, что-то из казны государевой. Других объяснений у наших казаков не нашлось.