Мой скепсис до эмиграции был ущербным, обращенным к самому себе. Я объективно оценивал свои способности. И не понимал, почему они так плохо сбалансированы с моими амбициями. Амбиции были выше. Оказавшись в Англии, со своими сомнениями советского скептика, мифами советского интеллигента, я избежал судьбы завистливого приспособленца, неудачника, циника, обратившись в веру английского скептицизма. Не думаю, что свободная страна автоматически гарантирует такое. Это лишь шанс, когда свободу ставишь выше карьеры и даже творческих соблазнов, когда не поддаёшься политическим самообманам.
Давая определение скептицизма[1], оставляю в стороне философские смыслы. Для меня самое важное в определении скептицизма – поиск истины в собственном литературном творчестве. В отличие от скептика, который ищет истину, создавая свою тщательно выверенную философию. Впрочем, пусть читатель разберётся сам.
Наверное, скептицизм может сделать человека счастливым. Если не дать себе скатиться к самомнению в своих сомнениях, к самодовольству. Античные философы-скептики утверждали, что познавательные способности человека несовершенны и ограниченны: ведь мы не можем доказать даже того, что мир существует, и уж тем более, что он обладает какими-то определенными характеристиками. Тем не менее метод радикального сомнения стал для скептиков способом достижения счастья. Ради счастья эпикурейцы предлагали уклониться от мира, стоики – войти в согласие с ним. Скептики же, сомневаясь во всём, отвергли и то, и другое. Основоположник школы скептицизма Пиррон советовал всем, кто стремится к счастью, обратить внимание на то, какова природа вещей, как следует к ним относиться; и на то, к чему это должно привести… Скептик, воздерживаясь от крайних суждений, достигает желанной невозмутимости. А для древних греков это и было главным условием счастья… Впрочем, оставлю высокую философию философам и обращусь к магии цифр. Цифры в отсчёте времени изначально обладают магическим смыслом, о чём много писал Велимир Хлебников. Но я о восприятии, связанном с магией цифр. Скажем, 20-е – годы НЭПа, 30-е – сталинского террора, 40-е – войны, 50-е – репрессий и смерти диктатора, 60-е – оттепели, 70-е – застоя, 80-е – перестройки. В две строки – вся история Той Страны, в которой я прожил полвека.
Вспоминаю свои 75. Сидя в Лондоне, под самое Рождество, с помощью сына, приехавшего ко мне в Англию на юбилей, я по Скайпу знакомился с моим кузеном Гарольдом, живущим в США, в штате Южная Каролина, и кузиной Розитой – обитавшей в Буэнос-Айресе. И Гарольд, и Розита уже вступили в клуб 80-летних. А потом, уже после знакомства, я вглядывался в лица моих родственников, вытащив из архива их фотографии более чем полувековой давности. И тут испытал едва ли не самый сильный приступ скептицизма. Эйфория встречи, подпитываемая фантазиями, воображением, наконец, прежними безуспешными попытками выйти на след родни в Буэнос-Айресе, вдруг всё исчезло. Теперь на этих фотографиях я видел обыденное – американский кузен, молодой человек, готовый к продвижению по служебной лестнице в крупной компании; аргентинская кузина – типично еврейская девушка на выданье…
80-й год моей жизни был отмечен пандемией (декабрь 2019 – декабрь 2020), потому я отнесся к этой дате со скепсисом. Этот скептицизм ещё более окреп именно в 2020-м, роковом году, когда люди, чтобы выжить, отказывались от общения и… вдруг ощутили панику: они впервые должны были остаться наедине с собой, познакомиться с собой, то есть сделать то, чего избегали всю свою жизнь, убегая от себя, не зная себя и не желая знать. Не имея прежде такой привычки (закалки, если угодно), люди терялись, впадали в депрессию и очень часто выявляли в себе то, что успешно скрывали прежде. И от себя, и от окружающих…
Моя подруга студенческих лет погибла, когда закрыли театр, где она всю жизнь служила. Без театра она не мыслила жизни. Ни дня, ни недели. А тут выяснилось, что театр откроют неизвестно когда. Жить сама с собой она не умела. И испытания не выдержала. Мой московский приятель на год старше меня. Угодил-таки с коронавирусом в больницу. С хорошим шансом не выбраться живым. Чуть оклемавшись, он первым делом всем, направо и налево, друзьям и недоброжелателям, сообщал по электронной почте, что лежит в больнице Администрации Президента. Он не принадлежал к номенклатуре. Попал туда по большому блату. Что совершенно его не смущало. Самомнение будоражило воображение, отметая скепсис. Про себя решил – по заслугам. Мне достался его рассказ, что он лежит в люксе стоимостью в тысячу долларов в сутки, что сутками смотрит телевизор, не видит – не слышит, о чём там толкуют, а просто выключается из реальности. Я напомнил, что он и до коронавируса так смотрел российские программы ТВ. Как и большинство наших сверстников в Той Стране…
После 80-летнего рубежа не так-то просто сохранять способность думать, абстрагируясь от недугов и панической мысли – жизнь подходит к концу. Наверное, я удачлив, потому что, живя в Лондоне, подмечал признаки немногословного английского скептицизма. Ведь это род того, что называется private life – частная жизнь, которую нарушить неожиданным вторжением со стороны является едва ли не самым большим грехом у англичан, а не просто пренебрежением какими-то правилами.
Чтобы было понятно, о чём речь, приведу два примера. Восьмой год моя жена арендует в Фарнборо квартиру в двухэтажном доме, где двери соседей выходят на улицу. Сосед справа все эти годы вежливо здоровается, мимоходом бросая одну-две фразы о погоде… И всё. Но накануне Рождества оставляет в нашем почтовом ящике поздравительную открытку. Сосед слева тоже бросает открытку с пожеланием счастливого Рождества. Никому из этих англичан в голову не приходит знакомиться.
Ещё пример. К моим друзьям, живущим в Твикенхэм, пригороде Лондона, повадился приходить соседский кот по имени Мистер Би. За неделю до Рождества Питер повёз его к ветеринару, обнаружив, что у кота экзема. Ветеринар увидел ошейник-чип и сказал, что это хозяйка должна приехать к нему с котом… На время лечения коту надели воротник и по предписанию ветеринара не выпускали гулять. Я, предполагая, что хозяйка кота недовольна таким участием, спросил моих друзей: вы знаете, как её зовут? Нет. Нам всё равно, нам важно, чтобы кот был здоров… А спустя месяц, Мистер Би, здоровый и весёлый, опять появился у моих друзей. Добавлю пару деталей. Кот когда-то потерял ногу, но ходит в гости, минуя десять домов на улице, где живёт. Слава богу, ему не надо переходить улицу, которая ведёт к стадиону регби с интенсивным автомобильным движением. Мистер Би, думаю, скептик. Если бы ему позволили, он оставался бы ночевать у моих друзей. А так на трёх лапах ежедневно приходит в гости. Трудно сказать, догадывается ли хозяйка, где пропадает её кот. Но, надо полагать, она тоже скептик и не спешит укорять Мистера Би…
Ну, и о коронованном скептике – муже королевы Елизаветы, принце Филиппе, которому в 2021 должно было исполниться 100 лет. Не так давно британцы вспоминали его остроты, наблюдая похоронную процессию в Виндзоре. Многие при жизни находили его шутки грубоватыми, неуместными, порой скандальными. Я же и сегодня вижу в них одно – скептицизм. Вот одна из шуток герцога Филиппа, которую помнят в Африке: в 2003 году во время официального визита в Нигерию принц встретился с президентом страны Олусегуном Обасанджо. Приняв его национальный костюм за пижаму, герцог заметил: «Похоже, я не вовремя? Вы уже приготовились ко сну». Очень может быть, принц Филипп (кстати, считавшийся иконой стиля) не должен был такое произнести во время визита. Но все знали его нелюбовь к официозу. Ведь он так трунил и над собой, защищаясь скептицизмом от старости, немощи, скуки, от тягот жизни при дворе. Почему бы, если не принять, то не простить такой взгляд на мир. Тем более осуждать нечто подобное – значит не совсем понимать Англию, где посмеиваются над всякими слишком сильными чувствами, включая любовь, патриотизм, истеричную верность монархии, этикету, религиозным табу…