– Видение было! Вдарила каменюга в колхозную контору!
Мы с мужиками прикинули на трезвую голову: от конторы до нашей деревни рукой подать, это как большущая каменюга вдарит, да не приведи Господи ночью…Не у всех родственники в Канаде, у нас с отцом их точно нет. Колхозник не какой-то пролетарий, тот спросонья цепь схватит свою пролетарскую и бежать, а у колхозника добра до выгребу, порошины жаль. И началось!
Сам видел, как соседка вылетела на крыльцо голая, руки заламывает:
– Господи-ии! Да что же такое? Иванушко, выкатывай мотоцикл! Бежим!
Я топорище в сарайке тесал, после такого вопля не до топорища стало, всё нутро встряхнулось. У соседей хоть мотоцикл есть, я на чем побегу, на стельной корове?.. Комета ты, комета, ни раньше, ни после понесло тебя на нашу деревню. Нет бы валиться на соседний колхоз, или на райком партии… В избу кинулся, туда-сюда, барахла много накопили, надо бы всё спасать, а чего самое дорогое? На жену рявкнул, та давай в мешки чугуны, чашки-ложки складывать. Отец в годах, с клюшкой по деревне ходил, вроде нога прибаливает – степенство себе заводил, тут видит – не до степенства, про клюшку забыл, тащит из клети тулуп, валенки. Кричит мне, чтобы изничтожал всё, что унести не сможем, такой приказ в войну был товарища Сталина. Я трезвый был, а ум будто ветром унесло. Стол ломаю, жена ревёт да перины вспарывает, бабка на коленях стоит перед иконой… Люди ладно, существа умные, и петух одурел: кур загнал в сарайку и раздевает бедных. Кот Мурзик отомстить решил напоследок псу Шарику, вцепился лапищами в морду… Мать хватилась – поросёнок некормленый, а отец нож, в тряпку завернутый, с полатей достаёт. Ничего врагу не оставим!
Шевельнулась деревня: эвакуация! Косоглазая Палагея во всех бедах сразу обвинила бригадира. Будто видение ей было: лысина у бригадира волосом покрылась, раньше вылитый был Никита Сергеевич Хрущев, а теперь негра черная. Бригадир с реки шёл, белье выстиранное на коромысле нёс, Палагея и налетела, покажи да покажи. Отбивается бригадир, корзины кинул со страху под ивовый куст и бежать. Не первый раз Палагея домогается, чего-то показать просит.
Свист по деревне, крики да вой. Выскакиваем всей семьей, глазам не верим: голь на выдумку хитра – дядька Демид козу в дровни запряг, телевизор кинул и галопом пошёл. Он такой этот Демид, примаком в дом взят, как в готовый лапоть ступил, тещиного добра не жаль. Мы вот с отцом своим горбом богатство завели, гвоздь ржавый в углу торчит да он наш гвоздь-то.
– Скатерть взяли?.. А дугу?.. Устюгскую, выездную!!
– Отец, дозволь печь опрокину! – кричу отцу.
– До экой поры не опрокинул?!
Вроде собрались, увязались, много чего из вещей изломали, изорвали. Спасибо товарищу Сталину, подсказал в трудную минуту.
– Давай ходчее!
– Избу запаливать? – кричу отцу.
– Избу?.. Не-е, оставим врагам клопов и тараканов!
Мимо дома Саввы Лягушонкова проносимся, и отец, и я неладное замечаем: Савва веревку на березе приспосабливает, видно решил покончить с колхозной жизнью. Баба у него визжит, без мужика дров не привезти, не то, что рыжиков принести.
– И этому паразиту орден дали! На сносях я, Саввушка-аа!
У Саввы ребятишек пятнадцать душ, его Родина поощрила орденом «Отец-герой».
– Совсем с копылков скинуло? – кричу Савве. – Еще бы через телевышку веревку перекинул! Толковые люди ремешок ко кровати привяжут и амба!
Вдруг жена моя вспомнила: баня же топлена! Бежим немытые!
– А то, – соглашается отец. – надо помыться. Куда с грехами. Успеем. Вон Савва еще не повесился.
Обратно с мешками, чугунами, дугами и тулупами. Вот ведь счастье так счастье: бабка старая навстречу ковыляет! В спешке упала за поленницу дров, мы, проворные да молодые, и не заметили впопыхах. Отец прослезился, сказал:
– К добру.
Сами в бане вымылись и бабку вымыли. Отец спрашивает ее, бежать-то может ли?
– Когда раскулачивали, одного пропойцу партийного с колом двадцать верст гонила.
Снова рывок. За деревней локомобиль в подовинную яму угодил. То механик наш колхозный Петрушка золотые руки приспособился на такой зверюге из первой советской пятилетки приусадебные участки пахать. Дешево и сердито: зверюга одну воду потребляет, он самогонку. Петрушка мужик партийный, живет по принципу: сам помирай, а колхоз выручай. Решил спасти колхозную пасеку, пчёл вывозил, да покусали его пчелы и он дал тягу в неизвестном направлении. У моего отца мигом план созрел: добро-то ничейное, стань просить – фигу с маслом правленцы дадут, вот кабы тяпнуть пару улейков под шумок… хоть бы пару! В случае чего и прокурору так скажем, мол, паи наши оказались на нейтральной территории. Нет, говорю отцу, колхознику веры нет. Потому соломы притащили, обложили локомобиль вместе с пчелами и сожгли. Ни нам так и ни вам! На душе сразу легче стало. Бабка лет на пятьдесят моложе стала. С вызовом сказала:
– Это вам шесть коров наших, соломорезка, четыре кобылы да мерин Стужень!
Отец добавил:
– Комету нарочно на нас направили, крестьянство изничтожить хотят. Жена по глупости своей усомнилась: кто они, кто направляет да изничтожает? Бабка и та засмеялась, один зуб у нее во рту торчал до этого, так тот зуб вывалился. Молодо- зелено, да кругом враги!
Нашу семью обходит семья Саввы Лягушонкова. Ага, надеется на второй орден. Налегке идут, оно и понятно. Такую ораву государство прокормит, у нас плодовитые да непьющие занесены в Красную книгу, многодетных матерей вспоминают на всех праздниках.
– Прибавить ходу!
Бежим. Ухваты тычут в лопатки, на шее коровий колокольчик. А корова?.. Вдруг да телиться придумала? Мимо нас косоглазая Палагея пробежала с подойником полным молока, бригадир, кузнец Бродягин с наковальней на плече, кто с чем. Бухтят в верхах, что колхоз есть черная дыра, мы колхозное имущество врагам не оставим. Мы не верхи, те Родину на Канарах в карты проиграют.
– Сладкая штука жизнь, – отец задыхается, должно быть вспомнил про клюшку. – Только бы до Камешников добежать, а там рукой подать.
Некогда соображать, кому руку подать. Скорее всего у Камешников нас никто и не ждёт…Коза Демида пала; идёт Демид пехом, руки заложил за спину и как журавль вышагивает. Горе чего с человеком не делает, и телевизор не надо. Телевизор-то тещин!
Кто-то медведя вспугнул, сейчас некогда гадать кто: ломает меня мишка! Из-за сосны выпорхнул, каратист должно быть, раз мне по башке лапищей, я и мордой в грязь. Не тут-то было голубчик, колхоз есть семья трудоднем сшитая, мужики страх перебороли, стаей налетели, кто чем мишку потчует. Счетоводка Марьиванна в белых тапочках счетами его, счетами колотит!..Великое дело колхоз. И тут же медведя засвежевали. И выход мяса прикинули, и по едокам разделили. Пробегались, сплочение чувствуется, гордость за общую семью. Которые вперед забежали, возвращаются, вкусный запах весь лес опутал. Все нашлось, и чугуны, и ложки. До чего дружно щи уплетаем, будто век не едали. Палагея косоглазая каждому по кружке молока налила.
Тут и секретарь наш партийный идёт, увидел народ, рад не рад. Упарился сердечный. У него пузо большое, руками его придерживает, чтоб не пролилось и хохочет. Оказывается, комета рядом прошла, а райком партии как узнал, что народ сбежал из деревни, и… первого секретаря родимчик хватил, второму аппендицит вырезали. Перепугались наши князьки. Было мнение в верхах, что мы в Финляндию подались всем табором, ибо корни-то наши от финнов да угров отпочковались.
Домой воротились, а корова отелилась. Бычок лобастый такой прыгает около матки. Отец гадает, какую кличку быку дать. Бабка прямо присоветовала:
– Кулаком.
Даже моя жена, баба ума среднего, поняла: не добежали.
Потужили, порядили, надо как-то жить начинать. Что кабы я печь не опрокинул!.. Вроде оба с отцом трезвые были… Пошел отец по деревне народ на помочь кликать. Все пришли, даже Марьиванна в белых тапочках. Бригадир стол принёс, куда же самогон без стола поставишь? Механик Петрушка не пришёл, осерчал на нас. Сказал Савве Лягушонкову:
