Для ликвидации финансовой проблемы требовалось всеобъемлющее решение. На совещании у Чайковского было предложено обратиться к купечеству, которое имело весьма значительные запасы рублевой наличности. Для этого Чайковский лично собрал представителей торговых кругов и предъявил им свою программу.

– Господа, – голос председателя правительства по случаю важности момента звучал по-особенному, – Верховное управление Северной области приняло решение обратиться к Вам, как к спасителям Отечества. Вы современные Кузьмы Минины, готовые ради блага Отечества пожертвовать капиталами.

Присутствующие заволновались.

– Но мы не собираемся проводить реквизиции, мы не большевики, мы просто просим купечество ссудить правительство наличными деньгами на полгода под пять процентов прибыли.

Представители торгового капитала с облегчением вздохнули.

– Эти деньги пойдут на оплату текущих расходов и вернутся к вам через покупку товаров, заключенные контракты и прочие рычаги торговли.

Я полагаю, торговые и промышленные круги также заинтересованы в оживлении экономической жизни в области и поддержат начинания Правительства.

– Какие деньги правительство планирует пускать в оборот, – спросили Чайковского, – николаевские, керенки или только моржовки?

Председатель правительства был не готов к такому вопросу и замялся. Ему на помощь пришел секретарь Петр Зубов.

– Господа, мы примем все виды денег, находящиеся в обороте в России и, разумеется, валюту по текущему курсу. Что касается банкнот, выпущенных Архангельским отделение госбанка в первой половине года, когда у власти были большевики. Как вы их назвали – моржовки? Так вот, моржовки тоже будем принимать наравне с прочими банкнотами. Советские знаки нового образца, если таковые появятся в ближайшее время, как вражеская валюта приниматься не будут.

– Курс николаевских рублей выше, чем остальных! Как вы будете это учитывать?

– Мы будем принимать все виды денег по единому курсу, не стоит устраивать торгов, банкноты – это кредитный инструмент, и ценность любых из них зависит от политической и экономической стабильности.

Купечество, довольное тем, что николаевские деньги будут уравнены с остальными выпусками, снова одобрительно загудело. У каждого из них были в запасе мешки керенок и моржовок, но за пределами России в банках даже соседней Скандинавии принимали только царские рубли, а «моржовки» вообще дальше Архангельска сбыть было трудно. Присутствовавшие разошлись в полном согласии.

Граф де Робиен и советник посольства Дульсе вместе зашли в кабинет французского посла.

– Господин Нуланс, Вы видели эти местные портянки? Я имею в виду краткосрочные обязательства правительства Чайковского, – спросил третий секретарь посольства.

– Да, я в курсе, а почему Вы так отзываетесь о них?

– Я ни на секунду не сомневаюсь, что реальная ценность этих бумажек совершенно ничтожна, и через полгода власти откажутся от их обмена или заставят принимать население в качестве денежных знаков по низкому курсу. Наш контингент несет расходы, и мы также нуждаемся в наличности, которой катастрофически не хватает.

– Луи слишком эмоционален, – вступил в разговор советник Дульсе, – он хотел сказать, что мы не можем обменять рубли на эти обязательства. Если Чайковский хочет получить от Франции некоторую помощь, то он должен дать гарантии возврата сумм через полгода в валюте по сегодняшнему рублевому курсу. Только на этих условиях мы можем дать этому правительству какие-либо финансовые средства.

– Хорошо. Вы, граф, отправляйте телеграмму в министерство финансов с разрешением на проведение операции под гарантии местного правительства и обязательные поставки сырья, в котором очень нуждается промышленность нашей милой родины.

Сделка состоялась, и в сентябре правительство Чайковского получило от французского посла еще пятнадцать миллионов рублей наличных денег в царских банкнотах в дополнение к тем пяти миллионам, что были даны Нулансом правительству Северной области в первые дни после переворота. Оказывается, все это время деньги без всякой охраны находились в багаже посольства и путешествовали с ним из Петрограда в Финляндию, потом в Вологду и Архангельск. Нуланс даже переживал по поводу наличности, когда его служащие не смогли сказать, где упакованные миллионы. Когда же деньги нашлись, он облегченно вздохнул.

– Скажите, советник, – скептически улыбнулся де Робиен, – меня снова не покидает мысль: когда мы голодали в Финляндии и питались галетами, а эти миллионы спокойно лежали в нашем багаже, нельзя было маленькую часть потратить на достойную жизнь сотрудников посольства?

– Это вопрос не ко мне. Я так же терпел неудобства, как и все. Думаю, ответ лежит в особенностях характера нашего посла, ведь эти траты пошли бы по разделу нецелевых, а этого он допустить никак бы не смог.

– Мой разум отказывается понимать столь утонченное отношение к чувству долга, но мы не в праве обсуждать нашего начальника и тем более осуждать его.

Через пару дней Дедусенко снова был в кабинете председателя правительства по финансовому вопросу.

– Позвольте задать вам вопрос относительно наших ценных бумаг, очередной выпуск которых мы подготовили к обращению, – поинтересовался Чайковский.

– Что вы хотите от меня услышать?

– Мне сказали, что заявленный уровень доходности мал в условиях сегодняшнего дня, и поэтому коммерсанты принимают билеты крайне неохотно.

– Что поделать, – развел руками Дедусенко, – других денег пока у нас нет.

– Это временно. Вам наверняка известно о финансовом проекте, предложенном поверенным в делах Великобритании Линдлеем? Он уверил господина Френсиса, что реформа поможет остановить финансовые неурядицы и стабилизировать рубль. Новые деньги будут выпущены под гарантию Британского Казначейства.

– Вы знаете, Николай Васильевич, я убежденный социалист и ко всему, что предлагают британские капиталисты, отношусь с недоверием. К проекту Линдлея тоже, хотя должен отметить, что он весьма разумный человек. Думаю, если этот проект будет реализован, мы скажем господину Линдлею большое спасибо, если нет – выразим свое разочарование. Кстати, о генерале Пуле, лучшем друге господ типа Чаплина. Я по-прежнему обращаю ваше внимание на то, что ходят упорные слухи о возможности заговора.

– Завидую вашей молодости и полемическому запалу, – сказал Чайковский. – Насчет Чаплина не извольте беспокоиться, генерал Пуль буквально вчера заверил меня, что без его ведома здесь ровным счетом ничего произойти не может.

– Надеюсь, что это действительно так!

Дедусенко удалился, усмехнувшись себе в усы. Генералу Пулю он не доверял.

– Что случилось, Николай Васильевич? – Спросил Зубов, как только молодой министр покинул кабинет председателя правительства.

– Ровным счетом ничего, – спокойно ответил Чайковский, – мне сообщили очередную сказку о новом перевороте Чаплина. Я как мог успокоил нашего коллегу. У нас есть определенные разногласия с господином Чаплиным, но он и Старцев – члены кабинета министров, не думаю, что они решатся на переворот.

– Вам лучше знать, – Зубов открыл папку с бумагами на подпись. – Соблаговолите ознакомиться и подписать.

Чайковский взял папку и снова уткнулся в бумаги. Он работал с полной отдачей, считал, что делает все от него зависящее для блага новой демократической России.

6 сентября 1918 года третий секретарь посольства Франции граф де Робиен с утра отправился в город для участия в параде по случаю прибытия северо-американских войск. Архангельск выглядел уже по-осеннему, кроны берез пожелтели, шел мелкий дождик. Навстречу французскому дипломату быстрым шагом передвигался поверенный в делах Великобритании Френсис Линдлей. Весь его вид говорил о крайней степени удивления и растерянности.

– Здравствуйте, граф. Вы на парад?

– Разумеется, а почему Вы спрашиваете, разве мы не будем стоять там вместе и приветствовать американских солдат?