Оставив шенкурские дела на заместителя, Павлин Виноградов на пароходе в сопровождении отряда красных выдвинулся к устью реки Ваги.

Руководитель восстания шенкурских призывников молодой учитель, двадцати пяти лет от роду, в прошлом прапорщик царской армии Максим Ракитин с товарищами сидел на берегу Ваги и смотрел на воду. Настроение у него было хуже некуда. Зачем, спрашивается, поверил крестьянам и выступил ходатаем за отмену призыва, чего добился? Они разбрелись по домам, а он теперь преступник, разыскивается властями. Еще недавно Ракитин, как человек грамотный и надежный, был избран делегатом от Шенкурского уезда. Он ездил в Архангельск, участвовал в работе губернского съезда Советов. Кстати, видел там Пластинину, которую тоже избрали делегатом от города. Она его запомнила. Они, как представители одного уезда, даже о чем-то поговорили.

– Максим, успокойся, пересидим, все перемелется. Вернешься домой к своей Наташе, обвенчаетесь и заживете, – сказал ему Тимофей Родимов. – Бог нам поможет.

– Э, нет, новая власть, пожалуй, не даст нам покоя, – вступил в разговор еще один из компании, Малахов, – Ты знаешь, что мне сказала эта авантюристка Ревекка, когда держали ее взаперти?

– Умоляла о чем нибудь?

– Нет, говорила, что пролетарская месть обязательно настигнет меня, где бы я ни был, и весь наш род будет изничтожен.

– Зря мы не пустили ее в распыл? – С сожалением отметил кто-то из компании заговорщиков.

– Нельзя, я слово дал сохранить жизнь и личную неприкосновенность, – ответил Ракитин.

– Ребята, как узнали, что эта жидовка у тебя в чулане сидит, хотели ее оттуда забрать, потешиться и на штыки поднять. Но из уважения к тебе не стали, – ответил ему Малахов.

– Тоже мне уважение, – Ракитин поморщился, – не велика храбрость пленную бабу пошамать, и концы в воду. Если я в чем-то слово дал, я его держу.

– А вот коснись её, отпустила бы тебя Ревекка, попади ты к красным в лапы?

– Не знаю, вряд ли. Но я – это другое дело. Обещал – вопрос чести, надо выполнять. На фронте за этим строго следили, у нас в полку один поручик обманул было своих солдат и в первой же атаке сгинул от пули.

– Бежал?

– Да. В атаку впереди всех.

– Что, думаешь, свои случайно?

– Не случайно, а пред-на-ме-рен-но, – Максим Ракитин произнес это слово медленно, по слогам, подчеркивая важность сказанного. – Мужик нынче злой пошел, чуть что не по нему – пуля тебе в лоб.

– Так это, Максим. Ты ведь и сам-то из мужиков, чего себя против мира ставишь?

– Я из мужиков, это верно, но теперь – другое дело. Землю пахать вряд ли стану, зря что ли на учителя учился. Вот кончится война, прогоним красных и заживем, детей нарожаем. Всем образование дам, иначе нельзя, темнота мужицкая – худшее из зол. Кабы не послушали темные мужики провокаторов, не было бы в прошлом году революций ни той, ни другой. Кому хуже сделали? Сами себе. Говорят, Советская власть народная, – Ракитин выплюнул травинку, которую жевал. – Где там народная? Народ под ружье ставит не против немца или турка, со своим братом родным воевать.

– Дай закурить?

Ракитин достал кисет с табаком.

– Бумажки нет ли какой?

Максим порылся в карманах и достал листок.

– Вот, на, прикуривай.

– А что это?

– Листовка наша, только бесполезна она теперь, коли все решили разойтись по домам.

– Так что пишут?

– Не читал?

– Давай. Ты же учитель, вот и поучи нас.

Ракитин развернул листовку, прочел:

«Власть, назвавшая себя рабочей и крестьянской, нагло обманула народ. Вместо хлеба, мира и воли она дала измученному народу голод, братоубийственную бойню и вконец растоптала все свободы. В довершение всех насилий эта власть объявила новую мобилизацию и послала карательные отряды для борьбы с непокорными им волостями и уездами.

Один из таких карательных отрядов явился в наш Шенкурский уезд. Угрозами, насилием и арестами главари этого отряда стремились выслужиться перед начальством и заставить уезд мобилизоваться неведомо во имя чего и для борьбы с каким врагом.

– Сам составил? – Спросил Максима кто-то из собеседников.

– Кто же еще?

– Складно.

– Ну хватит, пора ее пускать в дело, давай Максимушко, я сделаю самокрутки.

Товарищ Ракитина разрезал бумагу на полосы, посыпал табаку и свернул «козью ножку». Дружно закурили, воздух вокруг наполнился дымом.

– Хорошо тут, – вздохнул один из компании, он был постарше других, – но пора и честь знать. Вы как хотите, Максим Николаевич, а я пойду до дому, скоро жатва.

– Иди, Степан, я никого не держу. Потом, когда возьмут тебя за гузно, поздно кричать будет.

– Не замай, – махнул рукой Степан, – авось как-нибудь приспособимся.

Он собрал вещички, закинул за плечи ружье и не спеша пошел вдоль берега.

С Ракитиным осталось четверо друзей-товарищей.

На реке послышался гул колесного парохода.

– Тихо! Кажись, кто-то плывет.

Из-за поворота показался пароход. На палубе было полно народу. На флагштоке развивается красный флаг.

– Максим, смотри супостаты куда-то идут?

– Прячемся, не дай бог заметят, у них пулеметы, не уйти нам будет.

В этот момент с парохода раздался выстрел, потом еще два.

– Куда лупят? – Спросили Максима.

– Не знаю, может зверя увидали.

Через четверть часа пароход поравнялся с компанией Ракитина, притаившейся в прибрежных зарослях. На палубе было весело. Играла гармошка. Кто-то под ее звуки выделывал коленца. Люди шли на войну и хотели вдоволь повеселиться, может быть, это в последний раз. Комиссар Виноградов с партийцами и сочувствующими, покинув Шенкурск, следовал вниз по река Ваге, чтобы преградить путь на Котлас белым и союзникам, о продвижении которых ходили самые тревожные слухи.

Сам Виноградов был в капитанской рубке. Он то и дело оглядывал в бинокль берега, как будто искал кого-то.

Прошло еще минут пятнадцать, и судно с большевиками скрылось за поворотом.

– Пошли парни в лагерь, – скомандовал Ракитин. – Если меня не подвели глаза, то из Шенкурска ушла большая часть большевиков во главе с комиссарами, а, значит, в городе чужих осталось мало. Посмотрим, может быть, что-то еще выгорит. Эх, где наша не пропадала!

Группа товарищей отправилась вверх по реке и вскоре увидела лежащее на тропинке тело Степана. Он был убит выстрелом из винтовки.

– Так вот, значит, в кого стреляли большевики с корабля. Нашли себе дичь.

Ракитин снял фуражку.

– Степана надо похоронить здесь, он указал на полянку у кромки леса. И всем, кого увидим, рассказывать, как большевики убили человека, мирно шагавшего домой.

– Увидели винтовку и убили, – мрачно заметил Малахов. – И нам нельзя церемонится, всех, кто под красным флагом, крошить в капусту.

– Брат на брата, выходит, пошел, – заметил сын священника Родимова. – Что будет, одному Господу известно.

– Прекрати, Тимоша! Ты еще про Каина и Авеля вспомни. Если мы за свое будем стоять и победим, то наша правда наступит, а если нет – распнут нас большевики, утопят или камнями забьют.

– Что ты такое говоришь? – Удивился Родимов. – Может быть, все еще образуется?

– Значит так, ребята, – подумав, сказал Ракитин, – расходимся до срока, ждем вестей с севера, и, как будут сюда белые подступать, станем снова сходится. Тогда и решим, что будет.

Товарищи разошлись. Максим с братьями, не доверяя соседям, в родительский дом не показывался. Тимофей Родимов, наоборот, вернулся домой и вскоре был арестован, как организатор восстания против Советской власти. Донесли свои же, из родной деревни. Чего жалеть поповича, к тому же офицера?

Советская власть арестовала в Шенкурском уезде в начале августа 1918 года свыше трехсот человек. Все они принимали участие в июльском восстании призывников.

Шенкурская тюрьма была переполнена. В камерах сидело в два, а то и в три раза больше арестованных, чем было положено по царскому регламенту. Тимофей Родимов оказался в числе особо важных арестантов. Он обвинялся не просто в соучастии в бунте, а в том, что был несколько дней комендантом Шенкурска после того, как члены исполкома сдались и были отправлены в тюрьму.