Опаздываю на автобус, несмотря на то, что он последний. Вопреки прогнозам, на улице мороз, мёрзнуть на остановке не хочется, и всё равно задерживаюсь на работе ещё на несколько минут.

   Небо отсутствует, вместо него чёрная дыра космоса, - звёздам рано, облакам поздно. 'Скучно девушки'. Можно смотреть в окно. Вглядишься и уже не поймёшь, что на самом деле, а что привиделось в тёмном полуотражении запотевшего стекла. Забавно, когда заметишь себя со стороны. Ненастоящий двойник существует не в самом изображении, а рядом с ним, и сразу пропадает, если бесхитростно посмотреть в упор. Вот оно. Вроде бы ты, а вроде и не ты, - какое-то ряженное чучело. А может наоборот, - ты чучело, а там настоящая жизнь. Сейчас налюбуется на тебя и скроется, а ты останешься, существуя пока не погаснет электричество.

   Наступает время выхода в открытый космос, где фонари слепят, где пар изо рта, где прохожие в шубах словно пингвины, где собаки лают, чтобы согреться, где кошки гуляют сами по себе.

   Вот одна из них, одна из таких, одна. Идёт задумчивая, отрешённая от суеты, и лапки у неё красивые, и нос чёрненький, и глазки зелёные, и хвост как у лисы, и каждое пятнышко подобрано, и вся она такая настоящая, что плакать хочется. А тут, откуда ни возьмись, торопливый прохожий, весь озабоченный, мечтает наверстать потерянное или вернуть упущенное. В старых фильмах про войну, неизменно присутствовал солдат-красноармеец, который гнался за фашистским танком или вражеской конницей и, если сам не кричал, то кричало его лицо. 'Врёшь - не уйдёшь' - кричало. Никто и не уходил, - не смели. А здесь автобус мог уехать: декорации не те, зрители другие, и Станиславский не авторитет.

   А кошка идёт поперёк (по нашим понятиям), и не догадывается, что человек суеверен. Эти неглупые звери в некоторые вещи вникать не желают, может быть именно из-за своей неглупости. Как нарочно попадаются на пути у тех, кому небезразлично, какая нога первая коснётся утром пола, в каком ухе звенит вечером, и будут ли пустыми вёдра у встречных.

   Остановился так быстро, как мог. Пришлось махать руками, для равновесия на утоптанном снегу. Кошка замерла и посмотрела почти с интересом. Что она подумала звериной своей головой? Продолжалось это считанные мгновения, кошачьи дела не рассчитаны на большие паузы. Стал размахивать руками, уже не для устойчивости, а чтобы продлить обращённое на меня внимание и, может быть, избежать роковой приметы.

   Шуба было толстая, с короткими рукавами и негнущимся воротником, её хозяин не увлекался физкультурой, т.е. смотреть было на что. Но животное чувствовало фальшь лучше самого лучшего режиссёра. Весь её вид говорил: 'Не верю'. Даже не оглянулась, безжалостно отрезала от автобуса и дороги домой. Оглянулся. Сзади никого, значит, никто не опередит, не присвоит неудобную примету. Получалось, и ждать нечего, и отступать некуда.

   Оставалось что-то предпринять самому. Три раза плюнуть через левое плечо было несложно, на это ушло ровно три секунды. Лихорадочно напрягая память, навертел 'дули', по одной на каждой руке. Даже в рукавицах это казалось нетрудным (в детстве умел делать и по две). Дальше нужно повертеться через левое плечо. Два раза получились идеально, как 'Двойной тулуп' у фигуриста. А вот на третьем 'тулуп' расстегнулся, и фигурист выпал из произвольной программы.

   Повалился в снег как Пушкин на дуэли, крикнул 'К барьеру', прицелился в прохаживающуюся неблизкую ворону. После выстрела испуганная птица улетела. Слава богу, не попал.

   'Ай да Пушкин, действительно сукин сын',- сказал про себя, отбросил пистолет и стал, замерзая, смотреть в небо. Вокруг 'Война и мир', лежу израненный бомбой, вспоминаю недавно виденного Наполеона. Захотелось что-нибудь совершить, из последних сил поднялся, подхватил знамя, побежал и упал от следующего взрыва...

   Горел разбитый фонарь. Из-за его неприкрытой яркости ничто в мире нельзя было скрыть, но и разглядеть, как следует, не удавалось. Встал в полный рост. Внизу всё такое маленькое, что казалось можно рукой сломать, ногой раздавить. Нагнулся, заглянул в чужое окно. Мне с детства нравилось заглядывать, только не смел. А теперь посмел. Смотрю, а там такое, о чём сказать трудно, и забыть невозможно.

   Женщина, красивая как сон, сидит в кресле, ту самую кошку на руках держит, обе телевизор смотрят. А там 'Князя Игоря' транслируют. Раньше я считал себя скромным, а теперь стал 'наглый такой', открыл форточку и пропел туда между нот, но громко. 'О дайте, дайте мне ...', - пропел. И ещё другие слова, какие помнил. Красивая женщина кнопки жмёт, чтобы громкость убавить, а кошка фыркнула и лапой погрозила. Выглядело это довольно комично, но я не обрадовался, потому что, понял, - это неправильная кошка, которую нобходимо опасаться.

   И тут же стал каким был раньше. Вокруг никого, только снег да кошачьи следы. От проделанных кульбитов развернуло на 180 градусов. 'Оно и к лучшему',- подумал я, и попятился, чтобы пересечь опасную черту в таком загадочном виде (это могло сработать). И пересёк. Фонарь моргнул и погас, небо мгновенно посветлело, стали заметны облака. Вопреки законам природы они двигались в разные стороны, наползая и сталкиваясь друг с дружкой. Бросился, но побежал не туда. Заметил ошибку, бросился ещё раз, - и преуспел.

   Людей на остановке скопилось, значит, автобуса не было приблизительно долго. Свежий антициклон гнал за дома, где воздух имел стеснение и ветер пронизывал не так безжалостно.

   Во всякую минуту существования время каждого отдельного человека превращается в нематериальное, в дальнейшем присутствующее с ним всегда непоправимо, но почти всегда незаметно. Если читаешь хорошую книгу или вспоминаешь дорогого человека, то, несмотря на отсутствие внешних признаков, проживаемое не пропадает бесследно, а лишь переходит в эфир наших мыслей, необходимые переживания и чувства.

   Здесь же, в холоде, нельзя было сосредоточиться, и жизнь терялась впустую. Это замечали не все, среди немногих оказался и я. А может и не оказался, может там оказались все остальные, кроме меня.

   Читать было неудобно, падал мокрый снег; полезно размышлять не получалось; говорить, слава богу, не с кем. Хотелось скорее оказаться дома, который сейчас казался желаннее всего. Лишь бы это не прошло, когда переступишь порог. Говорят, в Америке нет порогов, сразу за дверью, без предисловия, начинается пол. Интересно, есть ли у них подоконники?

   Неожиданно подъехал автобус. Это всегда происходит неожиданно. Всегда кажется, что его не будет никогда, что он запрещён специальным распоряжением местного градоначальника...

   Автобус всем своим видом показывал, что пора ехать, а я ещё топтался у дверей с желанием войти. Толкаться не хотелось, вокруг преобладало женское население. Успел просунуть руку в закрывающиеся двери, и водителю не оставалось ничего кроме, как впустить. Лучше бы он этого не делал.