Потом на площадь выползла змея, равной которой здесь никогда не видели, не меньше пятидесяти метров в длину, не особенно толстая. Она медленно выползла на центр и разинула огромную пасть, полную невероятных клыков. Все замерли в полном оцепенении. Потом потерял самообладание один из солдат. Он с громким криком бросился вперед, беспорядочно стреляя. Змея молниеносным броском преодолела разделявшее их расстояние и вонзилась в горло несчастному, мигом оторвав ему голову. Затем, подхватив тело, величественно скрылась среди развалин. Когда ошалевшие от пережитого люди открыли вдогонку яростный огонь, исполинская рептилия давно скрылась в одном из проходов, ведущих от площади в другие части древнего города. Оставшаяся лежать на площади голова погибшего рядового широко раскрытыми глазами с удивлением и укоризной смотрела на живых товарищей. Все меркло и сливалось в ослепительном мареве.

Около полудня, в самую неимоверную жару, Литвиненко разлепил веки и увидел недалеко от себя смутную фигуру, похожую на призрака. Она отбрасывала колоссальную тень на площадь. Олафссон с обожженным лицом и развевающейся растрепанной бородой шел прямо на них. Академик огляделся. Все либо спали, либо находились в равнодушном трансе.

Капитан обогнул отряд и направился к отмели в свете невероятных участившихся вспышек непостижимого солнца. Сразу стало как будто немного прохладней. Казалось, что вибрации, исходящие от пирамид, даже навевают легкий ветерок.

Сержант Уилсон внезапно очнулся и поднял УЗИ, прицеливаясь.

– Не надо, пусть уходит, – Сапрыкин, измученный и равнодушный, перехватил его руку.

– Но, подполковник…

– Не имеет надобности его задерживать. Что-то зовет его туда. Что-то нам непонятное и неподвластное.

– Он давал присягу! – возразил сержант, до которого всякие непонятности и неподвластности доходили туго.

– На этой гребаной планете, похоже, не действуют никакие законы, – устало промолвил Сапрыкин.

– Это же самоубийство! Он изжарится живьем.

– Самоубийцам очень трудно помешать, Уилсон. Это его выбор. Не думаю, что все так плохо – наверное, неизвестное провидение ведет его.

Уже в двухстах метрах от них, невзирая на жару, медленно, но целеустремленно шагал капитан Олафссон. Перед ним, сливаясь с океаном, простирались бесконечные дали. Живописные крошечные атоллы перешли в одну косу, ведущую неведомо куда. Олафссон двигался по раскаленному пеклу по колено в воде прямо к солнцу, и Литвиненко казалось, что никакие опасности не смогут ему помешать.

Тянулись бесконечные часы ожидания вызванного по рации спасательного катера. Александропулос безуспешно пытался заставить вертолет подняться в воздух и выслушивал глухое ворчание подполковника. Не осталось сил даже разговаривать, эмоциональное состояние было на нуле. Уснуть тоже не получалось. Время от времени слышались автоматные очереди. Это солдаты отпугивали здешних гадов. Привлеченные шумом, сюда стекались многочисленные местные обитатели. Крупных по-прежнему не было видно, зато в избытке имелись змееподобные ящерки – животные небольшие, но их укус для человека был смертелен. Нигде больше такого их количества Литвиненко не замечал.

«Интересное место, надо бы сюда вернуться», – меланхолично подумал академик. Но потом вспомнил, что совсем скоро их отряд сворачивается, и настроение окончательно испортилось. Ящерки противно подвывали и кровожадно посматривали в их сторону. Люди вяло постреливали в ответ и старались не думать о том, что совсем недавно здесь произошло.

Время тянулось нескончаемо, скоро наступили сумерки, принесшие хоть какое-то облегчение. Членов экспедиции в таком состоянии могли бы насмерть заесть даже обычные комары, вся живность вдруг потеряла интерес к происходящему и куда-то испарилась. Лишь изредка вдали раздавалось утробное рычание и жуткий вой. Местные обитатели продолжали делить территорию, уже не обращая никакого внимания на чужаков. Академик, как и все остальные, провалился в беспамятство, и не помнил, как появился спасательный катер, доставивший утомленных людей на базу.

Очнувшись, Литвиненко навестил Цоя и Александропулоса в лазарете, вяло обрадовавшись, что ничего страшного с ними не произошло, и рассказал о пережитом Накамуре. Доктор накормил Михаила какой-то кашей, заставил выпить непонятный, горьковатый на вкус раствор и очень невозмутимо отнесся к уходу Олафссона, как будто ожидал именно такого результата.

Засыпал академик, думая о странном влечении капитана к востоку и пылавшему в небе феноменальному солнцу. В мозгу всплывали картины сверкающего под ослепительным светилом океана и одинокая фигурка, медленно бредущая по раскаленной отмели.

Проснулся Литвиненко с тяжелой головой, и в памяти почти сразу возникли снившиеся ночью кошмары.

Солнечные вспышки… Солнечные вспышки, раскаляющие мозг… И постоянный барабанный бой… (БУМ… БУМ… БУМ…)

Ему привиделось, что водные обезьяны затащили его на гигантский баобаб под водой (он, в то же время, мог спокойно дышать), огромный паук-хвостоед медленно опутывал его своими сетями. Особенно доставалось глазам, которые нестерпимо чесались от соприкосновения с паутиной даже во сне. Мало того, что на этой планете пауки имели длинный хвост, так они еще и плавать умели. Свое прозвище членистоногое получило за странную привычку покусывать себя за эту часть тела. Над ними долго смеялись. Однако когда хвостоеды утащили безвозвратно нескольких человек, шуточки прекратились.

Солнечные вспышки… Солнечные вспышки, отравляющие сознание… И несмолкающий барабанный бой… (БУМ… БУМ… БУМ…)

Вокруг растения плавали такие ужасные образины, что Литвиненко удивился, как умудрился не проснуться раньше. ЭлЩиты так высоко не поднимались. Так кому же на обед его приготовили? Когда появился крокодил-парализатор, все сразу стало ясно. Крокодил имел жало, выступающее прямо изо лба. Выпускаемый им яд парализовал человека, который становился абсолютно беспомощным. Поговаривали, что парализаторы поедают добычу мелкими частями, оставляя жертву в сознании. В общем, более ужасное существо было невозможно представить.

Солнечные вспышки… Солнечные вспышки, сводящие с ума… И оглушительный барабанный бой… (БУМ… БУМ… БУМ…)

Когда жало крокодила начало медленно выдвигаться, академик с громким криком проснулся, едва не свалившись с кровати..

Он вспомнил, что Долгополова видела похожие кошмары, и подивился выдержке этой удивительной молодой женщины, преисполнившись к ней еще большим уважением. Его пронзила мысль, как там прекрасная княжна. Еще недавно они с ней сливались в экстазе в единое целое, а теперь она там одна, совсем одна… Прошло ведь уже порядочно времени. Михаил даже в таком состоянии с удивлением почувствовал, как только от одной мысли о Екатерине, ее выдающихся, практически идеальных формах, неуемной страсти и громких стонах у него начал стремительно набухать член.

Со страхом Литвиненко понял, что кошмары теперь станут неотъемлемой частью всех его последующих снов. Откуда пришло это понимание оставалось загадкой. Он осознал, что все испытывают нечто подобное. Поэтому у него не было никакого сочувствия ни к Екатерине, ни к капитану Олафссону, ни к кому-либо еще. Этот факт неприятно удивил Михаила и очень испугал. Только что он думал о княжне с нежностью и тревогой, и вот такой необычный переход.… Но в чем же, черт возьми, причина? И что, галактика вас раздери, вообще происходит??? Почему на этой поганой планете он вдруг начал лишаться обычных, человеческих чувств, таких, например, как сострадание?

Хидетоси Накамура был в гостиной базы. Он спокойно попивал кофе и внимательно рассматривал Михаила.

– Что, академик, вы тоже присоединились к нашей компании, испытали на себе чары миражей лагун? Сильный человек! Долго держались. Советую выпить чего-нибудь крепкого, только не очень много. Как врачу говорить отчасти коллеге мне это не пристало, но мы все через это прошли. Должно помочь, иначе можно сойти с ума.