– Ты лучше, чем твоя страна, – сказала мне на прощанье. В тот момент я с ней был согласен. Страны не было.
Рыжая дрянь. Затухающая переписка. Много лет пытался разобраться, почему не помню её лица. И только недавно понял: у неё не было запаха. Не было запаха женщины. Никакого и нигде. Она пахла только парфюмом, а собой нет.
В двадцать лет вернулся в Тулу с бабой с третьим размером сисек. Так и жил с этими сиськами. Но потом, через пару месяцев, вдоволь насосавшись, как вампир, этих сисек, я вдруг понял, что мозга-то у этих сисек нет. Совсем. Абсолютный вакуум. Я заглядывал ей в голову с надеждой и не видел там ничего.
– Ау, тут есть кто-нибудь? Эээй? Тук-тук.
Тишина… Никого не было. Только через год я разглядел, что у неё вместо мозга ниточка. Уши держать.
Книги – то, что составляло для меня абсолютную ценность, – были ей не ведомо. Моё желание поговорить и пообщаться превращалось в мой монолог, заканчивающийся простым трахом. Это было хоть каким-то завершением беседы. Господи, как можно ничего не знать?
А вот кино любила. И невдомёк ей вообще было, что лучший кинотеатр – это твой мозг, когда ты читаешь хорошую книгу. В то, что в каждой книге живёт волшебство, она не верила.
– Зачем читать книгу, если по ней уже снят фильм? – искренне удивлялась она и одновременно подлизывалась. – Ты такой умный и начитанный.
– Да нет, это просто на контрасте с тобой.
– Что?
– Ничего.
– Посоветуй что-нибудь посмотреть.
«Посмотри, во что превращается твоя жизнь» – хотелось сказать ей, но в этом даже не было смысла.
Да, тогда я совершил страшную ошибку. В двадцать лет привёз девку с собой из другого города. Но сиськи были невероятно хороши.
Да, я люблю сиськи больше даже, чем те, кому они принадлежат. Мне реально льстило, что, идя с ней по улице, я видел самцовые взгляды, которые буквально облизывали её. А то, что у неё нет масла в голове, знал только я один.
Совершенно невозможно жить с человеком, который не знает и не желает знать ничего. Это невероятно, но она была интеллектуальной девственницей. Как же жалко, что нельзя вернутся в прошлое и сказать. Иди ты на хер! Ну да ладно.
Чтобы меньше быть дома, я пошёл на секцию карате. И как-то незаметно увлёкся.
Всерьёз. Тренировался так, что кожа лопалась. Поперечный шпагат, отжимание на пальцах и кулаках, покрытые мозолями костяшки пальцев.
Триста пятьдесят пять газет, висящие на стене, – и каждый день кулаками надо пробить и изорвать одну газету. Легко, думаете? Попробуйте. Кулаки в мясо. Макивара. Доска с верёвкой на конце. И бью её, бью до одури. Из двухсот человек, которые пришли вместе со мной на тренировки, остались двое. Это всё закалило характер. Пролетел год, потом второй, пояс сменял пояс. Красный пояс получил, готовился сдавать на коричневый – и всё. Впереди маячил первый дан. Устроил сиськи в цирк, где сам когда-то работал.
А цирк…
Это слово я до сих пор произношу с благоговейным придыханием. Этот сказочный мир радости и необычных запахов. Я работал там в шестнадцать лет ковёрным, осветителем и даже дворником. Я приходил туда даже в выходные.
Там пахло львами. Львов, однако, не было. Были тигры. И кони.
Цирк был с конями.
Это волшебный мир, где мне не нужны были деньги. Каждый месяц я брал зарплату с некоторой оторопью.
За что? За чудеса?
Это то место, где впервые широко распахнулись мои детские глаза от ежедневных чудес. И половина чудес была с сексом. Сексом было пропитано всё здание… Трахалось всё. Гимнастки, эквилибристы, собаки и тигры. Кони вот только не трахались. Наездники, укротительницы, поварихи, клоуны, билетёры, дворники, осветители и электрики… Трахались даже зрители, приходящие в цирк. Он был полон похоти. Цирк стонал ночью, и посередине был тринадцати метровый манеж, где сидел по ночам изумлённый от всего этого подросток, гадкий утёнок, и слышал и слушал.
Собственная каморка с выходом на цирковой двор, где пахло сеном и за стенкой вкусно хрупали лошади. Возня Герасима, гигантского старого медведя, грустно доживавшего свою жизнь в цирковом вагончике. Слоны, у которых я ночью воровал варёную картоху и хлеб…
Слоны, кстати, очень злопамятны. Они очень умные, и к тому же охотиться на них в цирке нельзя. Но если он очень нужен, то есть способ его получить. Просто смотришь на него. А умный слон делает вид, что ему насрать. И срёт. И ты такой идёшь к нему чистить клетку. И когда открываешь её, слон вырывается и пытается тебя затоптать. Но обычно поскальзывается и падает. Обосранный слон с синяком в восемь квадратных метров никакой ценности для цирка не представляет. Вот и всё. Предъявляешь на него права категории С – и слон твой.
Именно после такого рассказа мне дала девочка из моей школы, которая была на три класса старше меня. И в упор меня не видела всю школу. А предметом моих онанистских фантазий была самая главная укротительница тигров с умопомрачительным именем Доллорес.
Тигров и слонов дрессировала, а в руках палка с мохнашкой на конце. Она ей тигра или слона гладит за ухом. Я потом рассмотрел эту мохнашку. Внутри стальной клинок. Его не видно. Кажется, что зверей просто гладят. Шаг влево или право без команды – укол. Добрые дрессировщики.
Мир оказался не так прост, как на первый взгляд.А потом раз – и ты взрослый. И всё. И пиздец.
Цирк – это то место, где меняются судьбы людей. Ну, кем бы я был без цирка и был ли вообще? Весь этот мир я подарил ей, девочке с сиськами, так как лучшего у меня ничего не было. Надежда была одна – что кто-нибудь её трахнет. Всё же третий размер… И сведут девку со двора к моей великой радости. Стратегия, ети её мать. Так и случилось. Сиськи без мозга как-то от меня отстали. Цирк, он меняет судьбы.
Да, я не постоянен. Я тогда был мерзавцем и наслаждался цинизмом. Он был мне приятен. Маэстро, там, в оркестровой яме, слышите? Урежьте туш. Этот танец я не буду танцевать дальше.
Уехал в Венгрию. Шесть месяцев заграницы. Двадцать два года всего. Казино, стриптизы. Соц лагерь рушился. Все летело к свиньям собачьим.
Я был и Юра Шнайдер. Ну и ещё много нехороших парней с нехорошими лицами. Но я был как то в паре с Юрой. Метель да вьюга, хер да подпруга. Глядя на него, понимаешь, во что может превратиться среднестатистический немец, если два или три поколения проживёт в Сибири. В гордость страны и образец евгеники.
Юра Шнайдер имел классическое лицо нордического нибелунга с объемом бицепсов с мою голову. Он мог командовать драккаром викингов или возглавить восстание рабов. Если бы ему дал Бог мозг, конечно. Но чудны дела твои, Господи, и непонятны пути твои.
Дрался я тогда хорошо. Но это же не видно. Не бокс же. Был джокером. Люди смотрели на качков и боялись их, потому что совсем недавно качков не было вовсе. Они были неизвестны как класс. Я же стоял чуть сзади. За Юрой Шнайдером. Обычный. И меня не боялся никто.
Высокий нескладный парень, но сбивал ногой сигаретную пачку с головы любого роста, не вынимая руки из карманов. Это впечатляло. Люди становились мягче. Потом Юра брал за шею одной рукой и нежно поднимал. Но всё равно люди уже почему-то боялись уже меня.
Непостоянен человек.
Без работы не сидели. Первая машина. Дороги Европы. Жил у венгра дяди Ивана. С литовцами. Снимали вместе с ними квартиру. Парень и две девушки с Литвы. Гряда и Юрка. Ну и Юра Шнайдер. Куда же без него? Он спал на полу, потому что у деда Ивана такой кровати не было. Через шесть месяцев мы говорили по-венгерски и по-литовски, как на родном языке. Сами удивлялись.
Юра жил отчаянно и ничего не боялся, так как хотел умереть. У него была женщина в Кемерово, которую он любил безумно. Находился с ней пару дней, а потом всегда начинал хотеть её убить, что и пытался сделать. То из машины её на рельсы выкинет под трамвай, то по крыше за ней гоняется с топором. Иногда банально бегал за ней с ножом, а та уворачивалась с нечеловеческой ловкостью и проворством. В принципе, уже могла играть в регби на профессиональном уровне за сборную Новой Зеландии. Короче, нормально жили.
