От площади вниз шла улица Ксенжеча, где жили Соловьевы, которые меня ждали и сразу же угостили завтраком – котлетой из конины. Конина мне не понравилась, но «голод не тетка», и капризничать было неуместно. Одному из сыновей, Толе или Юре, я дал две фотографии и свои данные, с которыми он пошел в Русский комитет и вернулся с моим новым удостоверением личности. Теперь я мог без риска выйти в город. С Соловьевым я поехал в канцелярию Русского комитета представиться его председателю Сергею Львовичу Войцеховскому.

Русский комитет (Russisches Nationales Komitee) с весны 1940 г. находился на Аллее Роз, 4, в особняке графа Стефана Тышкевича, но квартира Войцеховского и канцелярия находились на Вейской улице, 16. Войцеховский был со мной любезен и очень хвалил Мартино, чье место я должен был занять.

Войцеховский отлично знал, что и Мартино, и я прибыли в Варшаву нелегально, но снабдил документами и нас, и еще многих членов Союза. Он не был членом Союза, но помогал членам Союза продвигаться, как говорилось, «дальше на Восток», снабжая их необходимыми документами. Он выдавал им справки о том, что они прибыли в Варшаву в 1939 г. как беженцы при приближении Красной армии и после освобождения мест их жительства от советской власти желают вернуться к себе домой.

Благодарю варшавянку Ольгу Сергеевну Астромову (ур. Безрадецкую) за ценные советы при работе над этой главой.

С осени 1941 г. и до приезда Бориса Борисовича Мартино в Варшаву в конце февраля 1942 в Доме молодежи внешкольной работы не велось. После его приезда возобновилась работа дружины. Она состояла из отряда разведчиков, которым одно время руководил Владимир Николаевич Кашников, и отряда разведчиц под руководством Анны Давыдовской, невесты Ивана Ивановича Виноградова. После отъезда Давыдовской в Смоленск в мае 1942 г. начальницей отряда разведчиц стала Рита (Маргарита) Сагайдаковская, а ее помощницей – Таня (Татьяна Николаевна) Кашникова. Кроме того, была еще стая волчат и белочек из учеников и учениц русской начальной школы на ul. Miodowej под руководством Ирины Блюмович. «Белочки» – название для девочек до 12 лет – было придумано в Варшаве и потом распространилось по всей организации разведчиков. Кроме Блюмович, все были членами НТС, и за исключением Кашниковых в скаутской организации ранее не состояли.

Получив согласие от Шнее на создание дружины разведчиков и разведчиц, Мартино, с одной стороны, начал проводить сборы по отрядам, помогая молодым начальникам, с другой стороны, выделил группу старших, которых стал готовить на должности вожаков лагерных звеньев.

Праздник св. Георгия, покровителя разведчиков (6 мая), падал на рабочий день. В этот день кто мог, маленькими группами в штатском, поехал за город. Я был в группе, которая, проходя мимо цветочного магазина, увидела в витрине маленький букетик ландышей. У разведчиков был обычай в этот день носить в петлице цветок или хотя бы зеленый листок. Мы взяли букетик и тут же его разделили между собой. Продавец нам по-дружески подмигнул, почувствовав, что тут какая-то конспирация.

Мне, как недавно приехавшему в Варшаву, трудно было понять, куда мы поехали. Помню только, что кто-то нас уже ждал на сборном пункте и что мы еще кого-то ждали, а потом двинулись все вместе и на какой-то укромной поляне остановились, построились и Мартино, как начальник, сказал нам соответствующее слово. Потом мы перекусили, попели и двинулись в обратный путь.

Настоящее празднование с освящением знамени, небольшим представлением и прощанием с уезжавшими в Смоленск Давыдовской и Мартино было устроено в Доме молодежи в воскресенье 10 мая. Тогда же состоялась и передача мне руководства дружиной. Передав мне официально руководство Варшавской дружиной, Мартино своим подпольным приказом по ИЧ назначил меня одновременно и начальником отдела в Генерал-губернаторстве53.

Радостный день был омрачен случившимся у Мартино кашлем с кровью. Доктор нашел у него туберкулез, и ни о каком продвижении в Россию не могло быть больше и речи. Войцеховский, оценивший руководительские способности Мартино, оставил и его, и меня на службе в Доме молодежи. Шла подготовка к лагерю, и работы хватало на нас всех. Про Мартино Войцеховский писал, что он обладал «необыкновенным умением привлечь сердца молодежи» и что он «преобразил Дом молодежи своим талантливым руководством»54.

В Варшаве можно было бы объясняться по-русски или по-немецки, но немецким языком я не хотел пользоваться, а русский для поляков был мало понятен. Поэтому я решил с первого же дня учиться польскому. Мартино составил мне список самых необходимых фраз, но всего он предусмотреть не мог, и в первые же дни у меня был забавный случай. Я спросил у прохожего – где такая-то улица, а он мне ответил «нех пан пуйде просто». На это я ему сказал: «пшепрашам, для пана то ест просто, а для мня не». Однако прохожий знал русский язык и объяснил мне, что польское слово «просто» в переводе будет – «прямо».

Оказалось, что еще надо знать, что польское слово «запомнить» значит – «забыть», что «искусство» по-польски будет – «штука», и т. д.

Что я заметил в первые же дни, так это набожность поляков. Проезжая в трамвае мимо костела, все мужчины, начиная с кондуктора, приподнимали шляпы. В католической Хорватии такого не было.

И еще одна вещь мне бросилась в глаза. Для немцев по Варшаве ходил специальный трамвай с номером «0», а во всех других передняя площадка и первая скамейка была Nur fuer Deutshe. «Только для немцев» в Польше были и парки, и рестораны, и магазины. Правда, поляков не лишили, как жителей оккупированного СССР, передвижения на трамваях и по железной дороге, почты, телеграфа и телефона, но все же ограничения были очень чувствительными. В ответ на унижения поляки отвечали анекдотами. Такого количества антинемецких анекдотов я нигде не слышал. Слышал я их, впрочем, не от поляков, с которыми мало общался, а от наших русских, которые, если и были на многое в обиде на поляков, то в годы оккупации им определенно сочувствовали.

Должность начальника подпольного отдела требовала от меня расширения разведческой работы на провинцию. Я обратился к Войцеховскому с предложением привлечь в лагерь на этот раз и русских детей из провинциальных городов. Войцеховский охотно принял мое предложение и снабдил меня адресами представителей комитета в провинции и деньгами для поездок. Я посетил Краков, Ченстохову, Радом и Люблин. В Люблине мне удалось основать звено «Белый Медведь» и посетить его еще дважды до начала лагеря; в Кракове, Ченстохове и Радоме я нашел по одному человеку и записал их в одиночки. В Холме, Львове и Перемышле из-за протестов украинцев представителей Русского комитета не было, но Вюрглер дал мне адреса членов НТC. Их имена я, к сожалению, не запомнил.

Женщина в Холме до вступления в НТС была членом БРП – Братства русской правды. Она на шее носила крестик с надписью «Боже, спаси Россию» и подарила мне такой же на память. Она была украинкой, как и большинство жителей Холмщины, но, как и многие, считала себя русской. Холм был захвачен в 1939 г. советскими войсками, но только на короткое время. По договору Холм должен был быть под немецкой оккупацией. Большевики, кажется, не успели никого арестовать, во всяком случае, ее не тронули. Она познакомила меня с Машей Олесюк, из семьи, считавшей себя русской. Я пригласил ее в русский летний лагерь, но она сказала, что не может, так как если об этом узнают школьные власти, то будет скандал. Она училась в украинской школе, где велась полуподпольная работа украинских пластунов (скаутов). Она показала мне свою тетрадку, в которой рисовала знакомые мне узлы и дорожные знаки. Она показала мне журнал, издававшийся типографским способом в Львове для украинской молодежи в Генерал-губернаторстве. На обложке был мальчик с треугольным флажком, похожим на скаутские звеновые флажки, только без изображения зверя. Одним словом, под каким-то безобидным названием украинские скауты вели свою работу, как и мы, русские, только мы вели ее в более скромных масштабах. В Галиции и на Холмщине проживало несколько миллионов украинцев, и церковь и общественность поддерживали деятельность пластунов.