Тезисы, провозглашаемые ею с особой периодичностью на переговорах: „Не лгать друг другу, говорить правду, договариваться там, где можно договориться, будить и давать правильное понимание“, в купе с поведением «вчерашнего боевика с его надломленной психикой» послужили ей входным билетом в личные заместители. Однако дуэт этот был все равно, что баян и труба, где каждый инструмент вполне мог выступать сольно, но звучать одновременно законы музыки им попросту не позволяли. Тем более что у «баяна» то и дело лихорадило тональность, а со временем стали западать клавиши. «Труба» не растерялась и, уловив удачный момент провала, взяла верхние аккорды и зазвучала сольно. Звук этот можно было сравнить разве что с гудением водопроводных труб в период запуска сезонного отопления. Но за неимением другого равного по резвости инструмента ее слушали, те, кто волею судеб были лишены слуха, слушали с удовольствием. Иные либо пользовались защищающими от шума приспособлениями в уши, либо уходили прямо с «концерта», не пытаясь даже требовать возврата денег за билет. «Баян» тем временем был отправлен на покой с обострением хронического недуга, а после – напрямую в руки правосудия с обвинением по статье мошенничества. По официальной версии. По неофициальной… Скажем так, не надо быть гениальным стратегом, чтоб купить компанию у государства, а затем продать ее ему же, но уже во много раз дороже, швырнув при этом пару миллионов на благотворительность. Но это уже немного иная история.

– В этом нет ничего сверхъестественного, – ласково ответила женщина, кладя руку на его руку. – Иногда ты делаешь выбор, иногда выбор делает тебя.

– Как быть с вытекающими оттуда обстоятельствами?

– Никак. – С прежней грацией она пожала плечами. – Принимать, анализировать и двигаться дальше. Как еще? Они же, в конце концов, не родственники тебе и не сотрудники банка, чтоб предлагать тебе возможность измениться. Они в принципе ничего не могут предложить. Они лишь пробуют тебя на прочность, обтекают, если не находят прорех слабости и разрывают на части, если найдут хотя бы трещинку.

– Трещинку можно найти в ком угодно, тем более, если на то есть время, тем более, если знать, где искать, – нервозно бросил он, выстреливая глазами. Оркестр тем временем заиграл блюз. Более заунывной музыки невозможно было вообразить, однако несколько пар даже начали танцевать.

Женщина снова улыбнулась.

– Ты руководствуешься эмоциями, – заговорила она, обрамляя каждый свой жест мягкой грацией движений. – Усмотри в этом чисто деловые разногласия. Ключевая фигура – в любом случае одна. Устранить ее и вопрос решается сам собой.

Игорь впился в нее еще более горящим взглядом, поставил чашку подле себя и закурил. Повисла натянутая пауза. Женщина в ответ откинула голову и отпила из своей чашки. Ее волосы упали на плечи, и казалось, в этот миг для нее кроме кофе ничего не существовало. Игорь непроизвольно вспомнил, что ему уже доводилось неоднократно ранее наблюдать и наслаждаться, как она умела всецело отдаваться тому, что делала в данную минуту. В этом всегда была не только своя прелесть, но и какая-то опасность. Она была само упоение, когда пила; сама любовь, когда любила; сама ярость, когда отчаивалась, и само забвение, когда забывала. Сейчас она еще и ждала. И ожидание это становилось для него почти невыносимым. Он снова затянулся и посмотрел в сторону. Луч прожектора освещения на миг ослепил его. Он на секунду прикрыл глаза, а когда открыл, тут же отметил две персоны за столиком напротив. Он и она, оба с мотоциклетными шлемами. На входе за дверьми без сомнения еще парочка таких же. Да и по всему периметру, наверняка. Неплохой вариант, возбужденно подумал загнанный в угол некогда старший эксперт, а по совместительству продолжительное время правая рука Владимира Александровича. На мгновение он ощутил какой-то внутренний холод, трезво и бесстрастно давая оценку нынешней ситуации. Оттяжка возможна, он это знал – мало ли существует уловок и шахматных ходов. Но он знал также, что никогда не воспользуется ими. Все зашло слишком далеко. Уловки хороши для мелких масштабов. Здесь же оставалось лишь одно – выстоять, выстоять до конца, не поддаваясь самообману и не прибегая к уловкам.

Игорь огляделся. Минуя взглядом все красоты и тонкости присутствующий скептической одухотворенности, он снова вернулся к собеседнице.

– Ты предлагаешь мне решить этот вопрос буквально?

Женщина окинула его внимательным взглядом, как если бы собиралась ответить, но потом передумала.

– Что ты… Разговоры о кровопролитии за столом портят мне аппетит, – ответила она, не прекращая буравить своими глубокими золотистыми глазами, хотя, казалось, таила в них едва уловимую улыбку. Прямая, хрупкая, неподвижная. Нежная белая кожа, сквозь которую просвечивали голубые жилки. Она сидела напротив, всей своей анемичностью источая власть и спокойствие. Он не знал, объяснялось ли это тем, что, казалось, в тот момент ее совершенно ничто не волновало. Он лишь чувствовал это тепло, излучаемое ею, и понимал, насколько истосковался по нему за все эти годы. И сколь ни был бы злым ее язык время от времени, и сколь ни казалось бы каменным сердце, в ней всегда оставалось противовесом то самое тепло, непосредственность и непринужденное спокойствие, позволявшее ей то и дело совершать те вещи, которые делать по сути нельзя.

– Эта игра не по мне, – ответил он, не отпуская из рук сигарету. – Я уже убил слишком много людей. Как любитель и как профессионал. И знаешь, что понял? Убийствами многого не добьешься. Это внушает лишь презрение, безразличие и неуважение к жизни, а смерть становится чем-то смешным и незначительным. Но смерть никогда не смешна. Она всегда значительна. А причины здесь второстепенны.

– Я не люблю кровопролитие, – ответила она, после того как вновь пригубила из чашки, медленно и спокойно. – За кровь всегда приходится слишком дорого платить, а я человек деловой. – Затем помолчала немного. – Кто часто убивал, не станет убивать из мести. Тем более из-за любви. Об этом не было и речи. Но ты один стоишь целой армии. Ты вполне можешь заняться этим делом. Ключевую фигуру я беру на себя.

«Хорошо бы все знать наперед. И до конца», – подумал Игорь, разглядывая ее белые плечи над черным вечерним платьем. – «Особенно когда разыгравшееся воображение начинает снова затемнять рассудок. Мягкая, неумолимая, безнадежно манящая химия… Чтоб ее! Сердца, однажды слившиеся воедино, никогда уже не испытают того же с прежней силой к кому-то другому. Навсегда останется тот самый уголок в душе, в который никому уже не пробраться. Она знала это. Она чувствовала. Она жила с таким же, но всегда оставалась надёжной, как контрольный выстрел, и единственной, как последний шанс.

– Женщины тут ни при чем. Это дело мужское, – ответил он, немного поразмыслив. Затем встал и подал ей манто. Она не надела его, а лишь накинула на плечи. Это была обычная норка, возможно, даже ненатуральная, но на ней и любой мех казался дорогим. «Дешево выглядит только то, что носишь без чувства уверенности в себе», – подумал Игорь, не упуская случая прильнуть к ее поблескивающим в свете прожектора волосам.

«Острова ни от чего не спасают. Тревогу сердца ничем не унять», – размышлял он, придерживая ее за локти перед тем, как усадить в автомобиль. «Скорее теряешь то, что держишь в руках, когда оставляешь сам – потеря уже так не ощущается». Оставить он так и не смог. Она же нашла для себя единственно верный путь. И никаких объяснений. Они слишком отдают пошлостью. Любовь не терпит объяснений, тем более пошлостей. Ей нужны поступки. У бога любви весь лоб запятнан кровью, как известно. Лишь потому, что он не признает никаких слов.

«Любовь», – подумал он. «Все та же любовь, – вечное чудо. Она не только озаряет серое небо повседневности, она в состоянии окружить романтическим ореолом даже кучу дерьма. Чудо и чудовищная насмешка, для тех, кто сумел однажды проститься наполненными друг другом, как бы все это оставляя в памяти…»