Пришлось даже выработать в себе беспристрастную внешность, равнодушное, отчужденное поведение, и невнимательность, на время «царствования» королевы, ведь это так прекрасно принималось ею за неразвитость или глупость. Удивительно, как все же слепнут от столь долгожданной власти вчерашние лакеи. Тщеславие. Но мне всегда казалось, что это все же истинно мужская слабость. Хотя кого сейчас, собственно, удивишь, – известный факт: бывают и дяди, как тети, и тети, как дяди. И, важное, что «тети» растеряли в условиях современной эмансипации, это загадочность. А вместе с ней и непредсказуемость. Забавные получаются с них существа. Но к счастью, настоящая власть, как правило, дается лишь тем, кто умеет ею распоряжаться. Остальным же отводится лишь поиграть во всемогущего и всесильного манипулятора, и само утверждаться за чужой счет путем давления и запугивания. Зрелище удручающее, надо признаться. Особенно в женском исполнении. Особенно в исключительных целях собственной наживы. Особенно присыпанных увядшими лепестками лозунгов и систем мотиваций. Таким бюджеты нужны только для получения личных качественных удовольствий, а уж какие суммы и под какие предлоги просирать – второстепенный вопрос.
В человеке сидит крыса, думала я тогда, глядя на женщину в деловом костюме. В человеке сидит крыса, которую никогда не утопить… Она может лишь спрятаться на какое-то время, претерпевая унижения и стесняющие условия ради количества звезд на погонах. Но учуяв мясистый кусок и момент затишья, она снова выползает из норы сраскрасневшимися глазами налитыми ненавистью. И неоспоримым плюсом в подобных ситуациях становится, если эти глаза преувеличивает твои недостатки, а еще лучше, если недооценивают твои достоинства.
Игорь вывел свой «порше» из узкого переулка на бульвар. По неосмотрительности задел «мерседес» и оставил царапину на его левом крыле, но, не обратив на это никакого внимания, он утопил педаль газа. Машина шла с большой скоростью. Приятно, что она так послушна в его руках. Это хоть немного рассеивало то мрачное чувство, словно цементом застывшее в его груди. Резкие маневры в вялом потоке автомобилей. Потоки воды на лобовом стекле. Пульсация грохочущей тьмы из динамиков акустической системы, со всего размаху бьющие в барабанные перепонки. И пронзительный звонок будто сквозь пелену сознания… Снова звонок – и ночь. Сквозь исчезающий сон проступают побледневшие знакомые очертания жилых сооружений. Снова звонок…
Бросив машину, как попало на внутренней парковке отельного комплекса, он поднялся на этаж, и едва успел закрыть дверь, как его потрясла безудержная дрожь, что пришлось опуститься на табурет в прихожей, втянуть голову в судорожно сведенные плечи, стиснуть между колен сложенные ладони и, сгорбясь, покачиваться. Тепло комнаты бурой усталостью просачивалось в него. Набегали тени. Чужая комната. Ночь… А сквозь тишину с улицы доносился тихий стук, словно в комнату пыталось пробраться нечто серое, безутешное, бесформенное, нечто более печальное, чем сама печаль, – далекая барабанная дробь, монотонный стук дождя.
Минутная стрелка как в замедленной съемке отмеряла, казалось, одной ей известные интервалы времени, щелкая, будто выстрелами в висках. Щелчок. Другой. Третий. Игорь поднял, наконец, помутневший взгляд на настенные часы. Размытая стрелка застыла на двадцати пяти. Щелчок. Еще один. Отметка тридцать. Было время, когда каждую минуту казалось, что до следующей минуты мне не дожить. Но сколь долго ни тянулись бы эти минуты, житейский опыт свидетельствовал, что ни боль, ни страх не притупляют чувство голода. И в подтверждение тому скручивающие спазмы в области живота напомнили о своем существование впервые за последние сутки. Игорь не без усилия разогнул затекшие колени и направился в здание главного корпуса.
Искомое заведение найти оказалось несложно. Швейцар приветливо кивнул и, не дожидаясь вопроса, указал верное направление. Миновав широкие створчатые двери, Игорь проник в небольшой предбанник с круглыми столиками, заказал на баре горячего и горячительного, затем проследовал в главный зал. Приглушенный свет, живая музыка. Мужчины в хороших костюмах, пьют дорогой алкоголь, курят сигары и делают вид, что говорят «за бизнес». За столиками – длинноногие загорелые женщины в коктейльных платьях, не уступающие стройностью и длине своих ног бокалам с игристой жидкостью. Привкус азарта в воздухе среди желающих вырвать на сегодня джекпот. Переменчивый, нежный лик жизни – мир соблазнов, веселья, беспечности… Игра. Игра, где ставки должна быть крупными, чтобы возбуждать интерес. В противном случае, где нет страсти, а ставки мизерны, тот самый Случай становится ленив.
До чего все это знакомо, подумал Игорь, неожиданно для себя улыбнулся уголками рта: «Поиграем». Он сел за ближайший свободный стол. Крупье незамедлительно пододвинул ему несколько фишек. Один из его четырех номеров выиграл. Он взял деньги и сохранил прежнюю ставку. В тот же самый момент в зал вошла женщина в длинном вечернем платье и в окружении двух мужчин. Она шла так, словно зал был пуст. Как обычно, слегка подавшись вперед, будто преодолевая поток встречного ветра и, словно бы зная точно, куда идет. Сейчас она направилась к столикам, где играли в преферанс.
Видела ли она его? Заметил ли он ее? Несколько человек, не принимавших участия в игре, смотрели ей вслед. Он опять сделал ставку. Вышла семерка. Она прошла довольно близко от их столика. Он поставил снова. Шарик медленно катился. Двенадцать. Женщина равнодушно скользнула взглядом куда-то мимо него и, повернув голову, что-то сказала своему спутнику слева. Оба незамедлительно отделились по сторонам, растворяясь в скоплениях людей возле столиков, сама же она проследовала прямо, не замедляя движения. Игорь снова сделал ставку и поднял, наконец, глаза. Она стояла по другую сторону стола и смотрела на него. Он кивнул ей и улыбнулся. И в то же мгновение ему неистово захотелось отбросить фишки, оттолкнуть этот зеленый стол, вскочить, подхватить ее на руки и унести прочь отсюда, от всех этих людей, на какой-нибудь далекий остров, но вместо этого он, с трудом усидев на месте, взял сигарету из пачки, лежавшей на столе, закурил. Женщина пристально наблюдала за ним. Он показал на рулетку и пожал плечами. Девятнадцать. Она улыбнулась.
– Я потерял тебя, думал я тогда. Потерял навсегда, безвозвратно, – говорил он, когда они вдвоем переместились за столик у двери в соседнем зале. Официант принес черный кофе. Музыканты словно изнывали, медленно, окутывая сладковатым туманом мелодии. – Нельзя уже было надеяться, что мы в очередной раз просто ошиблись, что снова просто запутались, что все еще можно вернуть…
Она смотрела на него безотрывно, сложив руки перед собой. В резком белом свете лицо ее казалось очень бледным. Но не бесцветным, а напротив озаренным какой-то волнующей, погибельной красотой, и он вспомнил, что однажды уже видел его таким – ночами, в их комнате, годами, казалось тысячелетиями назад. И вот снова то же лицо, теперь еще более прекрасное.
– Ты ведь знала, тогда на пристани, что это была наша последняя встреча, что на ней и нужно было остановиться. Что на ней в принципе очень многое остановится. Без шанса начаться заново. Что все последующие действия давно и четко предопределены, объекты расставлены, а процессы запущены, но ты нашла в себе силы этим не спекулировать, ты не стала настаивать, и переубеждать, пытаясь искусственно продлить то, что случается в жизни раз, и больше не повторяется.
Она лишь кротко улыбнулась в ответ, слегка смущенно потупив взгляд.
Как он был прав сейчас, так близок к правде. Пойми он это несколько раньше, возможно, нынешние события возымели бы несколько иную окраску, а действующие лица – роли. Но случилось так как случилось. Так же как случилось однажды, что молчаливого, застенчивого и плохо выбритого на тот момент мальчика Вову совершенно случайно, из милости ни призвали «к богатому столу». Однако случайность – улыбка фортуны, как писал Набоков, и неосмысленная закономерность, как декламирует жизнь. Не случись всех тех нужных стечений обстоятельств, эти пути рано или поздно все равно бы пересеклись. Ведь Вову всегда пленила власть и влияние. И пусть на тот момент за ним уже числились пара-другая известных компаний и банк, в сравнении с активами других миллионщиков все это выглядело насмешкой, жалкой пародией. Но Вова рассчитал все верно и роль бедного родственника его вполне устраивала. А призвавшим ко двору мелочь пузатую было невдомек, что за его обходительностью и видимой покладистостью скрывался жестокий, циничный расчет. Ровный, спокойный, доброжелательный тон, личное обаяние и дипломатичность, почти искреннее желание выслушать и понять собеседника. Вова еще с раннего детства хорошо усвоил, – чем миролюбивее ты выглядишь, тем проще тебе добиваться поставленных целей, а личное бесстрашие и мужество вызывали доверие и уважение собеседников. Однако власть далеко не однородна, ни в кремле, ни в правительстве, ни в жизни, а бизнесмен (в полноценном понимании этого слова) был и остается бизнесменом пока во всем и везде он ищет выгоду. Осуждать его за это все равно, что осуждать пса за то, что гавкает. Он не обязан что-либо изобретать, внедрять концептуально новые инновации. Он по сути своей не может быть ни плохим, ни хорошим, ответственным или безответственным. Он лишь должен отдавать себе полный и своевременный отсчет: «Хочешь жить сам – давай жить другому». Это и послужило основной причиной, почему «папа» долгое время вообще его не трогал. Вова вполне исправно выполнял общепринятые правила игры: платил «налоги», не лез в политику, старался особо не попадаться на глаза. Раскулачивание олигархов никому на тот день не нужно было совершенно, – оно могло неаккуратно повлечь за собой передел собственности и привести к нарушению баланса сил. Преобразования должны идти не революционным, а эволюционным способом. Именно поэтому в один прекрасный субботний день в фойе организации и появилось лицо структурного подразделения, которой очень быстро стали тесны рамки «нижних этажей».
