– Это не отвечает на мой вопрос, – сказал он, придерживая голову. – Что Вы здесь делаете?

– Решил узнать, как Вам живётся. Это одна из моих задач как арендодателя.

– Оу, арендодателя значит… прелестно. А я извиняюсь, той ночью Вы тоже ознакамливались?

– Я Вас прощаю, – язвительно ответил он. – Понимаю, ситуация до более странная и запутанная, но я попытаюсь всё разъяснить. Видите ли, Александр Александрович, я совсем недавно возвратился в милые края, и мне очень сильно захотелось посетить родной уголок.

– Ночью?

– Да, соглашусь, время престранное, но я надеюсь на Вашу благоразумность и рассудительность. Понимаете, по несчастному стечению обстоятельств я бездомен. Как уже говорил, я только вернулся в нашу необъятную и заселился в доме, что за городом. Он небольшой, но весьма уютный, и для одного меня просто идеален. Однако совсем недавно, пять дней тому назад, если быть дотошным, он сгорел. Поганцы спалили хатёнку подчистую… их уже поймали, но так легко дом снова не построится. Потом мне пришла шальная мысль, что, может быть, я смогу немного переночевать у Вас на втором этаже… ну, не могу же я на улице как последняя собака ночевать, правда?

– А что Вам мешало с самого начала пройти через входную дверь?

– Природная скромность, – снова ехидно произнёс он.

Боровский раскипятился, подобная язвительность в его адрес была ему чужда. Вот он и почувствовал то неприятное ощущение, которое окружающие испытывали всякий раз как его острый язычок начинал блудить. «И вроде ответил?.. А вроде и придушить хочется?». Градатский был сладкоголосой птичкой, поражавшей своим красноречием. Его монотонный голос успокаивал и вводил в своего рода транс, улетучивая всякий гнев. На первых порах его личность показалась Саше крайне интересной, она имела удивительную способность предрасполагать, к ней не было неприязни или опаски… напротив, аура Градатского создавала образ закадычного друга, с которым ты уже давно знаком и которому можешь излить свои душевные терзания. А так как Боровский был падок на любые беседы, он с лёгкостью поддался под чары словесного обольстителя и не ощущал беспокойство. Он был словно зверёныш, которого обхватил ползучий гад, введя сладостный наркотик.

– А если быть серьёзным? – спросил Боровский, попытавшись изобразить суровую натуру.

– Абсолютно серьёзно, Александр Александрович. Мне не хотелось Вас тревожить по личным делам… Вы не думайте, спустя ещё пару ночей я обязательно подыскал бы место для житья и не смел бы Вас более притеснять.

– Допустим, я Вам верю, но что насчёт полиции?

– О-о, там всё вышло очень весело. Видите ли, документы на дом я ношу с собой, поэтому мне не составило труда доказать, что жилплощадь принадлежит Вашему покорному слуге и, следовательно, никакого состава преступления нет. Вы бы видели их глаза, когда они читали эти бумажки… умора.

– Представляю, – с толей недовольства произнёс он. – Вопрос… с чего Вы взяли, что я буду ночевать внизу?

– Здесь совсем всё просто, – отмахнувшись, сказал Градатский. – Ваш батюшка как-то говорил, что Вы кабинеты не выносите. Два плюс два сложить не сложно, верно?

– Стало быть близко знакомы с отцом?

– Да, несомненно… ох, Марья Петровна, душенька, будьте любезны, принесите письмо.

Она быстрым шагом пришла с кухни, держа в руках то самое письмо.

– Вы в порядке, Александр Александрович? – беспокоясь, спросила она.

– Да, жить буду.

– Слава Богу. Спасибо Константину Григорьевичу, если бы не он, то могло всё худо быть.

«Если бы не он, то ничего бы не было», – подумал он.

– Так что это?

– Договор между мной и Вашим отцом, а также личное письмо. Я решил предоставить его, чтобы развеялись все дурные сомнения.

Боровский распечатал письмо и быстро оглядел строки, признав подпись и подчерк отца, а также именную печать. После он отдал письмо, тяжело вздохнув. «Вот нелёгкая». Глаза Градатского добро блестели, уставившись на него, в ожидание реакции. Создавалось впечатление, что вся сложившаяся ситуация его даже веселит, нежели смущает.

– Хорошо… Я Вам верю, господин Градатский.

– Так просто? Я подготовил целый спектр аргументов и ответов на предполагаемые вопросы.

– Уж простите, что лишил Вас удовольствия.

– Ради приличия спросите хотя бы, как я оказался наверху без Вашего ведома?

– Через люк в коридорчике, – Градатский изумился. – Я Вам поверил не только из-за письма отца, но и из-за собственных наблюдений и выводов, – лицо его изобразило вопрос. – Во-первых, я считал, что проходимец хорошо знаком с домом, так как ему известно о люке. Но потом встал вопрос, как он узнал, что внутренний замок открыт?… и тут я вспомнил письмо от арендодателя, в котором изъявлена просьба закрывать лишь на внешний замок. Эти небольшие суждения подкрепили Вашу невиновность… нет, частичную невиновность, полностью Вашу вину я не отпускаю.

– Какой Вы ужасный человек. Разве можно лишать бедолагу последней радости?

– Будет Вам пустословить. Теперь следующей вопрос на повестке дня. Что будете делать с жильём?

– Раз уж Вы так открыто спросили… то у меня назрел выгодный для нас всех уговор.

Боровский прильнул к подлокотнику и с увлеченным блеском в глазах выслушал его незамысловатое предложение. А мысль была проста и непринуждённа: Градатский отдаёт ему часть арендной платы в обмен на возможность совместного проживания. Как он утверждает, живёт он скромно и просит лишь разрешение заседать в гостиной и кормиться стряпнёй Марьи Петровны. Ночевать он собирается на втором этаже с железобетонным аргументом: «Вам он всё равно ни к чему». Всё это он подал как полагается, чётко, лаконично и со свойственной легкостью слова, которое будто само запрыгивает в уши собеседника. Боровский не спешил соглашаться по понятным причинам, личность хоть была и занятная, но туманная, нет, скорее прозрачная. Когда думаешь, что вглядываешься точно в его лик, пытаясь прочесть мимоходные мысли, то понимаешь, что смотришь сквозь него, как будто через окно. Оттого любой анализ терял смысл. У любого человека есть нечто ценное за что можно зацепиться и подняться по стене его сознания, словно по тросу. В случае Александра – это большие угольные глаза, которые горят жаждой действия и жизни. Но Градатский был иным… он выделялся всем, поэтому невозможно было зацепится за что-то одно. Такие люди как он были нечитаемыми. И этот небольшой аспект выводил Боровского из себя. Так как ту же проблему он испытывал и со своим отцом, который был непробиваемой стеной.

– Прошу Вас всё обдумать, – начал Градатский. – У меня, к сожалению, сейчас имеется одно неотложное дело, поэтому я откланяюсь до вечера. А после приду узнать Вашу волю. На этом прошу прощения.

Он быстро удалился, оставив Сашу наедине со своими мыслями, при этом произведя непомерное впечатление на юношу. Человека такого склада в Осёдлом ему видеть не приходилось. Градатский совмещал в себе некую строгость и лёгкость характера, которыми ловко управлял и менял местами как заблагорассудится, обладал даром убеждения. Но инструментом этого убеждения была вовсе не сила, как у Александра Сергеевича, хоть она тоже была, а слово, пёстрое и режущее. Ранее Боровскому приходилось иметь дело лишь с зазнавшимися чиновниками да безропотными слугами. Поэтому до Градатского он мог удивляться только армейским папиным дружкам, пышущим благородством и удалью. Теперь же у него появился новый объект мистического обожания.

– Петровна, Константин Григорьевич тебе знаком?

– Хм, лицо у него чудное, но вспомнить всё равно не удаётся… однако голос почему-то всплывает… его мне точно слышать приходилось. – размышляла она. – Я украдкой подслушала и вот что думаю… соглашайтесь Вы. Я хоть наукам не обучена, но туго явно не станет. И человеку поможете и жить станет веселее.

– Да-а… я тоже сразу так и подумал, только вот не решился почему-то. Но согласись, странный он черть.

– Как по мне, так Вы два сапога одного сапожника.