– Хочешь отправить меня на эту зиму к тётушке, чтобы я грелся от её преинтересных историй о далёкой молодости и разврате молодух? Я, может, и сговорчивый, но не настолько. Даже мне уже в двадцать девятый раз становится в тягость слушать историю о том, как бравое семейство Боровских бежало из Москвы, когда «надутый карлик» подступал. Цитата прямиком из первоисточника, между прочим.

– Нет, любезная тётушка, к сожалению, совсем плоха здоровьем. И мне не хотелось бы посылать к ней такой заряженный ствол, как ты… поэтому вместо этого, ты поживешь в Санкт-Петербурге в арендованном доме. Дом весьма хорош, так что твои тонкие чувства эстета задеты не будут. Вместе с тобой поедет Марья Петровна… с ней сподручней, – добавил он. – Отправляешься послезавтра, собрать твои вещи я уже приказал, – непринуждённо сказал он, расписываясь в кипе бумаг.

Боровский вскипел от ярости. Он надулся как пузырь, пытаясь выудить из себя хоть что-то, но слизкий ком в горле перебил дыхание. «Я ожидал много, но так прямо избавится от меня? Браво, папа! – прокричал он в уме. – Далеко же ты меня забросил, и так филигранно, слов нет!».

– И что же мне делать в столице?

– Я пристроил тебя в университет. Я не хочу, чтобы ты считал это ссылкой… это урок. Ты должен понять, каково это жить самому и как лучше использовать эту вещицу, что болтается у тебя на плечах.

– Как великодушно с твоей стороны. Полагаю, от такого манящего предложения я не в силах отказаться?

– Оно слишком привлекательно, – в голосе отца промелькнула язвительность.

– Определено. Ну что ж, спасибо, что хоть оставил время попрощаться с сестрой и матушкой. Пожалуй, если это всё, то я откланяюсь.

Пару секунд он взглядом сверлил квадратное лицо отца. После ровным шагом вышел из кабинета, не опуская головы, а напротив задрав её повыше. По дороге ему встретилась его мать, Любовь Макаровна, которой он отвесил лёгкий поклон, при этом не сказал ни слова. Слова, что вертелись у него на языке были слишком эмоциональны, но должное воспитание не позволяло ему произносить их вслух. Любовь Макаровна молча пропустила сына, понимая, что после разговора с отцом тот не в духе. Убрав золотистые волосы за ухо, она зашла в кабинет своего мужа.

– Скоро обед, – сказала она ласковым голосом. – Ты придёшь?

– Да, конечно.

– Как прошёл разговор? – обеспокоенно спросила она.

– С ним слишком сложно, ума не приложу, что вертится у него в черепушке. Почему же Таня у нас совсем иная? Оттого что девочка? – спросил он, протирая уставшие глаза

– Скорее оттого, что пошла в меня, – мило посмеявшись, произнесла женщина.

– Но и в меня он явно не пошёл. Я в его возрасте был куда самостоятельней, на всё имел своё мнение, а он… с самого детства во всём повинуется родительской руке. Без всякой мысли. Даже сейчас, мог бы и возразить для приличия. Он очень способный, от этого прочие увлечения, свойственные его сверстникам лишь наводят на него тоску. Помнишь ведь, как раньше днями напролёт он мял постель, маясь от безделья? Ах, с годами эта скука будет становится лишь сильнее, а я уже буду не в авторитете, – сказал он, почесывая бакенбарды, обрамляющие угловатое лицо.

– И чем же ты ему на этот раз пригрозил?

– Угрозы кончились… пришла пора действий. Я отправил его в Санкт-Петербург, чтобы поучился уму разуму.

Любовь Макаровна удивилась столь решительным мерам. Её голубые глаза твёрдо смотрели на мужа, а прекрасные, слегка надутые от возмущения губы хотели заговорить, но так и не решились.

– Это окончательное решение? – пересилив, спросила она.

Он кивнул могучей головой и вновь направил угольный взгляд к излюбленным бумагам.

– Тогда я пойду… надеюсь, увидимся на обеде.

Её тоненькие кукольные ножки, спрятанные под платьем, обвитым кружевами, уверенно топали по коридору, разнося этот звук по всему дому.

Боровский вышел на улицу, чтобы охладить свой пыл. Он глубоко вздохнул, наполнив лёгкие хвойным воздухом и успокоился. Стоя напротив пруда, по которому уже разносилась рябь от скорого дождя, он вновь окунулся в себя, словно в ледяную воду.

«Когда в последний раз я бывал в столице? Нет, вопрос неверен… Бывал ли я в ней вообще? Быть может, в далёком детстве, настолько далёком, что вспомнить эти фрагменты невозможно. Хотя я почти ничего не помню из своего детства. В нём совершенно нет отца, иногда всплывает мамина игра на фортепиано, которую я никогда не любил, так как она означала, что в доме гости, которых следует развлекать… часто видится силуэт Тани, с которой мы бегали по сосновым борам вместе с Марьей Петровной… Марья Петровна? Да, думаю, что её доброе лицо и лоснящиеся щёки почти всегда имеют место в моей подкорке… Я точно был близ Санкт-Петербурга у родственников, и был довольно долго. Там мои двоюродный брат и сёстры, с которыми мне приходилось коротать свои будни, ужасно скучные будни. Как мог он так со мной поступить? Как может он смотреть на меня этим леденящим взглядом, таким бездушным, таким безразличным, таким мёртвым?».

Невольно его голову заполонили дурные мысли, его окружила приторно терпкая аура, которая словно вязкая смола заполоняла горло, вливаясь внутрь. Он расхаживал вокруг пруда, срывая хрустящие листья и пуская их в вольное плавание по волнам. Дуновение ветров колыхало его чёрное пальто и развивало обмотанный вокруг жилистой шеи шарф, словно то бельё, которое только что пошла собирать молодая девушка с тоненькой верёвки позади флигеля. Она несла тазик в крепких руках, на которых проступали венки, придерживая его одной рукой. На пробивающихся сквозь тучи лучиках её смуглая кожа казалась гораздо красивее, а карие глаза блестели. Взглянув на неё, Боровский невольно засмущался, не в состоянии отвести зоркого взгляда, и вдруг ему захотелось подойти к ней. Белый платок на шелковистых русых волосах крепко держался на её голове, а серое плохо сшитое платьице на ней выглядело куда краше, чем дорогие обшитые бархатом тряпки на величественных «леди». «Здравствуй», – произнёс он, когда она развешивала скатерть. Сказать, что она удивилась – не сказать ничего. Словно кошка, она встала на дыбы, опрокинув тазик с бельём, который Александр ловко успел перехватить в воздухе.

– Добрый день, Александр Александрович, – проговорила она сквозь громкое биение сердца.

– Полагаю, это твоё, – он передал её мокрый тазик, промочивший его рукав.

– Да, большое Вам спасибо. Ах, ради Бога, простите меня… Ваш рукав, он…

– Забудь, ничего страшного. Ты вся в трудах, как посмотрю?

– Да, господин.

– Но всё же, мне кажется, не стоит носить дрова к этому старику кочегару столь красивой девушке.

– Что Вы, какая же я красивая… Ваша сестра куда милее.

– Таня мила, спору нет, но истинно женской красоты ей всё же не достаёт.

Краснота проступала на её надутых мягких щеках. Однако, вместе с этим, в её глазах читалась странная задумчивость и назревавший вопрос.

– Господин, с чего вы взяли, что я носила дрова к кочегару. Мне казалось, что Вы так рано не встаёте?

– Хах, верно. Вашего графика я не осилю, уж слишком люблю понежиться в постели… В твоих волосах осталось вот что, – он достал торчащий из-под платка кусочек древесины. – То, что он находился у тебя под платком значило, что ты носила дрова утром, так как пакостной погода стала лишь к полудню, а утром была вполне ещё доброй. Твоя одежда сильно смялась на локтях, от того что ты много таскала, а на руках явно остались несколько заноз, вызывающих неприятное чувство, поэтому тазик ты несла, придерживая его рукой об бок, вместо более удобной и надёжной хваткой обеими руками. Ранней зарёй дрова можно нести лишь к кочегару Трофиму, разжигающему печки для отопления и готовки. На твоей щеке остался след от размазанной сажи, которую, судя по всему, ты нанесла пальцами, когда завязывала платок. Сами же следы сажи на руках пропали, когда стирала бельё. Всё просто, так ведь? – сказал он, улыбнувшись.

– И Вы всё это поняли, лишь взглянув на меня? – её глаза выражали крайний восторг. – Должно быть, Александр Сергеевич очень Вами гордится, раз Вы так внимательны?