Хоть бы он сдох.

Макс не подавал признаков сознания. Игорь принялся хлестать айтишника ладонями по щекам.

– Эй, очнись! Я его вырубил!

Макс не реагировал. Игорь не соображал, слышно его через респиратор или нет, и закричал:

– Дружище, эй! Посмотри на меня!

Игорь поздно услышал шаги за спиной. Он не успел обернуться, когда в плечо ему всадили иглу.

– Надымили-то, надымили, – откуда-то с потолка спустился пугающе задушевный голос Коваленко.

Он схватил Игоря за шкирку, как большую куклу, и поволок в спальню. Игорь не понимал, почему он не сопротивляется. Веки налились свинцом. Тело отрубилось и потеряло связь с разумом и волей.

Хлопнула дверь. Коваленко нашарил выключатель. Тусклый свет заполнил все и окончательно придавил Игоря к полу.

Коваленко наклонился и снял респиратор.

– Что тут у нас? Неонацистская группа ворвалась в загородный дом к антифашистам. Антифашисты дали бой. Неонацисты применили взрывчатку и по глупости не рассчитали мощности взрыва. Шесть трупов. Какая поучительная драма.

Конечности не слушались. Игорь силился зачерпнуть воздух ртом, но рот толком не раскрывался.

– Да не дергайся ты, – ласково пролепетал Коваленко, снимая респиратор и с Игоря. – Тебе ввели миорелаксант. Много миорелаксанта. Это такая штука, расслабляющая мышцы. Ты все равно что парализованный сейчас. Честно говоря, удивлен, что твое сердце выдержало. Крепкое, значит, сердечко-то. Сопротивляется.

Коваленко, умолкнув на секунду, посмотрел Игорю в глаза. Заинтересованно, почти с азартом.

– Ты спросишь, почему трупов шесть, а не пять. Все потому, что Дима тоже приехал. Только мы его раньше усыпили. Теперь он к вам присоединится.

Это Центр «Э» бонов на анархистов натравил. Через провокатора натравили. И Юра предал. Террористы на террористов. Без камер, без свидетелей. Государство получит жирный повод взяться за радикалов всерьез. Усилят чистки, подключат немыслимые ресурсы. И все под одобрение прессы.

Коваленко встал.

– Мы пошли ставить взрывчатку. Когда бабахнет и разбудит соседей, нас здесь не будет. Прощай.

Игорь очутился в темноте. Вслед за конечностями онемели живот и шея. Воздух кончался. Игоря как будто душила невидимая рука, не оставляя ему ни шанса.

Дверь отворилась в последний раз, и Коваленко произнес:

– Зато ты героически погибнешь в схватке с неонацистами. Красиво звучит, не правда ли?

Начитавшись агитационных листовок от местных активистов, Заман как-то пошутил, что у них в квартире коммунизм. Едят из одного котла, ложатся в один час, встают тоже. Решения вместе принимают. Если вас шестнадцать, а комнаты всего две, без заботы друг о друге вы натурально озвереете.

– Получается, при коммунизме все будут как роботы? – удивился Шавкат.

– Почему?

– Сон по расписанию, еда по расписанию, все вежливые и не дерутся. Чисто автоматы.

– Ну ты даешь! – воскликнул Заман. – Какие мы роботы? Роботы не едят и спать не ложатся.

Шавкат поскреб в затылке. И правда не складывалось что-то.

С тех пор как строительные компании по всему свету начали затариваться роботами-строителями, Шавкат беспокоился, что прогрессивные конкуренты отнимут у него хлеб. Эти чипированные мерзавцы все делали лучше: клали по две тысячи кирпичей в час, прекрасно управлялись с бетоном, выполняли любые виды отделки. А еще они не обедали, не отлынивали, не воровали, не уходили в отпуска и запои.

Не то чтоб Шавкат любил свою работу. Ненавидел – так гораздо точнее. Вот только бездушным машинам отдавать ее не собирался.

Бригада то и дело спрашивала у начальника Бахрама, не планирует ли «Гелиос» автоматизировать производство. Ну, постепенно. Разогнать там половину рабочих, заменить их японскими или австралийскими железяками.

– Башку ерундой не забивайте, – отвечал бригадир. – На ваш век строек хватит.

И все же, когда Бахрама что-то бесило, он мог накричать:

– Чего ты вола манаешь? Думаешь, незаменимый? Хочешь, чтобы вместо тебя робота купили?

Хотя все понимали, что бригадир стращает, слова его западали в душу. Как будто проклятья от старой цыганки, которая если не предскажет, так накаркает.

Когда бригаду перебросили на общагу для студентов, поползли слухи, что этот объект – последний. Дальше, мол, «Гелиос» переходит на автоматику, и мигрантов выставят вон. То ли в грузовиках на родину вывезут, то ли денег на билет дадут – не суть. А другие стройкомпании тоже роботизируются. Рентабельно и модно.

Если раньше Шавкат отправлял жене и дочке ползарплаты, то теперь решил отсылать две трети. И наказал тратить по минимуму.

Общага, на которую перевели бригаду, прославилась в городе как позорный долгострой. К тому моменту, когда студентов по плану должны были расселять, едва-едва возвели стены. Украли какую-то легендарную сумму. Мэр, устав терпеть, сменил подрядчика и приказал закончить с работами за лето: чтоб там инженерные системы, теплоизоляция, отделка по высшему классу. Трудиться в три смены, подбивать на сверхурочные. Так Шавкату передали через шестые руки. Сам он, ясен пень, с мэром чай не пил, на ковер не вызывался.

Чушь какая-то выходила. Допустим, достроят они объект к сентябрю, сдадут. Так общага все равно целый учебный год пустой простоит. Если только мэр не найдет ей другое применение.

Баходир, товарищ Шавката, оценил грустный юмор их ситуации:

– Мы для студентов общежитие строим, а они нам роботов выдумывают. Вот такая благодарность.

– Студенты ни при чем, – сказал Заман. – Они дипломы получат и тоже без работы будут мыкаться, никому не нужные.

– Да уж, совсем не коммунизм, – подколол друга Шавкат.

– Конечно, нет. Коммунизм – это когда роботы трудятся, а люди отдыхают. Фильмы смотрят, гуляют по набережной, спортом занимаются, путешествуют. Рай на земле.

Мечтания Замана о рае разбивались уже на КПП, где строителей досматривали как на таможне. На входе искали алкоголь, на выходе дознавались, не упер ли чего-нибудь, мастерок там или гвоздей пачку. Воровать дозволялось только по-крупному и только начальству.

На воротах меж тем висела табличка с лозунгом стройкомпании: «Ближе к солнцу!»

Какой уж тут коммунизм, когда они к солнцу тянутся, а тебя в землю втаптывают. Когда у них маникюр-парфюм-укладка, а ты чумазый как не пойми кто. Еще и врут, что узбеки вечно грязные. Они ж узбеков лишь на стройке и видели.

Бахрам вконец озверел. Шпынял по пустякам, штрафовал за опоздания. Запретил перекуры, что вообще за гранью. Тоже переживал, наверное, за свою судьбу. Роботами его никто рулить не поставит. Там в технике разбираться надо.

Хотя чего с Бахрама взять? На кого велели, на тех и лает.

Мало того что по стройке гоняли, как рабов, так еще и погода доканывала. Каждый день плюс сорок в тени, а на солнце все шестьдесят. Как есть шестьдесят, без преувеличений, Шавкат поначалу не верил термометру и красной полоске, которая забиралась до безумия высоко.

Вдобавок ни дождичка, ни облачка целый месяц. Жарко, как в Ташкенте.

Пот стекал из-под каски и заливал глаза, заливал, заливал, заливал.

Надышавшись строительной пылью, бетоном, штукатуркой и гипсом, Шавкат возвращался со смены и полоскал ледяной водой нос, извлекая оттуда серую липкую слизь. Сколько её оседало в лёгких, одному Аллаху известно.

– Чтобы не оскотиниться, человеку после работы должно хватать сил на три вещи, – утверждал Заман. – Поесть что-нибудь горячее, принять душ и почитать новости на телефоне.

С третьим пунктом у Шавката не ладилось. Он споласкивался, ел рис с сосисками, выпивал два литра воды и отрубался. Весь мир сводился к тому, чтобы отпахать дневной план и перевести дух между сменами. Ничто не трогало: ни присланная женой фотография со дня рождения дочки, ни известие, что местному парнишке из соседнего отряда рухнула на ноги бадья с бетоном. Больничка, наркоз, ампутация. Парнишка на каникулах подрабатывал. Осторожней надо.