— Не хо-хочу, — отзывается сопливое нечто, которое совершенно точно Чимин, но, что является отягчающим обстоятельством — Чимин расстроенный и грустный.

— Ну же, детка, ты не собираешься провести здесь остаток жизни? — продолжает вылавливание друга Тэхён, забивая на брезгливость и прижимаясь к исписанной маркером дверце лицом.

— Собираюсь, — шмыгают по ту сторону, и Тэхён давит в себе желание задушить лучшего друга, напоминая, что для того, чтобы это сделать, нужно сначала хотя бы вытащить его из облюбованного им «гнезда».

— Чимин-а, не дури, — пробует зайти с другой стороны Тэхён. — На твоём Юнги свет клином не сошёлся…

Откуда-то сбоку раздаётся удивлённое чонгуково «Юнги-хён?», которое, впрочем, игнорируется из-за надрывного всхлипа Чимина после упоминания больной для него темы.

— Пак Чимин! Если ты сейчас же не утрёшь сопли, и не откроешь нам дверь, я её выбью и Всемирный День Мудачества Юнги превратится в день твоих похорон!

— «Нам»? — опасливо уточняет Чимин, и Тэхён понимает, что, и вправду, какое к чертям собачьим «нам»?

— Мне! Возможно, тут ещё трётся Чонгук, но если ты хочешь, я могу его выпереть.

Наблюдавший за этой картиной Чонгук скептично хмыкает:

— Как мило, что вы обо мне вспомнили. Но чёрт, кто сидит в кабинке и причём тут Юнги-хён?

Тэхён ошарашено пялится на Чонгука, пока дверца туалетной кабинки с поминальным скрипом отпирается, являя миру заплаканного и морально раздавленного Чимина. Тэ мгновенно забивает на всё: и на Чонгука, и на его чертями драного Юнги-хёна, и на весь мир, стремглав мчась обнимать потрёпанного собственными чувствами и всё тем же, чтоб ему икалось, Юнги-хёном, Пак Чимина, громко шмыгающего носом и хлюпающего в такт дождю, мелко накрапывающему за пределами клуба.

Впрочем, откуда им это знать?

Чонгук неловко откашливается, привлекая к себе внимание сладкой парочки, которая, как осьминожки, оплела друг друга щупальцами конечностями, вопросительно смотря на нарушителя их спокойствия, с ноткой недовольства в одном взгляде, и любопытства — в другом.

— Чон Чонгук, — скорее утверждает, чем спрашивает Чимин. — А ты клялся и божился, что пошёл на фестиваль не ради него, лживая задница, — хмыкает он, тут же получая полный праведного гнева тычок в бок.

Тэхён возмущённо вопит, заставляя прикрыть уши недовольно ворчащего Чимина и вызывая лёгкую улыбку на лице Гука.

— Так ты, оказывается, мой самый верный и преданный фанат? — изгибает бровь Чонгук, и Тэхён скрипит зубами от явно слышимых самодовольных интонаций старшего. — Почему же ты не сказал сразу, я мог бы расписаться на твоей груди.

Тэхён краснеет не то от смущения, не то от раздражения. Чимин под его боком хрюкает от смеха.

— Это, безусловно, очень заманчивое предложение, но вместо этого я предпочёл бы узнать, какое отношение ты имеешь к тупой заднице Мин-дерьмо-Юнги?

— Да что он тебе сделал? Сжёг дом твоей бабушки и пнул твоего пёсика? — не выдерживает Чонгук, машинально сплетая руки перед собой в закрытую позу. — Прямое отношение, он мой друг.

Глаза Тэхёна угрожающе сужаются, Чимина же, наоборот, расширяются до предела; Чонгук поджимает губы, искренне не понимая, почему его хёна, человека во всех отношениях неплохого и отзывчивого, так костерят эти два парня, которым он ни в какой Вселенной не мог перейти дорогу?

Конечно, если только не…

Теперь уже глаза Чонгука округляются от понимания: пазл складывается, неумолимо соединяя между собой кусочки одной мазайки — совсем простой, для детей, что-то из разряда «собери куклу Братц из тридцати деталей внутри коробки», если не банальней. Все эти озлобленные разговорчики, заплаканное лицо — очевидно, перед ним стоит тот самый «милый мальчик» Юнги, о котором он вскользь упоминал ранее, впрочем, не особо углубляясь в подробности. Чонгук нервно сглатывает, неосознанно прикусывая губу. Интересный расклад: сгущающиеся сумерки, потный, пропахший дымом клуб, атмосфера кутежа и разврата, и они — сам Чонгук, сахарная детка Юнги, и Тэхён, который по идиотской случайности оказывается лучшим другом парня, которого его лучший друг использует для секса.

Клааааааасс…

— Кхм, — откашливается Чонгук спустя примерно двадцать секунд напряжённого молчания, направляя свой взгляд на Чимина. — Мне жаль.

Тот нервно булькает, что, вроде как, должно означать саркастический смех, перерубленный гортанью, а Тэхён смотрит на него с нескрываемым осуждением, выплёвывая ядовитое:

— Хорошие же у тебя друзья, хён.

Чонгук пожимает плечами, после чего, немного подумав, неожиданно для самого себя предлагает:

— Довезти вас до дома? Я не пил сегодня, так что если вы хотели бы убраться отсюда, я…

— Не надо, — резко обрубает Тэхён, но его останавливает Чимин, кладя руку на оголившееся из-за сползшей футболки плечо.

Они молча о чём-то спорят: Чонгук не слышит ни слова, потому что никто их и не произносит, но видит эти два взгляда, вперившиеся друг в друга и ведущие немую борьбу за право быть правым, как бы тавтологично это ни звучало на данный момент.

— Ладно, — в конце концов сдаётся Тэхён, понуро мотая головой в знак согласия.

Отведённый взгляд расценивается как белый флаг: Чимин удовлетворённо кивает, а Чонгук хочет съязвить, когда Пак, будто почувствовав липкость слов, почти сорвавшихся с чужого языка, предостерегающе качает головой, одними губами шепча: «не надо». Чонгук вновь удивляется реакции своего организма: вместо того, чтобы возобновить перепалку чисто из вредности, он покорно кивает, открывая дверь, которая может вывести их отсюда, и думая, что такого странного дня у него не было уже давно.

… Морозный воздух холодит кожу, приятными мурашками пробираясь под одежду и устраивая там вечеринку по своим правилам, включающим стучащие друг о друга зубы и лёгкую зябкость. Лёгкий дождик сошёл на нет, оставляя от себя лишь небольшие автографы в виде луж и грязи на газоне. Чимин и Чонгук чувствуют себя вполне комфортно, а вот Тэхён, одетый явно не по сезону, пытается неумело скрыть свою дрожь.

Через минуту Чонгуку надоедает.

— Хэй! Нам до машины идти ещё минут шесть, не меньше, а стук твоих зубов слышен на два километра вперёд.

С этими словами он сокращает расстояние между ними, водружая свою куртку на плечи робко поёжившегося Тэхёна. Все вялые протесты пресекаются на корню, а сам Тэ благоразумно принимает то, что дают — к вечеру и впрямь похолодало, и, гордость-гордостью, а умереть от обморожения конечностей в заплёванном дворике в его планы не входило ещё лет пять, как минимум.

— И ещё кое-что, — тихо говорит Тэ, почти шепча это на ухо идущему рядом Чонгуку.

Чимин благоразумно держится поодаль, решив, что будет третьим колесом в их наклёвывающейся беседе, так что, в принципе, подходить так близко не было никакой нужды, как и понижать голос до интимного шёпота, впрочем, тоже.

— Да? — отзывается Чонгук, наклоняя голову к младшему.

— Меня укачивает, причём очень и очень сильно, и это одна из причин, по которой я не хотел с тобой ехать. Ты неплохой, хён, хоть и друзья у тебя мудилы, а контент — дотошный, но ты не заслуживаешь того, чтобы всю ночь чистить машину от моей рвоты.

— Как мило, — Чонгук корчит растроганное лицо, смахивая невидимые слёзы с глаз, после чего, потрепав Тэхёна по плечу, отвечает ему максимально мягко и спокойно: — У меня есть пакет и влажные салфетки, а также, вроде бы, доисторическая жвачка в бардачке. Мы можем открыть окно и посадить тебя на переднее сидение, так что не волнуйся, милашка, мой салон и твой желудок к концу поездки останутся целыми и невредимыми.

Тэхён кивает, чувствуя, как от слова «милашка» внутри что-то ёкает, а на душе теплеет от неожиданно и вовремя проявленной заботы. Они не знакомы и недели, но Чонгук уже морально готов к рвотным массам в своём чёрном авто отечественного производства, как и к расклеенному Чимину позади водительского сидения, нагоняющему ауру отчаяния и безысходности в салон.