Вивиан заказал ложу у левого края сцены, потому что Лейла сказала ему, что большую часть представления будет находиться там. Его нетерпение^ меньше относилось к шоу, а больше к tete-a-tete после него. Ему доставляло неожиданное удовольствие узнавать ее ближе. Она отвечала его вкусам, но не удовлетворяла его и после каждой встречи заставляла с волнением ждать следующую. Служебные дела часто рушили его планы и не позволяли проводить с ней много времени. Вивиан уже знал каждую милю железной дороги между Брайтоном и Лондоном, поскольку все свободное время тратил на поездки туда и обратно.

Они больше не посещали известных ресторанов. Ему не хотелось встречать бесчисленных знакомых, и он страшно ревновал, если кто-то приглашал ее в ресторан, когда он был занят. Поскольку их отношения официально были чисто дружескими, Вивиан не мог запретить ей принимать приглашения от других мужчин, или дать ей понять, как его это раздражает. Лейла, по-видимому, сделала, как он и предлагал: забыла, что он из тех мужчин, которые хотят от таких девушек, как она, только одного, хотя он-то желал именно этого; Вивиан не мог сдержать уговор и забыть, что она прекрасная молодая женщина: ее восхитительная непосредственность, искрометный юмор и подкупающая прямота порождали такое волнение в крови, что ему требовались значительные усилия, чтобы оставаться в рамках дружеского поведения. В результате он стал раздражителен с коллегами-офицерами, да и вообще с любым, кто подвернется в неподходящий момент.

Чарльз написал ему длинное послание, касающееся все возрастающей скаредности их деда: тот уволил двух девушек из кухонной прислуги, а потом и кухарку, которая пожаловалась, что не может обойтись без их помощи. Вивиан в ответ набросал короткие рекомендации, которые его брат должен был усвоить, чтобы противостоять старику, которому вот-вот стукнет девяносто, и взять управление имуществом в свои руки.

Более глубокие размышления Вивиана об их взаимоотношениях с братом привели его к мысли, что Чарльз, вероятно, заслуживает того обращения, какое имеет, и если сейчас не постоит за себя, то перейдет из рабства старика в рабство к молодой женщине — Джулии. Его поведение, которое Вивиан всегда воспринимал как стремление младшего брата загладить вину семейства и разделить наследство с человеком, который был бессовестно ограблен, сейчас казалось ему лишь попыткой слабого человека разделить ответственность. В семье Вивиан нес ответственность за свое прошлое, в полку — за то, что произошло в Ашанти, и только когда он был с Лейлой, он забывал и то, и другое.

Занавес пошел вверх и остановил поток его мыслей. В предвкушении удовольствия Вивиан подался вперед. Добротные декорации изображали площадь в бельгийской деревне, заполненную пестро одетыми крестьянами, на которую в марше вступал героический полк, превознося ум и красоту дочери их полковника. Вивиан не сразу увидел Лейлу, — двое дюжих мужчин с танцующим медведем почти полностью заслоняли ее. Медведь, ко всеобщему восхищению, оказался комиком капралом Стендэбаутом, одетым в медвежью шкуру, что ни для кого не было неожиданностью. Вивиан сразу понял, что имела в виду Лейла, когда говорила о сходстве этих двух спектаклей. В «Девушке из Монтезума» этот же комик проделывал точно такой же трюк, изображая мумию.

Под шквал аплодисментов на сцене в качестве Веселой Мэй появилась Аделина Тейт и как всегда высоким, детским голосом запела веселую песенку. Вивиан разочарованно откинулся на спинку кресла. В костюме крестьянки Лейлу с трудом можно было узнать, и Вивиан потерял интерес к представлению. Однако и для него, и для всех в театре, включая Лестера Гилберта, был заготовлен сюрприз. Не прошло и трети первого акта, как на сцене появился главный герой. В афише он значился, как Франц Миттен, — результат трудного компромисса. Родилась новая сенсация в театре Линд-лей: покачивающиеся девушки в страусиных перьях были забыты, как только запел тенор, одетый в сверкающий золотом, плотно облегающий мундир. В наступившем гробовом молчании его голос разносился по ярусам, обитым красным плисом, и все, кто видел его сильную фигуру, темные сверкающие глаза и ослепительную улыбку, понимали, что в театре еще не было такого солиста, как он.

Его не хотели отпускать, громко крича «бис». Но правило Лестера Гилберта никогда не повторять номера неукоснительно выполнялось. Однако австриец оценил, что произошло в этот вечер в зале, и откликнулся на энтузиазм зрителей с такой страстью, что публика, затаив дыхание, ждала каждого его появления. Аделина Тейт была, как всегда, великолепна и не уступала ему, но было ясно, что даже самые рьяные ее поклонники оскорбились за то, что кокетливая Веселая Мэй водит за нос лихого, обожаемого всеми героя, особенно когда выяснилось, что он предпринял опасную вылазку, чтобы спасти полк от поражения. Лейла была права. Игра Франца Миттельхейтера была слишком правдоподобной.

По окончании спектакля публика снова и снова многократно вызывала своего нового кумира. Громкие аплодисменты и рев одобрения подтверждали то, что было ясно с самого начала, и только опустившийся занавес заставил публику разойтись.

Вивиан нетерпеливо ждал у служебного входа, несколько раз вытаскивая из кармана часы, затем, убедившись, что прошло всего несколько минут, захлопнул их и убрал. По случаю премьеры он считал себя обязанным заказать столик у Романо, зная, что их ужин будет прерываться потоком людей, желающих познакомиться с Лейлой.

Больше всего на свете он хотел бы заказать зальчик где-нибудь в более уединенном месте или даже отвезти ее поужинать в дом Вейси-Хантеров. Однако Вивиан знал, что она отвергнет любое его предложение. Ограничения, которые он наложил на их отношения, все больше и больше раздражали его. Зная, что единственное место, где они будут в этот вечер наедине, — это кеб, он дал извозчику указание трижды объехать вокруг парка, прежде чем отправиться к Романе

Лейла появилась, пылая от возбуждения; в нежно-розовом платье она выглядела свежей и непреодолимо желанной. Она взяла его под руку, ее темно-голубые глаза светились счастьем.

— Разве это не чудесно? Согласись со мной, что он великолепен. А голос просто волшебный, правда? Мистер Гилберт никогда бы не послушал меня, но теперь ему это скажут сотни человек.

Они сели в ожидающий их кеб, а Лейла все без умолку говорила, как она рада, что Франц Миттельхейтер получил признание, которое он заслуживает, и как она надеется, что мистер Гилберт теперь заставит всю труппу подтянуться, чтобы соответствовать их новому солисту.

— Мне кажется, у него нет выбора, правда? — спросила она, остановившись на мгновение, чтобы перевести дух.

— Конечно, — согласился Вивиан, отметив про себя, что ему впервые с момента их встречи удалось вставить слово. — Я заказал ложу слева, как вы сказали. Что случилось?

Она весело засмеялась, и он ощутил запах ее духов.

— Глупенький! Разве вы не знаете, что право и лево в театре считается со стороны сцены? Я была слева.

— Я ничего не знаю о вашей профессии, кроме того, что вы мне рассказали, — запротестовал он, чувствуя, что начинает ревновать ее к Францу Миттельхейтеру. — В страусиных перьях вы мне нравились больше.

— Фу, — засмеялась она. — В перьях может ходить любой. Настоящий талант заключается в том, что делает Франц Миттельхейтер. Я хочу петь, как он.

Он улыбнулся.

— Я думаю, это почти невозможно.

Лейла с удовольствием развалилась на мягком сиденье.

— Он мне сказал то же самое. Простите, Вивиан, когда я волнуюсь, я говорю, не подумав.

Вивиан взял ее обтянутую перчаткой руку.

— Это значит, что вы могли бы и мне сказать что-нибудь приятное, вроде: «Я думала о вас все представление» или «Может, поедем куда-нибудь в более укромное место, чем к Романо»?

Лейла улыбнулась.

— Вы не нуждаетесь в лести. Вы самоуверенны больше, чем надо.

Он поднес ее руку к губам и поцеловал.

— Я думал о вас все представление, и я бы хотел, чтобы мы поехали куда-нибудь в более укромное место, чем к Романо.