Понимая, что главное здесь — быстрота и натиск, Лейла сказала Салли, что они будут петь ее любимую колыбельную. Лейла запела, а девочка подхватила, как это у них было заведено. Результат превзошел все ожидания. Каждая девушка постаралась, чтобы ближайший к ней ребенок участвовал в общем хоре, и они действительно пели, радуясь возвращению чего-то знакомого. Звуки детских голосов зазвучали по всей пещере, когда они всю свою энергию направили, чтобы петь любимые мелодии и колыбельные песни.

Постепенно к ним присоединились и некоторые женщины, сначала тихо, затем все громче и громче, испытывая удовольствие от такого истинно женского времяпрепровождения. Когда вдруг вмешались звучащие не в тон голоса— крики становились громче и настойчивее, — Лейла, поглощенная пением, раздраженно повернула голову к тем, кто нарушал гармонию, но ее голос мгновенно замолк, когда она увидела лица шахтеров и их возбужденную жестикуляцию. Пение стихло, и крики обрели смысл.

«Английские войска! Они приближаются. Они приближаются! Кимберли спасен!»

Несколько сот женщин вскочили с каменного пола. Детей подхватывали на руки, чтобы их не затоптали. Матрасы и подушки отбрасывали в сторону, кидаясь к лифту, кабина которого была единственным способом вернуться на поверхность. Жажда и истощение, слабость, лихорадка и голод забылись мгновенно и больше не являлись причиной отчаяния. Женщины торопились побыстрее покинуть место, где добывалось богатство, на котором стоял их город. Поддавшись эмоциям, они толкали друг друга, истерично крича, когда прокладывали себе дорогу к лифту, который, однако, мог взять не больше, чем дюжину из них. Шахтеры безуспешно пытались успокоить людей. Мелодия исчезла, ее заменил рев толпы.

Лейла так и осталась сидеть на подстилке, держа в руках Салли. Осада закончилась. Она не могла сразу принять это известие, не была в состоянии осознать его. Ничто больше не держало ее в Кимберли — в этом краю необычайной красоты, жары и алмазов. Жизнь потечет, как прежде: труппа вернется в Лондон, Вивиан вернется в объятия своей жены.

Глядя на обезумевших и ликующих женщин, Лейла поняла, что она единственная в городе, кто не сможет обнять любимого. Подняв руку, она стащила с головы парик, высвободив короткие темные кудри. Никто их теперь не заметит. И никого не взволнует, что волшебство исчезло. Лейла Дункан выполнила свою роль и могла быть свободна. Все кончено. Прижавшись щекой к мягким волосикам незаконнорожденной дочки Нелли Вилкинс, она начала плакать — единственная из женщин в пещере, за стеной которой скрывались алмазы.

Сначала это напоминало мираж, который постепенно становился реальностью. Опаленную солнцем землю пересекали ровные ряды всадников — не что иное, как авангард английских войск.

Осада закончилась, военные защитили Кимберли и не посрамили воинскую честь. Но чувство радости отсутствовало у изможденных, уставших, пропахших потом мужчин в хаки, не спавших три ночи, готовясь отражать штурм города. Они молча стояли около наваленных мешков с песком, а на загорелых до черноты лицах отражалось лишь одно — гордость. Некоторые глотали слезы. Большинству удалось справиться с таким немужским проявлением слабости, непроизвольно выпрямив спины или одернув мундиры.

Вивиан медленно опустил бинокль, закончив прием световых сигналов. Когда он заговорил, его слова прозвучали в непривычной тишине, наступившей, когда смолкли пушки.

— Буры спасаются бегством. Они отказались от мысли бороться за Кимберли.

Помолчав, он хрипло добавил:

— Я думаю, можно позволить людям сесть, мистер Крауфорд.

Когда младший офицер бросился выполнять этот уже ненужный приказ, Вивиан повернулся к Генри Синклеру, командующему артиллерийским расчетом на этой позиции, и пожал ему руку.

— Нам удалось… даже без орудий, которые вы с Блайзом советовали приобрести.

Артиллерист устало кивнул, сдвинув шлем, чтобы стереть пот со лба.

— Наш рапорт, без сомнения, в данный момент возобновил свое передвижение в Кейптаун, где наши предложения отклонят. «Вы и так справились» — станет их главным аргументом. Неважно, что правильно построенная защита спасла бы несколько тысяч жизней, потерянных во время попыток пробиться сюда, и еще несколько тысяч, погибших от снарядов, голода и лихорадки в самом городе. Мы и так справились. Кимберли вернется в свое прежнее состояние после некоторой реконструкции. Ты, Вивиан, отправишься в свой полк в Кейптаун, а я поступлю в распоряжение лорда Робертса. Только я надеюсь, что никогда больше не окажусь в осаде. Здесь появляется ужасающее чувство безысходности, словно ты игрушка в руках судьбы. Жду не дождусь, когда смогу отряхнуть пыль этого города со своих ног. А ты?

Вивиан промолчал, повернувшись, чтобы снова взглянуть на расстилающуюся перед ними равнину. Он не мог описать свои чувства в данный момент. Четыре месяца мир был ограничен городом и теми, кто находился в нем. И он не был уверен, что готов присоединиться к приближающимся всадникам. Однако у него не было выбора.

Хотя солнце палило нещадно, а он чувствовал слабость, граничащую с обмороком, Вивиан остался на своем посту, молча наблюдая, как далекие всадники приближаются к городу. Мозг, казалось, утратил способность мыслить, а ноги не желали двигаться. Он так давно не снимал форму, что даже желание сорвать ее и надеть свежую исчезло. Описанное Синклером чувство бессилия, ощущение, что ты игрушка в руках судьбы, лучше всего характеризовало его состояние в данный момент.

Они сидели, время от времени утоляя жажду из фляжек с водой. Усталые веки падали сами собой, закрывая глаза, болевшие от лучей солнца. Но все-таки, когда всадники были почти рядом, Вивиан и Генри Синклер вскочили на ноги, строя своих людей как положено, чтобы достойно встретить столь долго ожидаемое подкрепление.

Скачущие лошади поднимали облака пыли, но ждущим было все равно. Первое впечатление Вивиана было впечатлением кавалериста — он с завистью глядел на сильных здоровых лошадей, сравнивая их с теми костлявыми животными, на которых он и его люди сейчас ездили. Затем он перевел глаза на всадников — высокие сытые мужчины с улыбками на лицах. Но улыбки померкли, когда первые ряды остановились и офицер рысью подскакал к Вивиану, спешился и пожал сначала его руку, а затем руку Синклера.

— Боже мой, мы вовремя, — заметил он сочувственно, изучая их изможденные тела. — Вы заслужили наше горячее восхищение, джентльмены, и сейчас можете отдохнуть. Основные обозы идут с отставанием на день, но мы с собой взяли достаточно продуктов, чтобы предложить вам обед намного лучше, чем вы ели в течение последних недель.

Ни Вивиан, ни его товарищи ничего не ответили. Им казалось невозможным сразу привыкать к дружелюбию, здоровью и самоуверенности, излучаемым офицером. Как ни странно, но Вивиан поймал себя на том, что рассматривает военного словно чужака. Чувство, странно похожее на возмущение, овладело им, когда командование взял в свои руки кто-то из стоящих во главе эскадрона людей. Мужчины Кимберли боролись за город в течение ста двадцати четырех дней. Это был их город, и они не собирались его отдавать тем, кто ничего не знал о его улицах, о его людях и их страданиях. Длительная блокада не могла быть просто забыта при появлении сытого мужчины с рукопожатием и обещанием прекрасного обеда.

К этому моменту прибывшие солдаты спешились и подходили к защитникам города. Их отношение было таким же теплым, как и у их командира, — и сталкивалось с отсутствием ответного дружелюбия. Долгожданный момент наконец наступил, но он не стал сверкающей победой, которую они себе представляли. Скорее на память приходили слова: «Ну хорошо, а вот и мы», и ни один не мог их принять с удовольствием. Они брали кисеты с табаком, яблоки, другие не менее роскошные подарки, но проделывали это механически, крайнее истощение не позволяло поверить в реальность происходящего.

Основная часть колонны уже въехала в город и мимо них скакали замыкающие, когда офицер, представившийся как майор Клане, сказал Вивиану: