ДВА ЛЕТА ВОЙНЫ*

   Впервые за долгое время Нюра шла на работу с лёгким сердцем. За неполный год, как немецкие войска обосновались в её городе, ей уже довелось поработать и курьером на шубном заводе, и в прачечной вместе с мамой. Но теперь, благодаря маминым хлопотам, через всевозможных знакомых удалось получить направление в крепость для работы на ботанической станции. И от этого мир казался более светлым и тёплым. И дело было не только в долгожданной весне и солнечной тихой погоде, а в том, что и крепость, и ботаническая станция в ней, и навыки работы, и её руководитель были Нюре давно и хорошо знакомы.

   - Ага, юннатка Нюрочка, - тепло воскликнул Борис Петрович, когда увидел девушку. Целый год до войны Нюра была активным членом кружка юных натуралистов, часто приходила на занятия в крепость. Ботанический сад внутри крепостных стен существовал давно, но с приездом Бориса Петровича он в буквальном смысле расцвёл. Да что там сад!.. Город поменялся на глазах. С руководителем ботанической станции познакомились чуть ли не все жители города. Наверно, не было такого горожанина, кому Борис Петрович не помог бы в вопросах огородничества. В крепости выращивалось множество растений, были поставлены теплицы, была оранжерея, где учёный-агроном выводил новые сорта. К нему даже приезжали студенты-практиканты из Ленинграда. Борис Петрович частенько посещал школу, Нюра помнила его увлекательные беседы о любви к природе, значении ее в жизни человека, о выборе профессии. Говорят, он должен был ехать на какую-то конференцию в Москву за наградой, но начавшаяся война помешала этому.

   А в саду, по-прежнему, было чисто, ухожено, уютно. На всех дорожках лежал аккуратно посыпанный песочек, клумбы были хорошо обработаны, тонкие кустики благодарно загорались нежным светом первой весенней зелени.

  Борис Петрович выходил из теплицы, в руках, как обычно, держал маленький пастуший рожок - костяную трубочку, которую он, чтоб услышать собеседника, прикладывал к своему уху, поскольку с рождения плохо слышал.

   - Что же ты тут осталась, маленькая? - его взгляд выражал участие. Нюре нравился этот человек. Было в нём что-то бесконечно доброе, светлое, живое.

   - Почему с нашими не уехала? - продолжал Борис Петрович, поглаживая Нюру по голове как несмышлёного ребёнка. Хотя совсем не такая уж она и маленькая, просто - худенькая, роста невысокого, а на деле ей-то уже пятнадцать! Но всё же эта почти отеческая ласка была ей приятна.

   - Решили остаться, - твёрдо ответила девушка.

  Борис Петрович с видом сожаления покачал головой.

   - Что ж, вот тебе первое задание. Нужно срочно разобрать и рассортировать эти пакетики с семенами. Вот это здесь сделаешь, а вот этими можешь дома заняться, - он показал на кучки пакетиков, лежавшие на деревянном лотке в теплице. Нюра согласно кивнула.

  А в конце трудового дня, она получила от Бориса Петровича, как аванс, небольшой мешочек прошлогодней брюквы. И крепко прижимая его к груди, поспешила домой.

   Десять месяцев назад, в июле тысяча девятьсот сорок первого, город жутко бомбили. Горело всё, продовольственные склады, нефтебаза, а небо было скрыто смрадным чёрным дымом.

   В тот день они с мамой хоронили погибших советских солдат прямо на обочинах дорог. Нюра молча плакала, вглядываясь в потемневшие от копоти лица, прикрывая остатками разорванной одежды глубокие чернеющие раны. Совсем мальчишки и мужчины, годившиеся Нюре в отцы... Казалось, это просто нелепый муторный сон, и воины тоже спят, они просто устали после долгого тяжёлого боя; сейчас Нюра коснётся их рук, плеч, и солдаты проснутся, и снова встанут, и дадут отпор врагу, и будут жить...

   Раскалённое солнце пекло головы, косынка сползла на глаза, пот щипал лицо. Никто не вставал, и от этой оглушительной безысходности сжималось сердце, словно ладонь в боевой кулак. Не выдержав натиска боли и отчаяния Нюра громко разрыдалась, сгибаясь в тугой узел и касаясь локтями горячей земли. Мама присела рядом и обняла Нюру, не произнеся ни слова. Все было понятно и так. Обе думали об одном: об отце и муже. Он ушел на фронт сразу, когда началась война. И больше известий о нём семья не получала.

   Вечером, когда эхо боев на какое-то мгновение стихло, Нюра спустилась к реке. Прибрежный лозняк бросал на воду большие неровные тени. Легко и беспечно шелестела у кромки реки осока. Нюра присела на камешек, глядя на беззвучные темные волны Шелони.

   И снова Нюре вспомнился отец. Как они с мамой провожали его на вокзале. Как плакала мать, утирая слезы кончиками платка, как нервно теребила свои длинные тугие косы Нюра, как старался держаться бодрым папа. Все скоро кончится, пообещал он. Ах, как его не хватало сейчас! Нюра тяжело вздохнула и наклонилась к воде, умыла лицо, потом вгляделась в своё отражение. Глаза казались большими от горевшей в них тревоги, белокурые косы расплелись и разлохматились. Она торопливо пропустила сквозь пальцы прядки волос и туго заплела сначала одну, потом другую косу.

   Где-то совсем недалеко послышались грозные раскаты. Это возобновились бои. Нюра огляделась. И нежное щемящее чувство возникло в груди. Как же она любила и жалела всё вокруг: и реку, и кусты, и листву на них, и вот эту траву под своими ногами, и тёмную землю, и весь этот город, сражавшийся, но сейчас обессиленный.

  Шаги, раздавшиеся за спиной, заставили девушку вздрогнуть. Она обернулась.

   - Витька! - обрадовалась Нюра.

  На тропинке показался паренёк. Его выгоревшие на солнце русые волосы были слегка взлохмачены. На загорелом лице выступили капельки пота.

   - Твоя матушка сказала, что ты тут... - приблизившись, Витька ловко присел на прибрежный камешек и сорвал сухой стебелёк травы.

  Нюра села рядышком, закинув косы за спину.

   - А что вы не уехали? - вдруг нахмурилась она, рассматривая своего друга.

  Витька поджал губы.

   - Ты видела, что тут творилось? А отец посадил вместо себя Талалаевых.

  Ну да, Нюра знала эту семью. Семеро маленьких детишек как-никак.