– Как у тебя самой дела? – поинтересовалась Робин. – Какие новости?

Элисон работала парикмахером, ездила от одной клиентки к другой на своей пастельно-голубой «Хонде Джаз», и ее умение слушать и сопереживать было таким же важным, как и владение ножницами и расческой. Просто поразительно, в чем только ей не признавались клиентки, пока она их стригла, не раз говорила сама Элисон. Возможно, пережитая ею самой трагедия научила ее слушать. Или все дело было в присущих ей доброте и нежелании критиковать. Какими бы ни были причины, но Элисон знала все, что можно было узнать. Когда случалась какая-нибудь история, Элисон разнюхивала ее первой. В другой жизни она могла бы стать журналистом, вела бы расследования, выискивая одну сочную новость за другой.

Робин продолжала чистить горох, пока ее мама рассказывала о ссоре между соседями из-за гигантского купрессоципариса Лейланда, бросавшего тень на весь сад; о планах Риты Дейли устроить вечеринку в «Мосте» в честь выхода на пенсию; о том, что очередной ребенок Джози Симпсон родился на куче чайных полотенец в кухне, а местный курьер, Анил Сингх, упал в обморок, когда заглянул в окно и увидел, из-за чего все эти крики.

– Представляешь, рухнул прямо перед входной дверью! – Элисон хихикнула, наслаждаясь историей. – Он еще и шутил над этим, дурачок!

Робин тоже рассмеялась, но вдруг ее пронзило внезапное воспоминание о том, как она бежала и прижималась к ногам отца, когда он приходил домой с работы, и золотое вечернее солнце освещало его, стоявшего в дверях. А потом его сильные руки поднимали ее высоко в воздух. «Папочка, мой папочка!» – кричала она тогда. «Робин, моя Робин!» – отвечал он ей со смехом.

В возрасте Робин – чуть за сорок – детские воспоминания становятся намного более смутными. Правда ли такое было или ее воображение рисовало сцены, которых никогда не было, чтобы облегчить ее тоску по отцу? Вскоре после его смерти они переехали из их старого дома в Вулвергемптоне в Йоркшир, но Робин все еще помнила моменты той жизни. К примеру, она помнила, как лежала на коричневом клокастом ковре в гостиной и как трудно было поставить на его неровной поверхности игрушечных человечков. Выпуклый стеклянный ромб на входной двери искажал лица. Робин помнила, как расплакалась, когда ее дед заглянул в это стекло, потому что его лицо выглядело ужасным. В камине лежал фальшивый уголь, и она удивлялась, как Санта-Клаус смог спуститься по трубе, потому что камин выглядел совсем не так, как в книжках.

Тем временем Элисон продолжала рассказ о неожиданных родах.

– Но все прошло хорошо. Родилась девочка, семь фунтов десять унций[4], – сказала она, резким движением смахивая морковные очистки в ведерко из-под маргарина, чтобы потом накормить ими соседских морских свинок. – Малышку назвали Талулой. Очень мило. – Элисон принялась резать чищеную морковь, быстро и аккуратно, и круглые влажные кусочки напоминали монеты.

– Та-дам! – раздался в этот момент торжествующий возглас с улицы. Они выглянули из кухни и увидели Дейзи с пыльными коленками и полоской грязи на щеке. Она с сияющей улыбкой стояла возле только что возведенного домика для мокриц. – Он им нравится! – воскликнула девочка. – Идите сюда, посмотрите!

Элисон немедленно вышла из дома и принялась громко радоваться сообразительности внучки, смеясь над тем, что бледно-серые мокрицы проявили невиданный интерес и теперь двигались по дорожкам из прутиков, сооруженных специально для них.

– Боже мой, и все это ты сделала сама? – воскликнула Элисон, и Робин улыбнулась, увидев, какой довольной выглядела Дейзи. Ее густые рыжие волосы падали ей на лицо, когда она сообщала бабушке новые факты.

– Бабушка, ты знала, что у мокриц скелет снаружи? Это называется экзоскелет. Мокрицы относятся к подотряду ракообразных из отряда равноногих, – объяснила Дейзи, немного запинаясь на длинных словах, – а еще…

– Они очень, очень скучные, – раздался из гамака голос ее брата. – Почти такие же скучные, как ты.

– Они не скучные! Бабушка, скажи ему!

Робин чистила горох, пока ее мать разбиралась с детьми. Несмотря на свои слова, отчасти она была рада, что Элисон не пошла на вечеринку, и не в последнюю очередь оттого, что Джон сильно напился. Робин с трудом дотащила его до такси. Этим утром лицо у него было бледное и помятое, как старый бумажный пакет, и он выглядел очень подавленным. Похмелье ли было причиной его молчания? Или он что-то обдумывал? Робин определенно нужно было улучить момент и поговорить с ним, докопаться до того, что у него на уме.

– Больше всего мне в моих детях нравится то, что они все такие разные, – однажды призналась ей Джини. – Джон – амбициозный. Пола – верная. Дэвид всегда всем доволен. Что же касается Стивена, он был ребенком-сюрпризом и с тех пор не перестает меня удивлять!

В тот момент Робин понравилось, что ее мужа назвали амбициозным. Но Джон был не только амбициозным, но и беспокойным, поняла Робин. Недовольство статусом-кво заставляет человека идти вперед, бесконечно пытаться достичь большего. Не лучше ли быть всегда довольным, как Дэвид? Просто наслаждаться тем, что у тебя есть?

– МАМА! Я же просила, подойди и посмотри на домик! – крикнула Дейзи, и Робин моргнула, отгоняя тревоги, а потом послушно вышла на солнце.

Все построили дома, подумала Робин, садясь на корточки, чтобы восхититься усилиями дочки. Настоящие, или воображаемые, или для мокриц, все так много трудились, чтобы создать и построить, сделать окна и двери, чтобы назвать место домом, как будто этого было достаточно, чтобы отгородиться от всего плохого. Мысли Робин вернулись к их собственному теплому, комфортному дому в тихом тупике, доме, где в шкафах стоял фарфор, а в ванной – зубные щетки, где диваны были продавлены прыгавшими на них детьми. Это была жизнь, которую они вместе с Джоном создавали для своей семьи, вещь за вещью, год за годом, воспоминание за воспоминанием. Она подумала о том, что муж стал в последнее время часто задерживаться по вечерам. Она надеялась, что их уютному маленькому миру не угрожает катастрофа. Ведь так?

Пола Брент умела всегда и во всем видеть хорошее. На работе она не моргнув глазом называла маленькую сырую дыру «выгодным вложением». Будучи матерью двух мальчиков-подростков, она научилась находить положительное там, где другие его не видели. Когда Полу вызвали в школу, потому что ее старший сын испортил стену граффити, она ответила: «По крайней мере, он знает, как пишется слово “вагина”». И, помоги ей бог, она семнадцать лет была замужем за Мэттом Брентом и все еще находила забавными письма, адресованные «Мистеру и миссис Брент». Но в этот день, в гостиной родительского дома, в той самой комнате, где она в детстве смотрела мультфильмы, лежа на диване, и где в дальнем углу каждый год ставили рождественскую елку, она понимала – все, что казалось ей простым и ясным, теперь разрушено. Оказалось, что в некоторых ситуациях увидеть что-нибудь хорошее попросту невозможно.

– Увы, я должен вам всем признаться, что в прошлом у меня был роман на стороне. – Таким гамбитом открыл игру ее отец, и эти слова вонзились в ее мозг, словно шрапнель. Поле пришлось вцепиться в подлокотник дивана, потому что ей показалось, что пол уходит у нее из-под ног, как на борту корабля, терпящего крушение. Подождите – что? Папа изменил маме? Папа, самый добрый мужчина в мире, так поступил с их доброй красивой мамой? Нет. Это невозможно.

Должно быть, это что-то вроде розыгрыша, сказала себе Пола, одна из его идиотских шуток. Потому что ее родители должны были в этот день отправиться на Мадейру, где их ждал второй медовый месяц, ради всего святого! Они так предвкушали неделю на острове, солнце и херес, и новые купальные костюмы уже лежали в чемодане. Отец так шутит, верно?

Но когда Пола повернулась к матери, чтобы получить подтверждение, по ее спине побежали мурашки. У Джини дрожали губы, как будто ей хотелось плакать. Глаза были красными, вокруг них залегли темные круги. Тело матери напряглось, она крепко обхватила себя руками за талию, как будто боясь рассыпаться на кусочки. Даже такая оптимистка, как Пола, должна была признать, что ничего хорошего это не обещало.